Ирвин Ялом - Когда Ницше плакал
Вдруг он поднял голову и посмотрел Брейеру в глаза:
«Вот моя исповедь, вот мой позор. Теперь вы понимаете, почему меня так интересует, каким образом вам удалось вырваться на свободу. Ваше освобождение может стать и моим освобождением. Теперь вы знаете, почему мне так важно знать, каким образом вы очистили свой мозг от Берты! Теперь-то вы скажете мне?»
Но Брейер покачал головой: «Я уже плохо помню, что происходило со мной в состоянии транса. Но даже если бы я и смог вспомнить все подробности, чем бы они могли быть полезны вам, Фридрих? Вы сами говорили мне, что не существует единого пути, что единственная великая истина — это та истина, которую мы находим для себя сами».
Склонив голову, Ницше прошептал: «Да, да, вы правы».
Брейер откашлялся и набрал в грудь побольше воздуха: «Я не могу рассказать вам того, что вам хотелось бы услышать, но, Фридрих… — Он замолчал, сердце его бешено колотилось. Теперь была его очередь выжимать из себя слова. — Мне нужно кое-то рассказать вам. Я тоже не был честен с вами, и пришло время исповедоваться и мне».
Брейеру в голову вдруг пришла ужасная мысль, что он может сейчас говорить или делать все, что угодно, — в глазах Ницше это будет выглядеть четвертым великим предательством в его жизни. Но отступать было поздно.
«Боюсь, Фридрих, что эта исповедь может стоить мне дружбы с вами. Молю бога, чтобы этого не случилось. Прошу вас, поверьте, что я рассказываю вам это из преданности, так как я не могу даже думать о том, что то, что я хочу вам сейчас рассказать, вы услышите от кого-то другого. Что вы в четвертый раз в своей жизни почувствуете, что вас предали».
Застывшее лицо Ницше напоминало маску смерти. Он втянул глоток воздуха, услышав первые слова Брейера. «В октябре, за несколько недель до нашей с вами первой встречи, я устроил нам с Матильдой небольшой отпуск в Венеции. Там, в отеле, меня ожидала странная записка».
Брейер достал из кармана пиджака послание Лу Саломе и передал его Ницше. Он видел, как Ницше читал и не мог поверить своим глазам.
21 октября 1882 года
Доктор Брейер,
Мне нужно встретиться с вами по неотложному делу. Будущее немецкой философии под угрозой. Давайте встретимся завтра в девять утра в кафе Сорренто.
ЛУ САЛОМЕ
Записка дрожала в руке Ницше, когда тот повторял: «Я не понимаю. Что… Что…»
«Сядьте, Фридрих. Это длинная история, и я должен начать рассказывать ее с самого начала».
В течение следующих двадцати минут Брейер рассказал ему обо всем — о встречах с Лу Саломе, о том, как от своего брата Жени она узнала про лечение Анны О., о том, как она умоляла его помочь Ницше, о том, как он согласился помочь ей.
«Вы, должно быть, думаете, Фридрих, что, наверное, не было еще врача, который согласился бы на такую странную консультацию. И в самом деле, когда я вспоминаю наш разговор с Лу Саломе, я сам не могу поверить, что согласился выполнить ее просьбу. Только представьте себе! Она просила меня изобрести лекарство от недуга, к медицине отношения не имеющего, и заставить не желающего лечиться пациента принять это лекарство, причем так, чтобы сам он ничего не заподозрил. Но каким-то образом ей удалось убедить меня. На самом деле она считает себя полноправным партнером в этом предприятии, и, когда мы виделись с ней в последний раз, потребовала отчет о прогрессе „нашего“ пациента».
«Что?! — воскликнул Ницше. — Вы недавно виделись с ней?»
«Она без предупреждения появилась в моем кабинете несколько дней назад и настаивала на том, чтобы я предоставил ей информацию о ходе курса терапии. Разумеется, она ничего от меня не получила и, раздраженная, ушла».
Брейер продолжил свой рассказ, перечислив все свои впечатления от их совместной работы: как он безуспешно пытался помочь Ницше, зная, что тот скрывает отчаяние, вызванное расставанием с Лу Саломе. Он даже раскрыл свой генеральный план, в соответствии с которым он притворился, что он сам нуждается в лечении от отчаяния, чтобы удержать Ницше в Вене.
Ницше буквально подпрыгнул на месте, услышав это: «То есть вы хотите сказать, что это все было ложью?»
«Поначалу, — признался Брейер, — я планировал „справиться“ с вами, разыграть роль сотрудничающего пациента, постепенно меняясь с вами ролями, что помогло бы вам стать пациентом. Но ирония ситуации заключается в том, что я действительно стал пациентом, что инсценировка роли стала реальностью».
Что еще можно было сказать? Выискивая упущенные детали в памяти, Брейер не нашел ничего. Он рассказал все.
Ницше закрыл глаза и опустил голову, обхватив ее обеими руками.
