Герман Дилигенский - Социально-политическая психология
Исходя из опыта Чили и ряда других успешно модернизирующихся стран третьего мира, некоторые российские политологи выдвигают идею авторитарного пути реформирования России. Логика их рассуждений состоит в том, что временная отсрочка демократизации и утверждение авторитарной политической власти позволили бы стране относительно быстро проскочить этап «шоковых» реформ, а их успех создал бы условия для восстановления демократии. В наши задачи не входит анализ этой проблемы во всех ее аспектах, в контексте нашей темы важно лишь констатировать отсутствие в составе реформистского российского лидерства психологических предпосылок для реализации авторитарного пути. Проще говоря, Ельцин — не Пиночет, а Гайдар, Федоров и Чубайс, видимо, сильно отличаются психологически от де ла Куэдра. Правда, российский президент не чужд авторитарного стиля, но он затрагивает лишь процессуальную сторону его деятельности — методы принятия и осуществления решений. В содержательном же, ценностном плане Ельцин — популист–демократ. Он ни разу не пытался установить собственную единоличную власть, даже когда для этого создавались благоприятные условия (в августе 1991 и в октябре 1993 г.), не хотел отказываться от демократических правил игры. В менталитете команды Гайдара заметен элемент технократизма (выражавшийся, например, в относительно слабом внимании к социальным проблемам), но весьма трудно представить ее действующей в рамках жестко авторитарного террористического режима. Само ее появление на политической сцене — результат демократизации. Людей, психологически готовых ввести такой режим, нетрудно найти в лагере антиельцинской оппозиции, но зато весьма трудно ожидать от них проведения рыночных реформ.
Сторонники авторитарного пути могут сослаться на слабую результативность реформаторского лидерства в России. И они будут правы, однако корни этой слабости вряд ли правильно видеть в отказе от насилия и соблюдении определенных демократических норм. Скорее, она во многом объясняется отсутствием продуманного взаимодействия внутри лидирующей группы, соответствующего принятой ею демократической ориентации. Такая ориентация предполагает, с одной стороны, необходимость компромисса между приоритетами экономической эффективности реформ и приоритетами социальными — минимизацией жертв, приносимых населением, достижение минимального консенсуса власти с массовыми слоями. С другой стороны, ориентация на рыночные преобразования предполагает, что они должны проводиться широким фронтом, охватывать все уровни экономической структуры (например, в Чили были отменены все льготы, квоты и привилегии для предприятий, характерные для государственно–административного руководства экономикой). В России ни в 1992 г., ни в 1993–1994 гг. не было соответствующего этим задачам четкого распределения ролей внутри исполнительной власти: министры–реформаторы инициировали лишь отдельные направления рыночных реформ, параллельно теми же вопросами занимались президент и его администрация, социальные проблемы решались спорадически под давлением конъюнктурных факторов либо не решались вообще, практически отсутствовал диалог с обществом. В 1994 г. с изменением состава правительства ориентация на реформы оказалась еще менее обеспеченной институционально и политически.
Не касаясь здесь других, не менее существенных аспектов российской ситуации, отметим лишь, что отсутствие сколько–нибудь продуманной системы взаимодействия внутри лидирующей группы (или ее подгруппами) является одной из основных ее особенностей.
Возвращаясь к «чилийской модели», стоит констатировать, что выбор между репрессивно–террористическим и относительно демократическим вариантами модернизации невозможно основывать на чисто рациональных критериях эффективности. В конечном счете он основан и на базовых ценностях, которые принимает политическое руководство и которые отражают психологические предпочтения достаточно широких социальных групп. Для того чтобы арестовывать и убивать несогласных с принятым политическим курсом, нужно обладать определенными психологическими качествами, которых, по–видимому, «не хватает» у российских руководителей. Считать ли это их слабостью или достоинством — вопрос, который каждый решает для себя, исходя опять же из своей личной морали и системы ценностей. Автору более долгий, извилистый, сопряженный с попятными движениями, изнурительный, но относительно мирный путь модернизации кажется все же меньшим злом, чем пролегающий через новый ГУЛАГ и море крови.
