Р Лэнг - Расколотое Я
Я горю, я не могу выбежать. И крики: "Он мертв!" Но врач заявляет, что он еще жив, и велит отвести в больницу.
Два человека сидят лицом к лицу, и оба из них - это я. Спокойно, щепетильно, тщательно они выпускают друг другу мозги, стреляя из пистолетов. С виду же они совершенно невредимы. Внугренее опустошение.
Я брожу по Новому городу. Что за жалкое зрелище те внутренности и выкидыши, порождающие новых щегольских подонков. Этот с виду похож на сердце. Он пульсирует. Он начинает двигаться на четырех ножках. Он отвратителен и нелеп. Собакоподобный уродец из сырой красной плоти, но, однако, живой. Глупая, освежеванная, уродливая собака все еще упорно продолжает жить. Однако все, что она просит после всего, это чтобы я позволил ей любить меня.
Изумленное сердце, любящее нелюбимое сердце, сердце бессердечного мира, безумное сердце умирающего мира.
Играя в игру реальности без реальных карт в руке.
Тело искромсано, разорвано на куски, растерто в порошок, члены болят, сердце потеряно, кости измельчены, пустая тошнота в прахе. Желание блеванутъ легкими. Кругом кровь, ткани, мышцы, кости -дикие, неистовые. Внешне же все тихо, спокойно, как всегда. Сон. Смерть. Я выгляжу отлично.
Тот дикий безмолвный крик в ночи. И что, если бы я начал рвать на себе волосы, бегать нагим и орать в пригородную ночь. Я бы разбудил несколько уставших людей, а себя бы отправил в психбольницу. С какой целью?
5 часов утра: стервятники парят за моим окном.
Величественный лес, жаркий летний день. Гордые деревья, глубоко пустившие корни в землю, цепляющиеся за небо, высокие, могучие. Лес во всем своем великолепии.
Пришли лесорубы. Срубили и спилили деревья. Которые терпеливо переносили боль от их топоров и пил. Деревья повержены - обработаны на лесопилке, распилены на бревна и бревнышки, расколоты на поленья и полешки, все меньше, и меньше, и меньше, в конце концов до опилок, исчезая в хламе этого мира.
Лотос открывается. Движение из земли, сквозь воду, из огня к воздуху. Теперь наружу и внутрь за пределы жизни и смерти, за пределы внутреннего и внешнего, смысла и бессмыслицы, значения и тщеты, мужского и женского, бытия и небытия, света и тьмы, пустоты и полноты. За пределы любой двойственности или недвойственности, за-пределы и запределы. Развоплощение. Я снова дышу.
Дальше внутрь, большой или малый, более или менее есть, все более и более ничто, дальше в атом, дальше в открытый космос, ничто. Врата со Страшным Судом в Отене и центра атома тождественны. Прыгающий Иисус. Экстаз. Космическая пена и пузыри вечного движения Творения Спасения Воскресения Суда Страшного Последнего и Первого и Высшего Начала и Конца суть Единая Мандала Атомного Цветка Христа. Игольное ушко здесь и сейчас. Два удара сердца обвивают бесконечность. То, что мы знаем, это пена и пузыри.
Свет. Свет Мира, что озаряет меня и горит в моих глазах. Внутреннее солнце, что славит меня, ярче тысячи солнц.
Ужас быть ослепленным, поджаренным, уничтоженным. Хватаюсь за самого себя. Падаю. Падение из Света во Тьму, из Царства в изгнание, из Вечности во время, с Небес на землю. Прочь, прочь, прочь и наружу, вниз и наружу, сквозь ветра и мимо ветров иных миров, звезд, красок, самоцветов, сквозь начала и мимо начал соперничества. Пальцы одной руки начинают бороться друг с другом. Начала богов -каждый уровень бытия, стремящийся ньше к низшему,-боги, сражающиеся и сношающиеся друг с другом,- воплощение. Полубоги, герои, смертные. Резня. Бойня духа в окончательном ужасе воплощения. Кровь. Боль. Изнеможение духа. Борьба между смертью и перерождением, обессиливанием и возрождением.
Космическая блевотина, сперма, смегма, понос, пот - при любых обстоятельствах, незначительная частичка на пути наружу...
Видение кончилось, я снова начинаю грезить. Сотрясенный. Оторванные лоскутки памяти. Бедная, сырая, разбитая Голова-Яйцо. Кровотечение времени в теле Вечности.
Вновь начиная думать -ухватить, связать, соединить, запомнить...
Лишь запомнить запомнить, или по крайней мере запомнить, что ты забыл...
Каждое забывание расчленения.
Я не должен снова забыть. Все те поиски и изыскания тех ложных указательных столбов, ужасная опасность забыть, что забыл. Это слишком страшно.
За и над человеком, вне и внутри человека свирепствует война. Человек, я и ты,- это не единственное место битвы, но он является одним из ее участков. Разум и тело разорваны, изрезаны, искромсаны, опустошены, истощены этими Силами и Властями при их космическом конфликте, который мы даже не можем опознать.
