Михаил Веллер - Эстетика энергоэволюционизма
Любой нормальный поэт может сейчас написать второго «Евгения Онегина». И славы не стяжает. И гением его никто не назовет. Потому что второй даже – это уже не второй, а один из множества, а значение имеет только первый. Любой дурак учил в школе теорему Пифагора, а вот создал ее гений.
То есть. Не ищите в гиганте гения формы и даже гения мысли. Гений гиганта в том, что многие, вроде бы, так могли – но сделал то, чего раньше не было, именно и только один он. И после него стало не так, как раньше. В литературе – так.
Золотой – плавит руду и отковывает клинок. Серебряный – шлифует и наносит узор. Не пытайтесь объявлять Золотого гением шлифовки! С него и своих достижений хватит.
В веках остаются Золотые – владеют они шлифовкой или нет. Креативность, создание новых миров, – вот базовая суть Искусства. Корявость простят и даже могут научиться не видеть, и даже объявлять «такой шлифовкой». А вот созидательную низкопотентность никакой шлифовкой не возместить.
Мысль, образ, нерв, мир – суть литературы.
Толстой: жизнь и бегство
Тезисы доклада, прочитанного на заседании Российского ПЕН-центра, посвященном 100-летию ухода Льва Толстого из Ясной Поляны.
1. Необходимо отметить огромную витальную силу Толстого – гуляки, игрока, бабника, беспечного студента, ищущего приключений юнкера колониальной войны, боевого офицера, храброго фронтовика и командира артиллерийской батареи в самом горячем месте сражений.
2. Легкость и взлет литературного успеха с первых же произведений, представленных для печати.
3. Характерный штрих путешествий по Европе: с детства говорящий на родном французском, как вся русская аристократия, Толстой абсолютно не адаптировался во французскую среду. В отличие от своего приятеля, родного во Франции Тургенева. Французские нравы, демократизм, культурное самосознание, буржуазная идеология – отвратили его. Аристократ, герой, богач, знаменитость, – он не встречал достойного приема, привычного по России. В сочетании с огромным самомнением молодого графа уязвленное самолюбие навсегда сформировало в нем пренебрежение и презрение к французским реалиям. (В России французы были – учителя, гувернеры, парикмахеры, галантерейщики, танцоры: низкое сословие!)
4. В 1862 г. выходят «Отверженные» Гюго. В 1863 г. Толстой садится за «Войну и мир». Родство двух эпопей заметно даже по толщине двух томов. Не читать «Отверженных» Толстой не мог: Гюго был мировой звездой, главой французских романтиков, первым поэтом Франции. Весь образованный класс читал французские романы и поэзию, своя литература была еще сравнительно скудна численно. Русский образованный класс существовал в контексте общеевропейской культуры – Андре Шенье, Байрон и т.д. Сравнительный анализ двух великих романов по меньшей мере плодотворен.
5. Философские взгляды Толстого в «Войне и мире» не могут быть поняты и правильно истолкованы вне европейского культурного контекста. Это Адам Смит, прекрасно известный в России: люди преследуют собственные интересы, но в результате выходит польза и обществу, и городу, и стране. Это Огюст Конт, создатель позитивизма и социологии, с его пониманием объективности социальной эволюции, объективности социальных событий: материалистический социологизм. Отсюда отрицание Толстым роли личности в истории и упор исключительно на стихийность событий. И это Шопенгауэр с его иррационализмом, жизненными движениями и поступками только потому, что к ним есть воля и возможности: потребность рождается из самого процесса жизни и возможности иметь и удовлетворить эту потребность.
6. Весь язык Андрея Платонова – это единичные стилистические точки Толстого, склонного к аграмматизму и семантической концентрации Толстого, склонного к аграмматизму и семантической концентрации фразы в стремлении к точности выражения картины и чувств, при полной простоте в генеральном пространстве текста.
7. Еще при написании Анны Карениной Толстой мучительно «прятал ружье, чтобы не застрелиться, и веревку, чтобы не повеситься», – при полном внешнем счастье и благополучии. Типовой цикл сверхактивной нервной системы творческой личности, гения: периоды гиперактивности сменяются периодами тяжелой депрессии.
8. Явные и скрытые суицидальные и мазохистские склонности гениев – тема для отдельного труда. Могучая и оригинальная психика неизбежно включает больше патологий», нежели заурядная. Жесткое спровоцирование дуэлей Пушкиным и Лермонтовым, фактическое самоубийство Гоголя; не говоря уже о массе случаев в мировой культуре. Имманентное стремление к сильным ощущениям и поступкам толкает на край смерти.
