Мэдсен Пири - Железные аргументы. Победа, даже если ты не прав
К этому софизму можно прибегать, чтобы завоевать незаслуженное доверие благодаря вашей причастности к одобряемым классам:
Позвольте мне уладить это дело. Мы, британцы, имеем больше опыта в улаживании разногласий, чем кто бы то ни было в этом мире.
(Правда, в основном он был получен еще до того, как кто-либо из участников данного спора родился на свет.)
Также этим приемом можно пользоваться, чтобы возбуждать недоброжелательность к вашим противникам, подобным же образом подчеркивая их вовлеченность в группы, не завоевавшие всеобщего уважения.
Мой оппонент приехал из Глазго, а этот город не славится интеллектуалами.
(Если это и так, то причина, возможно, в том, что наиболее одаренные, подобно вашему оппоненту, уже уехали оттуда.)
Реификация
Реификация, или овеществление, — это софизм, который состоит в предположении, что слова всегда обозначают реальные вещи. Если мы восхищаемся золотым закатом, наличие слова «золотой» не должно приводить нас к предположению, что в нем действительно присутствует золото. Когда мы видим красный мяч, красный стол, красный карандаш и красную шляпу, мы допустим ошибку реификации, если предположим, что кроме мяча, стола, карандаша и шляпы здесь присутствует еще некий пятый объект — краснота.
Для SKYROS мы собрали всю голубизну июльского неба, поместив ее в кусок небесного мыла.
(Поскольку «голубизна» июльского неба не является объектом, с ней невозможно обращаться как с чем-то материальным.)
Обращение описательных качеств в материальные объекты — только одна форма реификации. Мы можем также ошибочно предполагать, что абстрактные понятия являются реальными объектами.
Он понял, что только что выбросил собственное будущее, и потратил целый вечер, пытаясь отыскать его.
(Если вам кажется, что это звучит глупо, вспомните Платона с его поисками справедливости.)
Порой объекты имеют весьма существенные атрибуты, допустим, касающиеся их компоновки. Мы допускаем ошибку реификации, если предполагаем, что эти атрибуты так же реальны, как объекты, которым они принадлежат.
Он [Чеширский кот] исчез — на этот раз очень медленно. Первым исчез кончик его хвоста, а последней улыбка; она долго парила в воздухе, когда все остальное уже пропало.[3]
(Алиса могла увидеть это благодаря очень острому зрению. В конце концов, она же смогла увидеть на дороге никого, в то время как Белая Королева с трудом видела там даже кого-то.)
Эта ошибка возникает из-за того, что наши слова не имеют власти наделять вещи реальным существованием. Мы можем говорить о вещах, которые не существуют вообще, или говорить о вещах в одной форме, которые, возможно, в действительности существуют в другой. Когда мы говорим «багрянец залил полнеба», это означает приблизительно то же, что и половина неба окрасилась в багровый цвет, но употребленные нами слова иллюстрируют различные действия. Наши слова не являются свидетельством действительного существования вещей, это только инструменты для выражения того, что мы переживаем.
Одно из философских направлений предполагает, что если мы можем говорить о чем-либо, то оно в каком-то смысле существует. Исходя из того, что мы способны составлять фразы о единорогах и нынешнем короле Франции, делается вывод, что единороги и нынешний король Франции имеются в наличии (последний, очевидно, должен выезжать на спине первого).
Есть и еще одно направление, возводящее этот софизм в ранг искусства, говоря о сущности вещей. Такие философы утверждают, что имеется нечто, делающее яйцо яйцом, а не чем-то другим, — а именно его «яйцевость», или «сущность яйца». Эта сущность более реальна и более надежна, нежели настоящее яйцо, поскольку реальные яйца идут в пироги и там пропадают, а идея яйца остается вечно. Здесь можно привести одно очевидное возражение, и его более чем достаточно: это попросту глупо. Мы пользуемся словами как ярлыками, которые привязываем к объектам, чтобы не приходилось постоянно показывать на них пальцем и общаться друг с другом на языке жестов. Из этого можно вывести немногое, кроме того, что мы договорились использовать слова определенным образом. Если кто-то будет пытаться вложить в ваши слова какую-то «сущность», чтобы доказать вам, что в действительности вы имели в виду нечто совсем другое, просто поменяйте слова.
