Эрих Фромм - Ради любви к жизни. Может ли человек преобладать?
Сейчас можно говорить о врожденном характере зла в человеке, что позволяет оптимистические взгляды на лучшее будущее рассматривать как грешную гордыню. Но если мы действительно так злы, то наша жестокость в конечном счете человеческая жестокость. Однако бюрократическое безразличие к жизни, когда Кан строит графики и составляет калькуляции на людей, — это сильно действующие примеры, говорящие о симптомах новой и ужасающей формы бесчеловечности, в которой человек превращается в вещь.
Но даже с позиции личного мнения, Киссинджер неправ. Главным последствием вывода о катастрофическом характере ядерной войны является требование установления всеобщего контроля над разоружением, а не одностороннего разоружения. Пока сомнительно, даст ли одностороннее разоружение тактическое преимущество русским (хотя с точки зрения тех, кто выступает за него, вопрос о тактическом преимуществе должен быть тщательно рассмотрен), главным доводом этой книги, а также большинства американцев — сторонников разоружения является требование многостороннего разоружения. В позиции фактов оно также важно для русских, как и для Европы, если предположить, что русские столь же разумны в этих вопросах, как и мы. На самом деле они, в отличие от Китая, постоянно подчеркивают, что опасность «термоядерной катастрофы» грозит всему миру и это является главной причиной необходимости всеобщего разоружения. «Давайте не будем пренебрегать подсчетами, — говорит Хрущев, — и выведем цифры потерь, которые понесет та и другая сторона. Война обернется бедствием для всех народов мира.
Представьте, что будет, когда бомбы начнут взрывать наши города. Бомбы не станут разбираться, где коммунисты, а где некоммунисты… Нет, все живое будет уничтожено в большом пожаре ядерного взрыва. Только неразумный может в наше время не бояться войны».
Идея всеобщего, многостороннего разоружения часто сталкивается с идеей контроля над вооружением. «Контроль над вооружением многими рассматривается как первый шаг к разоружению, и если это и есть основная функция контроля, то серьезных возражений быть не может. Но на деле оказывается, что большинство теорий контроля над вооружением не выглядят как реальные шаги к всеобщему разоружению, а представляют лишь некий суррогат»[229].
В действительности контроль над вооружением может быть рассмотрен как часть стратегии неуязвимости. В обоих случаях стороны неуязвимы, и потому в интересах обеих ограничить запасы и удержать другие страны от накопления атомного оружия. Тем не менее, по мнению военных идеолога, такой умеренный контроль над вооружением вызывает сомнение. Как отмечает Киссинджер: «Более того, отчаяние, порождаемое неуверенностью в достижении контроля над вооружением, доказывает, что его недостижимость на самом деле является надуманной. Без контроля над вооружением, как кажется, трудно достичь стабильности. Но, возможно, ее можно достичь и без этого. Выравнивание сил ответного удара, наращивание их мобильности, возможно, в большей степени обеспечит неуязвимость, чем достижение результатов в переговорах по контролю»[230].
Из этой цитаты, которая выражает точку зрения большинства военных экспертов, ясно, что контроль над вооружением является составной частью теории вооружения, а не разоружения. Когда говорят об опасности войны, контроль над вооружением рассматривается как позиция пораженчества и полной зависимости от риска тотальной войны, хотя большинство теоретиков контроля, к примеру Монгерштерн, признают, что в случае провала политики устрашения не будет победителей и в живых останутся лишь немногие. С позиций национальной политики и того эффекта, который она оказывает на американцев, аргументы в пользу контроля над вооружением имеют целью достижение иного результата, ведущего к ложному успокоению фальшивой безопасностью. Чувство отчаяния от невозможности установления контроля над вооружением, говорят нам, «фактически ошибочно».
Как видно из приведенных фактов, контроль над вооружением, как и политика устрашения, требуют, чтобы мы и наши противники действовали сверхосторожно, как в любой игре. Как заявляет один из ведущих теоретиков контроля над вооружением, «угрозы и ответы на угрозы, репрессалии и контррепрессалии, ограничение войны, гонка вооружений, балансирование на грани, неожиданная атака, доверчивость и обман могут быть результатом как горячности, так и холодных, трезвых расчетов. Если к ним относиться как к теории, что означает трезвость и взвешенность в действиях, это вовсе не означает, что они таковыми и являются. Едва ли кто согласится, что продуманные действия являются результатом систематической теории. Если действия будут достаточно трезвыми, то легче и быстрее можно будет создать и действенную, релевантную теорию. Если результаты действий будут соответствовать реальности, а не теории, то нам удастся избежать многих пагубных последствий неверных теорий»[231].
