Михаил Леонтьев - Идеология суверенитета. От имитации к подлинности
О необходимости «расхомячивания» власти
На самом деле любой политический процесс, осуществляется ли он через выборы, престолонаследие, перевороты, при любом государственном устройстве, назови его хоть демократией, хоть диктатурой, существенно разделяется только по одному признаку: это механизм воспроизводства власти действующей элиты или это слом такого механизма, то есть смена элит — социальная революция.
«Болотный протест», безусловно, никакой социальной революцией и даже попыткой таковой не был. Это восстание компрадорской элиты против власти. Во всяком случае, против того её элемента, который таковой властью в русском историческом смысле является, — проще говоря, против Путина В. В. Какая элита, такое и восстание. Напомним: накануне революции 1905 года наша буржуазия выработала свою специфическую форму протеста. Мы знаем из советской истории, что форма протеста крестьянства — это бунт, пролетариата — это стачка. А форма протеста нашей буржуазии — это «банкетная компания», когда собирается обильное застолье, на котором произносятся тосты антиправительственного содержания.
Компрадорско-буржуазно-демократическая квазиреволюция в России провалилась. А вот социальные протесты и, не дай бог, социальная революция в России возможны и вполне вероятны при резком осложнении экономической ситуации. А таковое осложнение практически неизбежно. То, что от такой революции нынешняя «болотная» и «околоболотная» публика получит мало удовольствия, утешение слабое.
Выход один: расхомячивание протеста должно сопровождаться расхомячиванием власти. В принципе, перед нами простая альтернатива:
а) восстание власти против элиты. Прямое обращение к народу через голову действующих элит. Собственно, нынешняя власть так и делает — правда, в основном по имиджевым пустякам. Но даже это обеспечивает ей легитимность. Пока;
б) восстание народа против элиты и власти. Это одновременно будет означать, что власти в действительном исторически русском смысле уже нет. Как не было её, например, в октябре 1917-го. В нашем конкретном случае это может означать и государственный суицид русского народа.
Собственно, единственный рациональный выход для действующей власти — это осуществить социальную революцию сверху. То есть сменить действующую элиту. Никаких, по большому счёту, мотивов не делать этого нет.
Первое. Поскольку действующая элита — мародёрская, компрадорская и никчёмная — сливает страну.
Второе. Поскольку эта элита чётко сформулировала и открыто вербализует жёстко антигосударственный и антинациональный политический курс и идеологию, при которых никакая системная позитивная деятельность невозможна. И открыто внедряет её внутри действующей системы власти.
Третье. Поскольку, по факту, эта элита уже восстала против действующей власти, то есть покусала руку, её кормящую. Продолжать кормить с рук бешеную собаку контрпродуктивно.
Путин: реанимация, прострация, революция
Хочу заметить, что Владимир Путин к настоящему времени уже состоялся как государственный деятель. Но сейчас перед ним — именно как перед государственным деятелем — стоит задача: спасти страну от надвигающейся катастрофы. Во второй раз. Только и всего.
В новейшем периоде истории такие задачи не удавалось решать никому. Подобная задача стояла перед Горбачёвым, и мы помним, как он с ней справился. Вообще в современной политике подобные задачи решать не принято. В «цивилизованном мире» считается, что таких задач вообще быть не может. А в «недоцивилизованном» — людей, способных решать какие-либо глобальные задачи, считается нужным мочить.
Умный американский аналитик Харлан Уллман говорил, что в современном мире (он имел в виду в первую очередь Америку) исчезли политики-визионеры. Доведённый до совершенства механизм либеральной демократии идеально отбраковывает таковых, оставляя наверху политкорректную посредственность: именно «политиков», в смысле — негосударственных деятелей. На горизонте, во всяком случае, в «цивилизованном мире», не видно не то что рузвельтов или черчиллей, даже рейганов, тэтчеров и колей. Одни меркели с обамами — идеальные политтехнологические «конструкции» для использования в избирательных шоу-кастингах.
Современный политический рынок предлагает потребителю эдакие избирательные матрёшки — пародии на национальные архетипы на все вкусы. В рамках окончательно победившего во всемирно-историческом масштабе «вашингтонского консенсуса», пресловутого «конца истории», считалось, что этим матрёшкам точно не придётся решать никаких судьбоносных задач, только выполнять рутинные представительско-имиджевые функции. А тут кризис, глобальный и системный. И что с этим делать?
