Оливер Сакс - Пробуждения
После этой финальной, бесполезной попытки лечения амантадином мистер Л. обрел прежние «спокойствие» и собранность. Он, очевидно, сумел побороть расстройство по поводу несбывшихся надежд и сожаления, острое чувство обещания и угрозы, которое лекарства обрушивали на него в течение долгих трех лет. Он смог усвоить и переработать весь этот сумбурный и смешанный опыт и использовал весь свой интеллект и силу духа, чтобы сделать это. «Сначала, доктор Сакс, — признался он, — я думал, что леводопа — самая чудесная вещь на свете, и я благословлял вас за то, что вы дали мне этот Эликсир Жизни. Потом, когда все пошло плохо, я решил, что в мире нет ничего хуже леводопы. Это был, как мне казалось, смертельный яд, лекарство, которое швыряет человека в самые глубокие бездны ада. И я проклял вас за то, что вы дали мне его. Мои чувства постоянно менялись, я переходил от страха к надежде, от ненависти к любви. Теперь я принял свое положение. Оно было чудесным, ужасным, драматичным и комичным. Сейчас, в самом конце, я испытываю грусть и печаль. Вот и все, что осталось. Лучше будет, если меня оставят в покое — с меня хватит лекарств. Я многому научился за последние три года. Я смог преодолеть барьеры, за которыми провел всю свою жизнь. И теперь я останусь самим собой, а вы сможете сберечь леводопу».
ПЕРСПЕКТИВЫ
Перспективы
Ужасы страдания, болезни и смерти, потеря своего «я» и утрата связи с миром — вот самые элементарные в своей первобытности и самые сильные из всех известных нам ужасов. Не уступают им в этом и наши мечты о выздоровлении и возрождении, о чудесном воскрешении нас самих и мира вокруг нас.
Ощущение, что затронута наша суть, что мы больны или заблуждаемся, что уклонились от здоровья или одержимы расстройством и перестали быть самими собой, — это основное и интуитивное ощущение. Таково же чувство возвращения или пробуждения, очищения или выздоровления, воскрешения в мире: чувство здоровья, благополучия, полноты жизни и полноправного присутствия в мире.
Едва ли не столь же основополагающими являются наши извращения бытия. Попадая в определенные условия, мы сами творим свои недуги. Мы воображаем и, не жалея сил, строим бесчисленные болезни, создаем целый болезненный мир, способный защитить или уничтожить нас:
…
«…Так же как иной мир производит на свет змей и гадов, злокозненных и ядовитых созданий, и червей и гусениц, стремящихся пожрать создавший их мир… так и этот мир, то есть мы и никто другой, производит то же самое в нас самих, измышляя и творя болезни и недуги всех мыслимых видов; отравления и прилипчивые болезни, вздутия и истощение, так же как многоликие и запутанные расстройства, сплетенные из нескольких недугов… О, жалкое изобилие, о, бредущие с нищенской сумой богачи!»
Донн
И поскольку мы позволяем болезням поселиться в нас, постольку можем заключить с ними сделку и начать потворствовать им, жадно обнимать болезни и страдания, замышлять свое саморазрушение, впав в отвратительный грех тела и духа:
…«…Но мы бываем не только пассивными страдальцами, но и активно действуем, принимая деятельнейшее участие в собственном разрушении. Мы не просто стоим под крышей падающего дома, но сами подпиливаем стропила. И мы не только жертвы, но и палачи, палачи, казнящие самих себя».
Донн
Но, вооружившись тем же знаменем, мы можем бороться и сопротивляться нашим болезням, используя не только средства, рекомендованные нам врачами и друзьями, но также ресурсы и силы, которыми мы обладаем от рождения или которые приобрели позже. Мы никогда не сможем выжить без этих здоровых сил — глубоких и всепроникающих, самых глубоких и могучих из всех, какими располагаем. Однако об орудиях болезни мы знаем гораздо больше, чем о присущих нам силах исцеления и здоровья:
…«Для того чтобы справиться с болезнями и дикими конями Платона, существует наивысшее искусство арены, и благороднейшие поединки развертываются в театре наших тел и душ. Ибо там обитают наши внутренние противники, выступающие с честным оружием и наносящие прямые удары. Но есть там и коварные враги, подобные ретиариям и лаквеариям, действующие сетями, обманом и уловками, заманивая нас в гибельную ловушку. Оружие для таких схваток куется не вЛипаре, искусство Вулкана не поможет нашему внутреннему ополчению…»
Сэр Томас Браун
Таковы понятия и термины, какими мы описываем и воспринимаем здоровье и болезнь и которые мы вполне естественно используем, когда говорим о них. Эти понятия не требуют и не допускают определений. Их понимают сразу, но отвергают их объяснения. Они одновременно точны, интуитивны, очевидны, таинственны, их нельзя сократить или дать им определение. Это метафизические понятия, понятия, которые мы используем для обозначения непреходящих ценностей, традиций — одним словом, бесконечных вещей. Эти термины присущи разговорным, поэтическим и философским рассуждениям. И они же обязательны в медицинских рассуждениях, объединяющих все перечисленное. «Как дела?», «Как ты?» — это метафизические вопросы, бесконечно простые и столь же бесконечно сложные.