9. С событийной точки зрения Толстой был счастлив (благополучен) как никто. Он был богат, знатен, прославлен, уважаем и почитаем. У него была идеальная жена, восемь выживших детей из тринадцати рожденных были семейны и устроены. Как писатель он максимально реализовал себя, создал великие книги, был признан, отказался от Нобелевской премии.
Бегство Толстого из дома – материал для психоаналитика, а не литературоведа или историка. Это отсроченное самоубийство. Это накат депрессии могучей психики, надорванной свершениями и тягой передела мира, чье несовершенство мучит неизбывно.Поэт и царь
«Поэт, ты царь, живи один!» – провозгласил Пушкин. После чего вступил в статус придворного поэта, вышел от императора со слезами умиления на глазах, был определен на государственную синекуру с достойным окладом жалованья и написал полезные для власти строки.
Результатом придворной жизни была внутренняя униженность несоответствием статуса поэтического статусу светскому, зависть коллег, клевета, бешеная ревность к ухажерам жены, невроз, дуэль, гибель.
Бамс!
Муза в коридорах власти. Душераздирающее зрелище. Нежные крылышки трещат вблизи неугасимого светильника, и пахнет паленым.
1. Когда Гомер пел «Илиаду»… Герой и власть совмещались в одном лице! Только Ахилл был герой сам по себе, авантюрист в поисках подвигов. Все прочие гиганты меча и мысли – цари! Какие-никакие, бывали и вовсе мелкопоместные островитяне: но – в высшем социальном статусе. Простые были времена. Доблесть, богатство и власть – триединство.
Воспевая доблесть – поэт воспевал власть. Вот так штука!..
Гм. Поэт работал на структуризацию социума. Критерии отбора не подвергались сомнению: кто силен и доблестен – тот и прав. Чья власть – того и вера, ага.
И ничего странного. Герой являл идеал поведения. Герой ориентировал людскую массу в желаемую и похвальную модель поведения.
Не так уж он бесполезен, этот поэт! Эй, слуга, еще вина Гомеру, и мяса подложи!
Изначально поэзия была социальна.
2. А любовная лирика? А мучительная борьба чувства с долгом и трагическая смерть в конце? Любовный напиток Тристана и Изальды?
О нет, не только страсть… Поэт воспевал верность! А верность – это постоянство прочных отношений. Да простит мне Амур мысли мои низменные земные, но прочные постоянные отношения – это прочность и определенность социальных связей. Энгельс был конечно канонир по образованию, как впрочем и Наполеон, но семья-то действительно ячейка общества. Влюбленные другой семьи, кроме как друг с другом, не хотят категорически, и чтоб навсегда, доколе одна только смерть не разлучит вас.
Любовь – это цемент в бетонной пирамиде социума. Социальный аспект любви, то есть жестко избирательного и постоянного полового чувства, – социальный аспект любви велик. Дом, дети, хозяйство, род, племя, страна.
3. А прекрасный Овидий, Публий, который Назон? Девки, ласки, услады, похождения, – любовь подобна сказочному мотыльку в блаженном сне!.. И как тонок узор на крыльях мотылька, и как прихотлив и изменчив его воздушный полет!..
И император сослал его к чертовой матери на Украину. На спорную крымскую территорию, дикий край великой римской империи. Ну не хотел потому что Овидий пользу приносить.
А что же прочие поэты? Неплохо устраивались. Славили кесаря, императора, бога. Пожить-то хоцца!
4. Бертран де Борн славил рыцарские доблести. Так он и сам был рыцарь.
А презренное сословие создавало фольклор. Смех, жулье, скабрезности. Выбиться наверх, сидеть на боевых конях и в пиршественных залах, презренному сословию не светило. Поляризация общества.
5. Петрарка был великий поэт. Петрарка писал лирику. Сонеты. Любовь. Лаура. Петрарка был при жизни увенчал символическим золотым венком. И Петрарка беспощадно льстил едва ли не всем серьезным замковладельцам, воспевая добродетели даже тех, кто для развлечения развешивал подданных меж зубцов крепостных стен. Для того и льстил, чтоб увенчали. Читатели-то и слушатели все были образованного сословия. У них власть, у них и деньги, от них и жизнь хорошая зависит.
Поэт тоже хочет хорошей жизни. А что у него есть-то, окромя стихов? Ну, так он хоть стишками вворачивает мысль властям, что поэту тоже есть-пить надо.