— Вы утверждаете, что выступаете за свободу, но ведь вся либеральнодемократическая система по своей сущности рабовладельческая.
— Очень хорошо, давайте будем называть это рабовладением. Однако уточним, что под словом «рабовладение» мы в данном случае понимаем, что люди способны голосовать на выборах, как они хотят, пользуются свободой печати, имеют независимое судопроизводство и так далее.
(Такая тактика сбивает оппонента с толку. Он-то надеялся вызвать у публики старые образы избиваемых плетьми рабов на плантациях и перенести их на новую почву, описывая таким образом западную демократию.)
Вы можете использовать этот софизм, чтобы доказывать людям, поддерживающим какое-либо положение, что тем самым они одновременно разделяют и вашу точку зрения. Вы попросту выбираете из их рассуждений все абстрактные концепции, превращаете их в реальные сущности и начинаете демонстрировать, что по своей истинной природе они согласуются с тем, что вы хотите доказать.
Вы говорите, что Бог существует, но давайте взглянем поближе на эту идею существования. Мы можем говорить о том, что существует стол, существует стул и так далее, но чтобы понять, что такое существование в чистом виде, вам придется отказаться от столов, стульев и всех прочих существующих вещей — и тогда вы останетесь с существованием самим по себе. Однако после того как вы откажетесь от всего, что существует, у вас не останется ничего существующего. Итак, вы сами можете видеть, что существование вашего Бога ничем не отличаетсяот несуществования.
(Они никогда не замечают, что существование не существует. По крайней мере, Гегель не замечал.)
Сложение
Софизм сложения возникает, когда утверждается, что нечто, верное для отдельных членов какого-либо класса, справедливо и для всего класса как единого целого. Некоторые существительные можно употреблять относительно либо всего явления в целом, либо составляющих его частей, и будет ошибкой предполагать, что то, что верно для частей, должно оказаться верным и для этой новой совокупности, которую они составляют.
Должно быть, это очень хороший оркестр, потому что каждый из музыкантов, играющих в нем, весьма талантлив.
(Каждый из членов в отдельности может быть великолепен, но совершенно не способен играть в согласии с коллегами. Вероятно, каждый из этих виртуозов будет стремиться выделиться как личность, чтобы из них получилась удачная команда.)
Точно так же многие футбольные тренеры набирали в команду ряд первоклассных игроков, после чего обнаруживали, что их самих удаляют из команды. Ведь если игроки не могут играть как одна команда, то им проще удалить с поля тренера, нежели забить мяч в ворота.
Я собрал в один полк наиболее сильных бойцов со всей армии. Это будет мой самый сильный полк.
(Сомневаюсь в этом. Сила подразделения зависит от таких факторов, как боевой дух солдат и их умение работать вместе, не говоря уже о скорости передвижения, способности действовать при отсутствии снабжения и тому подобных качестах.)
Эта ошибка возникает из-за непонимания того, что группа является самостоятельной категорией, к которой применимы высказывания, не относящиеся к индивидуумам. Следовательно, доказательства, удостоверяющие качества отдельных членов, не могут быть приняты для оценки всей группы.
В особенности подвержены этой ошибке американцы, поскольку их словарь не делает различии между коллективным целым и индивидуумами внутри него. В американской речи, по-видимому, повсеместно принято употребление глаголов в единственном числе с собирательными существительными, вне зависимости от того, имеется в виду группа целиком или ее члены.[4]
В Англии мы говорим the crew is а good one («это хорошая команда»), когда имеем в виду команду как отдельное целое, но the crew are tired («команда устала», буквально: «Команда устали»), говоря о eе членах. В Америке в обоих случаях употребляется глагол единственного числа, из-за чего теряется весьма существенное различие.
Если в обществе каждый способен позаботиться о себе, то это будет общество, способное позаботиться о себе.
(Это, несомненно, будет совокупность людей, заботящихся каждый о себе. Однако, возможно, у общества имеются и другие аспекты, о которых люди должны заботиться, когда они действуют сообща?)