Вся моя книга посвящена этим двум вопросам — «Как ты?», «Как дела?» — в приложении к больным, находящимся в чрезвычайно тяжелой ситуации. Есть много рутинных, можно сказать, узаконенных ответов на эти вопросы: «Отлично! Так себе. Ужасно! Сносно. Мне не по себе» — и т. д.; красноречивые жесты. Можно просто показать, как идет жизнь и как обстоят дела, не пользуясь для этого специальными словами или жестами. Такие ответы воспринимаются собеседником интуитивно и рисуют состояние пациента. Но неправильно отвечать на этот метафизический вопрос длинным списком «данных» физикального осмотра, биохимического анализа крови, общего анализа мочи и т. д. Получив тысячу таких данных, вы не сможете даже начать отвечать на главный вопрос. Эти данные несущественны и, мало того, просто грубы на фоне деликатной тонкости человеческих ощущений, чувств и интуиции:
…«Пульс, моча, пот— все они дали обет молчания, не в силах открыть ни один опасный недуг… И все же… Я чувствую, что болезнь постепенно и неприметно берет верх».
Донн
Диалог о вашем самочувствии должен состоять из человеческих, знакомых слов. Такой диалог можно вести только при условии честных и человечных отношений, отношений «я — ты», связывающих беседующие миры врача и больного [В «Revised Confessions» де Квинси рассказывает о том, как сильно страдал «когда что-то невыразимое давило на сердце». Нет сомнения, такое невыразимое давящее чувство знакомо каждому из нас. Но эти ощущения становятся особенно мучительными, если они не только чрезвычайно сильны, но и являются настолько странными, что кажется, будто их вообще невозможно выразить и описать словами. Такие трудности в сообщении могут возникать благодаря самой странности и необычности ощущений больного. // Правда, такие же, если не большие, трудности могут создавать и врачи, утратившие способность слушать больного, обращаться с ним как с равным; врачи, склонные, в силу то ли укоренившейся привычки, то ли менее извинительного чувства профессиональной отчужденности и чувства превосходства, придерживаться подхода, который попросту исключает любое реальное общение между ними и пациентами. Так, пациенты становятся объектом допроса или, если угодно, экзамена, от которого за милю отдает классной комнатой или залом судебного заседания. // Вопросы типа «Есть ли у вас это… есть ли у вас то?..» своей категоричностью требуют такого же категорического ответа («Да — нет»; «то» и «это»). Такой подход исключает возможность узнать от больного что-то новое, нарисовать общую картину, узнать и понять, что в действительности происходит с больным. На фундаментальные же вопросы: «Как самочувствие?» и «На что все это похоже?» — можно отвечать аналогиями, аллюзиями, давать ответы типа «как если бы», проводить параллели, создавать образы, искать подобия, строить модели, привлекать к описанию метафоры — то есть, иными словами, воскрешать в памяти реальные события прошлого, тем или иным способом оживлять воспоминания. // Только в том случае общение врача и больного не переместится в область невыразимого (или едва выразимого), если врач станет спутником пациента, сотрудником его, товарищем, который ищет истину и движется по лабиринту болезни все время вместе с больным, совместно с ним овладевая живым, точным и метафорическим языком, с помощью которого только и возможно подступиться к невыразимому. Только вместе, сообща, должны они строить мост, соединяющий края пропасти, разделяющей врача и пациента, пропасть, отделяющую одного человека от другого. // Такой подход не является ни субъективным, ни объективным, он (пользуясь терминологией Розенштока и Юсси) — «траективный». Пациента нельзя рассматривать как безличный объект, но в равной степени недопустимо идентифицировать себя с больным или проецировать его личность на свою. Врач должен проявлять симпатию или эмпатию, действовать заодно с больным, делить с ним его опыты, мысли и чувства, осознавая внутренние понятия и концепции пациента, формирующие поведение последнего. Врач должен ощутить (или представить), как чувствует себя пациент, не теряя при этом ощущения собственной идентичности, не теряя своего «я». Врач, иными словами, должен одновременно присутствовать в двух системах отсчета и суметь заставить больного сделать то же самое.].