«Фридрих, с вами все в порядке?» — озабоченно поинтересовался Брейер.
«Моя голова — я вижу вспышки света — обоими глазами! Зрительная аура…»
Брейер немедленно перешел на роль врача: «Приступ мигрени пытается начаться. На этой стадии мы можем с ним справиться. Лучшее средство — кофеин и эрготамин. Не двигайтесь! Я сейчас же вернусь».
Выбежав из комнаты, он помчался вниз по ступенькам к центральному посту персонала, потом в кухню. Он вернулся через пару минут, неся поднос с чашкой, кувшинчиком крепкого кофе, водой и несколькими таблетками. «Сначала выпейте эти таблетки — спорынья с солями магния для защиты желудка от кофе. Потом выпейте весь этот кофе».
Когда Ницше проглотил таблетки, Брейер спросил его: «Вы не хотите прилечь?»
«Нет, мы должны поговорить об этом!»
«Откиньте голову на спинку стула. Я погашу свет. Чем меньше зрительной стимуляции, тем лучше». — Брейер опустил шторы на всех трех окнах и приготовил холодный влажный компресс, которым прикрыл глаза Ницше.
Несколько минут они молча сидели в полумраке. Затем Ницше заговорил успокаивающим голосом.
«Между нами одни интриги, Йозеф, — все между нами, все так по-макиавеллиевски, так нечестно, вдвойне нечестно!»
«Что мне оставалось? — Брейер говорил тихо и медленно, чтобы не дразнить мигрень. — Может, нужно начать с того, что мне нельзя было соглашаться. Должен ли я был рассказать вам обо всем этом раньше? Вы бы развернулись на каблуках, и больше бы я никогда вас не увидел!»
Ницше молчал.
«Я не прав?» — спросил Брейер.
«Да, я бы сел на первый же поезд из Вены. Но вы лгали мне. Вы же давали мне обещания…»
«И я сдержал каждое, Фридрих. Я обещал сохранить в тайне ваше настоящее имя, и я сдержал это обещание. Когда Лу Саломе расспрашивала о вас — если быть точным, требовала отчета, — я отказался говорить на эту тему. Я даже не сообщил ей о том, что мы видимся. И было еще одно обещание, которое я сдержал, Фридрих. Помните, я говорил вам, что в коматозном состоянии вы сказали несколько фраз?»
Ницше кивнул.
«Еще вы сказали: „Помогите мне!“ Вы повторяли эту фразу снова и снова».
«Помогите мне!», — я так говорил?»
«И не раз! Пейте кофе, Фридрих».
Ницше допил чашку, Брейер снова наполнил ее крепким черным кофе.
«Я ничего не помню. Ни „Помогите мне“, ни другой фразы, „Нет гнезда“ — это не я говорил».
«Но это был ваш голос, Фридрих. Со мной говорила какая-то часть вас, и этому „вам“ я дал обещание помочь. И я никогда не предавал эту клятву. Пейте кофе. Я выписываю вам четыре чашки».
Ницше пил горький кофе, Брейер тем временем сменил компресс: «Как ваша голова? Вспышки света? Хотите помолчать какое-то время и передохнуть?»
«Мне лучше, намного лучше, — слабым голосом произнес Ницше. — Нет, я не хочу молчать. Молчание будет волновать меня еще больше, чем разговор. Я привык работать, когда во мне бушуют такие чувства. Но для начала дайте я попробую расслабить мышцы в висках и кожу черепа. — Три-четыре минуты он медленно и глубоко дышал, тихо ведя счет, потом заговорил: — Вот, так значительно лучше. Когда я считаю вдохи, как сейчас, я представляю, что мои мускулы расслабляются с каждой цифрой. Иногда я могу сосредоточиться, только когда концентрируюсь на дыхании. Вы когда-нибудь обращали внимание на то, что воздух, который вы вдыхаете, всегда прохладнее воздуха, который вы выдыхаете?»
Брейер наблюдал и ждал. Слава господу, пославшему мигрень! — думал он. Она заставляет Ницше, пусть ненадолго, но оставаться на своем месте. Холодный компресс позволяет видеть только его рот. Усы Ницше вздрогнули, как если бы он собирался что-то сказать, а затем, судя по всему, передумал.
Наконец Ницше улыбнулся: «Вы думали, что манипулируете мной, а я все это время думал, что манипулирую вами».
«Но, Фридрих, все, что было зачато во лжи, рождено было сейчас в честности».
«И — ах! — за всем этим стояла Лу Саломе, в любимой своей позе, держа поводья, с кнутом в руке, управляя нами обоими. Вы многое рассказали мне, но одну деталь все же упустили, Йозеф».
Брейер протянул к нему руки, ладонями вверх. «Мне больше нечего скрывать».
«Ваши мотивы! Это все — составление плана, все эти увертки — потребовало потратить много времени, много сил. Вы — врач, человек занятой. Зачем вам это? Зачем вы вообще согласились ввязаться в такую аферу?»