И что делать Путину среди этих картонных персонажей? Скучно. Это даже, наверное, развращает, поскольку база сравнения заведомо и намеренно занижена. И не с кем о демократии поговорить. Потому что Ганди-то умер…
Предъявляя претензии Путину по поводу отсутствия ясной стратегии и чётких действий в ситуации надвигающегося глобального кризиса, мы отдаём себе отчёт, что таковой стратегии нет ни у кого в мире. И никому в голову не приходит приставать с такими претензиями к кому-либо, кроме Путина. Может быть, потому, что они — идеальные продукты недееспособной и исчерпавшей себя системы. А он — нет. Даже когда хочет таковым казаться. И потому что за ними не стоит ничего, никакого реального масштабного деяния. А за ним стоит.
Реанимация
Будучи призванным к власти в первый раз, Путин спас страну, находившуюся в коматозном состоянии. Аккуратненько собрал из останков. Он оказался нужным человеком в нужном месте в нужное время. Идеально нужным. Весь его профессиональный и личностный опыт оказался идеально востребованным для реаниматора с медицинским принципом — «не навреди».
Именно тогда, в начале 2000-х, в период реанимации, обнаружились основные его качества. Это полное отсутствие склонности к каким-либо авантюрам и при этом готовность к жёстким и решительным действиям в ситуациях крайней необходимости. Но только в них. Чтобы не повторять много раз уже сказанное, вспомним только три примера. Это Чечня. Это Ходорковский. И это, уже позднее, Южная Осетия. Именно тогда Путин проявился как последовательный эволюционер. И всё, что можно было выжать из эволюционных методов упорядочения действующей системы, он уже выжал. И «вертикаль власти» вертикальна и властна настолько, насколько это возможно в рамках действующей системы. А система-то, как мы не раз объясняли, по сути своей — больная, катастрофная.
Тогда на этапе реанимации у Путина не было ни мандата, ни ресурсов как-либо менять эту систему. Иначе реанимация превратилась бы в эвтаназию. Этот этап, можно считать, закончился в тот момент, когда реанимация, по сути, состоялась. И одновременно исчерпались все возможности эволюционного внутрисистемного развития.
Прострация
Этот этап наступал постепенно. Ещё за несколько лет до кризиса и до формальной медведевской паузы.
Кризис — точнее, его прелюдию 2008–2009 годов — страна действительно прошла относительно безболезненно. Потеряв при этом все иллюзии возможности какого-либо качественного восстановления и развития в рамках действующей системы. Кризис показал абсолютную зависимость этой посткатастрофной модели от внешней конъюнктуры. Он оказался, по сути, кризисом суверенитета. Притом что Путин доказал, что суверенитет России является для него первичной базовой ценностью.
Политика в смысле стратегии или каких-то попыток нащупать стратегию замерла, застыла. Сначала экономическая, а затем, в президентство Медведева, удачно подвернувшееся, и внешняя. Не считать же таковой пресловутую «перезагрузку». Осталась одна административная рефлексия. Текущее техническое управление, сопровождаемое модернизационным карнавалом.
Эта прострация — что-то вроде искусственной комы, в которую вводят больного, пока нет средств и возможностей для его активного лечения. И если таковые средства и возможности будут найдены, можно будет согласиться, что в этом и была какая-то великая сермяжная правда.
Революция
Год назад на Селигере Путин на вопрос, в чём он видит задачу своего третьего срока, сухо ответил: «Изменение действующей структуры экономики». Казалось бы, какая банальная прагматичная задача. Выполнить которую в реальное время в реальном месте можно только ценой изменения всей действующей модели — не только экономической, управленческой, но и социальной и политической. Проще говоря, надо бы сменить общественно-политический строй. Это революция. Сверху. Желательно.
Революция, повторимся, принципиально отличается от переворота, заговора, бунта и т. д. (хотя может таковые включать). Тем, что это, как уже говорилось, и радикальная смена элит, и радикальная смена сознания, и самое главное, — это преодоление, «снятие» объективно назревшего противоречия, которое нельзя ни игнорировать, ни подавить физически. Революция не «снимается» истреблением революционеров, потому что это просто её побочный продукт. Антитела. Болезнь можно либо излечить (сверху), либо скончаться от неё (снизу). Когда тов. Ленин говорил, что главный вопрос русской революции аграрный, он был в целом вполне прав. И Столыпин, искренне пытавшийся разрешить этот вопрос сверху, тоже был прав. А то, что в силу самых разных причин не удалось, — не судьба-с.
