Корней Чуковский - От двух до пяти
Ребенок впервые очутился на даче. На соседних дачах и справа и слева лают весь вечер собаки. Он с удивлением спрашивает:
- Что это там за перелай такой?
Этот перелай (по аналогии со словами перекличка, переписка, перебранка, перепляс, перезвон) отлично изобразил то явление, которое подметил ребенок: прерывистость и "обоюдность" собачьего лая. Чтобы объяснить "перелай" иностранцу, пришлось бы прибегнуть к такой многословной описательной речи: лают две собаки (или больше) с двух противоположных сторон, причем не сразу, а попеременно - едва умолкает одна, тотчас же принимается лаять другая: перелай.
Вот сколько понадобилось бы слов, чтобы выразить то, что ребенок высказал единственным словом с короткой приставкой.
Сравни у Маяковского:
Это, Кися, не "переписка"!
Это только всего переПИСК[16].
ЛЬЗЯ И НЕЛЬЗЯ
Любопытная особенность детских приставок: они никогда не срастаются с корнем. Ребенок отрывает их от корня и легче и чаще, чем взрослые. Он, например, говорит:
- Я сперва боялся трамвая, а потом вык, вык и привык.
Он не сомневается в том, что если есть "привык", то должно быть и "вык".
То же и с частицами отрицания.
Скажешь, например, малышу: "Ах, какой ты невежа!", а он: "Нет, папочка, я вежа, я вежа!" Или: "Ты такой неряха", а он: "Ладно, я буду ряха!"
Бабушка Ани Кокуш сказала ей с горьким упреком:
- Ты недотёпа.
Аня со слезами:
- Нет, дотёпа, дотёпа!
И вот восклицание Мити Толстого перед клеткой зоосада:
- Ай, какие обезьяны уклюжие![17]
У взрослых отрицание не чаще всего прирастает к корням. Я впервые подумал об этом, когда услышал такой разговор малышей:
- Не плачь, он ударил нечаянно.
- Нет, чаянно, чаянно, я знаю, что чаянно!
Есть целая категория слов, не существующих во "взрослом" языке без отрицания. Таково, например, слово ожиданный. Без приросшего к нему отрицания оно в новейшей литературе уже не встречается. Стандартной формой стало: "неожиданный", но в прежнее время мы то и дело читали:
"Ожиданное скоро сбылось..." (Щедрин).
"Вместо ожиданной знакомой равнины..." (Тургенев).
Некрасов в 1870 году ввел это слово в поэму "Дедушка":
Вот наконец приезжает
Долго ожиданный дед,
но в первом же издании той книги, где была вторично напечатана эта поэма, счел необходимым изменить всю строку:
Вот наконец приезжает
Этот таинственный дед[18].
Дети не одобрили бы этой поправки. Ибо слово "ожиданный" живо для них и сейчас.
Лет двадцать назад я подслушал такой диалог:
- Отстань, я тебя ненавижу.
- Я тебя тоже не очень навижу.
И то же самое довелось мне услышать недавно:
- Мама, я не могу навидеть пенки[19].
Словом, дети и знать не желают этого нерасторжимого сращения приставки и корня; и попробуйте скажите трехлетнему Юре, что он говорит нелепости, он запальчиво ответит: "Нет, лепости!"
Вообще всякое "не" обижает детей:
- Ненаглядная ты моя!
- Нет, наглядная!
Я сказал на Кавказе двухлетнему загорелому малышу:
- Ух, какой ты стал негритенок.
- Нет, я гритенок, гритенок.
Неустанно вникая в структуру всякого сложного слова, дети часто воскрешают в своих речах то далекое прошлое, когда еще не наблюдалось такого сращения служебных частиц и корней. От слова "лепости" так и пахнуло стариной, когда лепым называлось ладное, гармоничное, стройное.
Вспомним: "Не лепо ли ны бяшеть, братие" в "Слове о полку Игореве", а также: "У людей-то в дому чистота, лепота" - в "Песнях" Некрасова (1866).
Другое старинное слово я слышал от детей много раз, когда говорил им "нельзя". Они отвечали: "Нет, льзя". И это льзя напоминало Державина:
Льзя ли розой не назвать?
Льзя, лепый, вежа, чаянно - эти старинные слова умерли лет полтораста назад, и ребенок, не подозревая об этом, воскрешает их лишь потому, что ему неизвестна их неразрывная спайка с частицей "не", установившаяся в давней традиции. Он вообще не знает никаких исключений из общего правила, и если эти исключения относятся к позднейшей эпохе, то, игнорируя их, он тем самым возвращает словам их забытый смысл. Помню возглас одного четырехлетнего воина:
- Я пленил Гаврюшку, а он убежал!
Пленил, то есть взял в плен.