Глава V. ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК: ПСИХОЛОГИЯ ВЫБОРА
Психика и поведение человека суть продукты биологических и социальных обстоятельств. И в то же время в рамках этих обстоятельств человек реализует свою субъективность, свое собственное Я, свободу своих мыслей, решений и поступков. Соотношение детерминизма и свободы — одна из центральных проблем философии и всех наук о человеке. Чрезвычайно важна она и для социально–политической психологии. В ходе всемирно–исторического процесса постепенно — хотя далеко не прямолинейно — расширялось поле свободы, амплитуда альтернативных возможностей самоопределения человека, его отношения к общественно–политической действительности. В подавляющем большинстве современных обществ люди выбирают те мотивы и ценности, цели и средства, ту линию поведения, которыми они руководствуются в общественно–политической жизни. А также в той или иной мере созидают новые цели, ценности и поведенческие установки. Какие объективные и субъективно–психологические факторы определяют этот выбор и это созидание? В какой мере он является сознательным, рациональным и в какой совершается спонтанно — под влиянием устоявшихся стереотипов, неосознанных потребностей и эмоций, социального окружения? Каков психологический механизм выбора общественно–политических позиции? Таковы главные вопросы, которые будут рассмотрены в этой главе.
1. Политический актив: вовлеченность в систему власти
Два типа вовлеченности
Для социально–политической психологии наибольший интерес представляют два типа личного и группового выбора. Во–первых, выбор человеком уровня и форм своей вовлеченности в общественно–политическую жизнь. Крайние точки континуума таких уровней и форм, с одной стороны, активное участие в этой жизни, осмысление ее как главной сферы деятельности человека, с другой — полное отчуждение от нее, принятие роли пассивного объекта социальных и политических процессов. Этот выбор лежит в основе упоминавшейся выше условной дифференциации членов общества на лидеров, активистов и массу, а также и весьма подвижной, неустойчивой дифференциации самой массы по признаку большей или меньшей вовлеченности в общественнополитическую жизнь. Он же проявляется в существующем в любом обществе разделении людей по степени их интереса к политике (см. главу I).
Второй выбор определяет конкретную общественно–политическую позицию или ориентацию человека, основанную на одной из систем идейно–политических ценностей, существующих в обществе. Оба эти выбора взаимосвязаны. Уровень психологической и практической вовлеченности людей в жизнь общества влияет на определенность и последовательность их идейно–политического выбора: чем меньше человек интересуется политикой, тем более аморфны, бессистемны, неустойчивы его политические взгляды. В то же время отчуждение от господствующих в обществе конвенциональных систем ценностей и форм политической жизни может означать психологическую готовность к активной альтернативной, вне–или антисистемной общественной деятельности (именно такими были психологические предпосылки так называемых неформальных движений в ряде стран).
Условия обоих типов выбора определяются характером политической системы. Понятно, что наиболее полные возможности для них дают общества, где право на выбор является действующей конституционной нормой, существует представительная демократия, идеологический и политический плюрализм. Но даже и в условиях деспотических режимов существуют различия между теми, кто искренно поклоняется и ревностно служит власти, и теми, кто старается держаться подальше от нее или питает осознанную или эмоциональную враждебность к господствующему порядку. Психологический выбор возможен даже в условиях полного отсутствия выбора форм общественно–политического действия: мыслить и чувствовать, как известно, не запретишь.
Уровень вовлеченности людей в общественно–политическую жизнь обусловлен достаточно сложной системой факторов. Обычно он возрастает в периоды бурного обновления общественных отношений, когда происходит взлет социальных ожиданий масс, создающий психологические предпосылки для политической мобилизации вокруг новых целей. Такие ситуации складывались в СССР в 20–х — начале 30–х годов, в Западной Европе после окончания второй мировой войны, в ряде стран третьего мира после обретения ими независимости. В периоды стабилизации системы, когда политическая жизнь приобретает рутинный характер, а также в трудные времена кризисов обычно происходит спад массовой политической активности. В первом случае потому, что она не находит точек приложения, во втором — из–за груза давящих на людей материальных забот.
![Николай Саврасов - Люди Солнца[СИ]](/uploads/posts/books/107446/107446.jpg)