Мы -расколотые, разбитые, сумасшедшие остатки некогда славной армии. Среди нас есть Князья, Полководцы, Военачальники, с амнезией, афазией, атаксией, судорожно пытающиеся припомнить, что это была за битва, звуки которой все еще раздаются у нас в ушах,-идет ли все еще битва? Если мы только смогли бы наладить связь со Штабом, найти путь, чтобы соединиться с основной частью Армии...
Воин на Стене на отдаленной окраине Империи - всматривающийся во тьму и опасность. Ближайшего товарища не видно. Меня не должны бросить -в нужное время я буду вызван в Столицу.
Нащупывание, ориентация, крошки, обрезки, осколки головоломки, немного сумасшедшего бреда, что может помочь в восстановлении потерянного послания. Я лишь начинаю вновь обретать память, лишь начинаю осознавать, что потерялся, улавливаю лишь тихие звуки знакомой музыки -обрывки старых напевов, мгновения дежа-вю, пробуждение от долгой тупой боли -невыносимое осознание того, что за разгром это был, что за резня, что за предательство, ужас, глупость, невежество, трусость, малодушное желание, жалкая алчность. Слабое воспоминание о бредовой ностальгии -по Царству, Силе и Славе, Потерянному Раю...
Мы, бродяги, настолько потеряли последний разум, что не знаем, что воровать или даже как попрошайничать. Мы лишенцы. Беспризорники.
Рыбы, выкинутые в предсмертные муки, дергающиеся, трущиеся друг о дружку в собственной слизи. Не будь робкой рыбой. Сейчас не время для достоинства и героизма. Наша великая надежда на трусость и предательство. Я скорее стал бы бельм, чем мертвым.
Посреди океана. Кораблекрушение. Выживших подобрали. Вся команда спасена, кроме Капитана-Правителя-Начальника. Корабль-спаситель уходит от места крушения. Пустой, спокойный, безлюдный океан. Медленное продвижение по поверхности. Внезапно, словно птица, я устремляюсь вниз. Вот же Капитан. Он мертв? Нетонущая пока намокшая кукла -не больше. Даже если он не мертв, по-видимому, скоро пойдет ко дну. Внезапно его выбрасывает к рыбацкому поселку. Рыбаки не знают, жив он или мертв, капитан ли, кукла ли, диковинная ли рыбина. Приходит врач, потрошит его как рыбу или распарывает как куклу. Внутри намокший, серенький человечек. Искусственное дыхание. Он шевелится. Кровь приливает к лицу. Возможно, он выкарабкается.
Насколько я должен быть осторожен! Как близко! Если только это в самом деле возвращение Царя. Капитан пришел принять командование. Сейчас я могу начать снова. Разложить по полочкам. Починка, восстановление, замыслы. Планы. Кампании. О Да.
Существует еще одна область души под названием Америка.
Выразить Америку невозможно. Той последней ночью было эдакое крайне интеллигентное сборище очень такое белое очень такое еврейское я начал осознавать что сижу рядом с бюстом из чего-то вроде терракоты вероятно Будды. Было тихо и по-прежнему ничего не говоря и ничего не делая я начал осознавать что с макушки его головы исходит свет электрическая лампочка ватт на шестьдесят я вас не дурачу это была лампа.
Какого черта вы обращаетесь с Буддой как с лампой. О это не Будда это какая-нибудь верховная богиня.
Америкой правит бесплодная смеющаяся Будда-женщина -жирная немыслимо и невообразимо -задрапированная мириадом складок и слоев. На очереди - жир. Эта женщина-Будда сделана из какой-то космической грязи, которая сейчас разрастается в чудовищном похотливом желании. Миллионы мужчин падают на нее, чтобы, трахнув,
избавить ее от невыразимого, ненасытного и бесстыдного зуда. Все они теряются в бесконечном, маслянистом, жирном болоте ее вонючего укромного уголка.
Эти писания не свободны. Они остаются, как и любые писания, нелепой и бунтарской попыткой произвести впечатление на мир, который останется таким же неподвижным, таким же жадным. Если бы я мог включить тебя, если бы я мог свести тебя с твоего жалкого ума, если бы я мог тебя различить, я дал бы тебе знать.
Кто же не занят попытками впечатлить, оставить веху, высечь свой образ на других и на мире - высеченные образы дороже, чем самое жизнь? Мы хотим умереть, оставив наши отпечатки, выжженными в сердцах других. Чем бы стала жизнь, если бы не было никого, кто помнит нас, думает о нас, когда нас нет, оживляет нас, когда мы умираем? А когда мы умираем, внезапно или постепенно, наше присутствие, разбросанное по десяткам и сотням тысяч сердец, тускнеет и исчезает. Сколько свечей в скольких сердцах? Из такого вот материала наша надежда и наше отчаяние.