Это архаическое слово почти совсем забыто в нашей речи, и если мы употребляем его, то чаще всего в переносном смысле ("она пленила меня красотой"), а ребенок вернул ему его прямое значение, оглаголив существительное "плен".
Таким же архаистом поневоле оказался малыш, закричавший своему брату во время игры:
- Я тебе приказываю, - значит, я твой приказчик!
В старину приказчиком был действительно тот, кто приказывал, а не тот, кто подчинялся приказам. Ребенок - по аналогии со словами "указчик", "заказчик" - возвратил "приказчику" его утраченную руководящую роль.
ОН И ОНА
Замечательна чуткость ребенка к родовым окончаниям слов. Здесь он особенно часто вносит коррективы в нашу речь.
- Что ты ползешь, как черепаха? - говорю я трехлетнему мальчику.
Но он уже в три года постиг, что мужскому роду не пристало иметь женское окончание "а":
- Я не черепаха, а я черепах.
Вера Фонберг пишет мне из Новороссийска о следующем разговоре со своим четырехлетним сыном:
- Мама, баран - он?
- Он.
- Овца - она?
- Она.
- А почему папа - он? Надо бы пап, а не папа.
Другой такой же грамматический протест:
- Мама, у меня на пальце царап!
- Не царап, а царапина.
- Это у Муси если, - царапина, а я мальчик! У меня царап!
От четырехлетней Наташи Жуховецкой я слышал:
- Пшеница - мама, а пшено - ее деточка.
О такой же классификации родовых окончаний, произведенной одним дошкольником, мне сообщают из Вологды:
- Синица - тетенька, а дяденька - синиц.
- Женщина - русалка. Мужчина - русал.
Начинают играть:
- Я буду барыня, ты, Таня, слуга, а Вова будет слуг.
Позже, к семилетнему возрасту, дети начинают подмечать с удивлением, что в русской грамматике слова одной и той же категории бывают и мужского и женского рода:
- Мам! Москва - она, и Пенза - она. Ростов - он, Смоленск - он[20].
Когда отец Алены Полежаевой укоризненно сказал ей: "Ляля - бяка", она тотчас же от этого женского рода образовала мужской:
- Папа - бяк! Папа - бяк! Папа - бяк!
- Папа, ты мужчин! - говорит Наташа Маловицкая, так как с окончанием а у нее связано представление о женщинах. Это представление в некоторой степени свойственно также взрослым. Недаром в народе говорят: "с мальчишкой", "с дедушкой".
Трехлетний Вова играет в уголке:
- Бедный ты зайчонок... Тебя пьяниц сбил...
Очевидно, для его языкового сознания только женщина может быть пьяницей.
"КЛЕВАЧИЙ ПЕТУХ"
На предыдущих страницах мы говорили главным образом о той любопытной структуре, которую малолетние дети придают глаголам и существительным. Имена прилагательные сравнительно редко встречаются в речи детей. Но даже в том небольшом их числе, которое удалось мне собрать в течение очень долгого времени, тоже явственно выразилось присущее детям чутье языка:
- Червячее яблоко.
- Жмутные туфли.
- Взбеситая лошадь.
- Дочкастая мамаша.
- Зоопарченный сторож.
- Гроз и тельный палец.
- Пугательные сказки.
- Сверкастенький камушек.
- Молоконная кастрюля.
- Какой окошный дом!
- Какой песок песучий!
- Вся кровать у меня крошкинная.
- Что ты мне даешь слепитые конфеты?
- Зубовный врач.
- У нас электричество тухлое.
- Жульничная я, все равно как мальчишка.
- Брызгучая вода.
- Насмарканный платок.
- Лопнутая бутылка.
- Ты, мама, у меня лучшевсехная!
- Это рыбижирная ложка?
- Я не хочу эту сумку: она вся дыркатая.
- Этот дом высокей нашей почты.
- Почему у ящерицы людины пальцы?
- Наше радио очень оручее.
- Уж лучше я непокушанная пойду гулять.
- Исчезлая собака.
- Клевачий петух.
- Раздавитая муха.
- Креслые ноги.
- Махучий хвост.
(Несколько иначе у Чехова: "насекомая коллекция".)
Галочка четырех лет похваляется:
- Говорят: надень чулки - надеваю носки! Говорят надень носки надеваю чулки. Я вообще наоборотливая.
Мальчик услышал, как некая купальщица сказала на пляже:
- Я прямо с ума сошла. Купаюсь четвертый раз.
И спросил у матери часа через два:
- Куда она ушла, сумасошлатая?
Четырехлетняя Майя:
- Лес заблудительный, однойнельзяходительный.
Несмотря на всю свою причудливость, почти каждое из этих прилагательных, изобретенных малым ребенком, соответствует духу русской народной речи, и не было бы ничего удивительного, если бы в каком-нибудь из славянских языков оказались такие слова, как "червячее яблоко" или "заблудительный лес".