Далее Шеллинг продолжает показывать, как контроль над вооружением и стратегия действия могут, быть проанализированы как модель игры, хотя и предупреждает, что между игрой и данными ситуациями существуют различия. Но и в данном случае Шеллинг и другие стратеги, высказывающиеся категориями теории игр не столько воспроизводят действительность, сколько уходят от нее. Аналогия игры основана на величайшем заблуждении и незнании природы игр и природы войн. Игра предполагает, что каждый из ее участников, желая выиграть, все-таки готов принять поражение достаточно хладнокровно; потери в игре легче переносятся и едва ли угрожают существованию ее участников. Единственный волнительный момент игры фактически заключается в возможности потери, без страха, что игра примет опустошающий характер. Если я поставил свое будущее в зависимость от броска кости или витка рулетки и не буду играть, то я буду безрассудным человеком.
Именно по этой причине теорию игр можно сравнить с подсчетами, основанными на допущениях, догадках, вероятностных предположениях. В вопросах же жизни и смерти, будь то медицина или проблемы мира, на догадки полагаться нельзя, потому что последствия могут быть очень серьезными. Здесь абсолютно противоположны предпосылки теории игр, а именно потери (имеется в виду всеразрушающая война) что следует, что теория игр неприемлема.
Но даже если, что маловероятно, продолжение гонки вооружения — под контролем или без — сможет приостановить ядерную войну лет на 25, какова вероятная судьба социальных черт человека в двусторонне или многосторонне вооруженном мире, в котором неважно, насколько комплексно в нем будут решаться проблемы и полно удовлетворяться интересы отдельного общества, в мире, где наиболее полной и убедительной реальностью будет наличие определенного количества метательных снарядов, жужжание от их работы, противорадиационные установки и сейсмографы, все превосходящее совершенство техники (безупречной, но бессильной побороть страх перед ее возможным несовершенством), наличие механизмов тотального уничтожения?
Жизнь на протяжении какого-то отрезка времени под постоянной угрозой уничтожения вызывает определенные психологические эффекты у большинства людей — чувство постоянного страха, враждебности, бессердечности, тяжесть в сердце, безразличие ко всем ценностям, которые мы заботливо храним. Такие условия превратят нас в варваров, но варваров, имеющих совершенные машины. И если мы действительно считаем, что наша цель — сохранить свободу (а это значит, раскрепощение каждого индивида от власти государства), то следует заявить, что мы ее потеряем, независимо от того, будет ли политика устрашения эффективной или нет.
Чарльз И. Осгуд[232] высказал схожую мысль: «Я пришел к выводу, — говорит он, — что в этой гонке мы не добьемся ничего хорошего, если не пересмотрим весь наш образ жизни настолько кардинально, насколько это возможно. Тогда мы сможем направить энергию наших людей на подготовку к войне, заставим молодежь изучать физические науки, принимать решения и вершить изменения невзирая на демократические процессы».
В цикле лекций, прочитанных на радио Би-би-си в Англии, Джордж Кеннан высказал следующие идеи о результатах продолжения гонки вооружений: «Но кроме того, — заявляет Кеннан, — что это будет за жизнь, если эти фанатики гонки вооружения станут нашим проклятием?» — спрашивает он. Технологические возможности этого состязания нарастают из месяца в месяц, из года в год. Не превратимся ли мы в этой погоне за все более совершенными, дорогостоящими и «человечными» устройствами в спасающихся бегством от охотника существ, загнанных однажды под землю, разрушивших затем свои города и стремящихся окружать себя тщательно собранным электронным щитом, чтобы во что бы то ни стало сохранить свои жизни, уничтожая все те ценности, ради которых только и стоит жить? Если бы я был уверен, что обеспечит лучшее будущее для нас, я собрал бы вместе всех, кто призывает: «Давайте вместе сбросим с себя все оружие; давайте доверим наше спасение милости Бога, а также нашему собственному ясному сознанию и здравому смыслу, которые есть и у нашего противника; и в конце концов давайте шагать по жизни как подобает человеку, с гордо поднятой головой и так долго, как нам будет суждено». Мы не должны забывать о том, что на данный момент большинство народов в этом мире живет в подобной ситуации; и пока я не хочу признаться в том, что они сейчас в большей безопасности, чем мы, потому что не имеют оружия, я тем самым подтверждаю, что они действительно в большей безопасности, чем мы могли бы быть, если бы мы отказались полностью от негатива динамичной гонки вооружения, как хотят этого многие.
