Паоло Мантегацца - Физиогномика и выражение чувств
Изобретение ключа повело за собой изобретение отмычек, а изобретение греха вызвало существование адвокатов.
Как-то однажды, в бытность мою в Индии, я часто хаживал в гости к одному богатому и ученому брамину, состоявшему в тоже время королевским секретарем.
Будучи свободным мыслителем, он, однако ж, вместе с тем, был и рабом всех абсурдов и вздорных предрассудков своей касты. Он никому из иностранцев не показывал своих жен, не ел мяса, а вино пил только украдкой, запершись с этой целью у себя в комнате и закрыв предварительно все ставни.
Когда я выражал ему свое удивление по этому поводу, он глубоко вздыхал и говорил тоном жертвы, покорившейся неизбежной участи:
– Да, да, религиозные предписания наши до того требовательны, до того неразумны и невыполнимы, что браминам поневоле приходится грешить против них, по меньшей мере, сто раз в день.
Но оставим в стороне Индию и ее браминов и разберем, как, каким образом каждый из нас, среди стольких славных сынов арийской цивилизации, может быть повинен в грехах любви.
Мы можем быть грешными в любви относительно религии, относительно законов, гигиены и нравственности.
А эти четыре главные проезжие дороги, по которым идут грехи любви, могут завести нас еще в такое великое множество проселочных тропинок, в такое множество побочных дорожек и аллеек! Для подробного каталога всех прегрешений и всех великих смертных грехов любви понадобился бы большой том, который ярко доказал бы нам, что и мы, хваленые наследники Прометея, также не отличаемся особенным разумом и что мы, потомки Ария, излюбленные Вениамины европейской цивилизации, могли бы смело подать руку индусскому брамину, этому рабу браминской казуистики.
Не будем распространяться о религиозных прегрешениях и проступках любви, которым предстоит быть искупленными лишь муками чистилища или которые должны быть наказаны неугасимым огнем геенны. Существуют целые духовные библиотеки, в которых исследуются грехи мысленные, грехи содеянные, грехи упущения в любви и многое множество других бесчисленных, как песок морской, видов прегрешений. Это обширное поле оставляем на рассмотрение богословам и всем верующим в муки ада.
Не будем также вдаваться и в разбор свода законов, так как, с одной стороны, законы более или менее должны быть известны всем, а также и потому, что, несмотря на кары закона, угрожающие виновным в грехах любви, тем не менее, эти грехи совершаются всегда и всеми, в надежде, что найдется подходящая лазейка, которая позволит выйти сухим из воды и не навлечь на себя наказания. К тому же, при каждом поступательном шаге цивилизации, закон все более и более расширял петли своих тенет и вычеркнул со своих страниц целый ряд проступков в делах любви, за которые когда-то наказывали даже смертью!.. Теперь уже закон больше не упоминает о такого рода проступках, и он обращает на них свои взоры лишь тогда, когда они сопровождаются насилием или же оскорбляют права третьих лиц.
Точно также не станем говорить и о проступках любви против гигиены, а вместо этого займемся исследованием грехов любви против нравственности. Последняя, в искреннем и высокоразвитом в нравственном смысле обществе, должна была бы всегда идти рука об руку с законодательством и религией. Вместо того, она, в вопросах любви, часто противоречит им и исправляет их.
Эта мораль отчасти писанная, отчасти передается из поколения в поколение путем обычаев, нравов и всей той сложности действий, поступков и слов, которые составляют всю духовную атмосферу данного народа или данной исторической эпохи.
Эта мораль, имеющая большее значение, больший авторитет, чем все писаные законы, пугающая сильнее мучений ада, тюрьмы и плахи, имеет свои собственные уставы и отмечает неизгладимою, огненною печатью совесть всех цивилизованных людей. Это-то и есть та истинная, вековечная мораль, которая должна была бы научить нас быть джентльменами, – джентльменами с головы до ног, всегда и везде.
Женщины, грешащие в любви всегда вместе с нами и благодаря нам, больше всего повинны в том, что именно эта мораль не достигла еще высшей степени своего развития, что она все еще колеблется между лицемерием и грубостью, путаясь и цепляясь за великое изобилие колючего терновника – умолчания, софизмов и лжи.
Эта мораль – результат различных и противоположных сил, нечто, вроде сделки между невозможными, недостижимыми идеалами и великим могуществом страсти. Это нечто вроде modus'a vivendi, благодаря которому любви удается удержать и сохранить свое существование среди великого количества врагов, старающихся извести ее, среди множества завистников, пытающихся оклеветать ее. Это «modus vivendi», благодаря которому любовь, все-таки, успевает выращивать несколько цветов и даже собрать несколько плодов в окружающей ее злополучной, постоянной смене засухи, ураганов и наводнений. Эта мораль далеко не совершенна, так как ей приходится пробиваться среди множества препятствий и неурядиц, так как она часто для спасения своего вынуждена прикрываться чужим именем, так как для уничтожения предрассудков требуется орудие, которое и не легко отыскать, и не безопасно взять в руки. А предрассудков такая масса и они так живучи, более живучи, чем саламандра древних! Убить человека легко: для этого достаточно удара кинжала или нескольких капель мышьяка, удара молнии или пули пистолета, но чтобы убить предрассудок, быть может, вековой предрассудок, – для этой цели необходимо много соединенных сил: свет науки, выдержка, неустанная борьба, мужество, смелость, голос проповедников и перо писателей. А более всего и прежде всего для этого требуется действие времени, которое подобно тому, как медленно, но неустанно разъедающая ржавчина, уничтожает то, с чем не могло справиться даже лезвие железа.
Этому желанному и прекрасному делу уничтожения предрассудков в вопросах любовной морали может содействовать и всякий человек, который руководствуется в этом намерении здоровой и уверенной в себе совестью. Для того чтобы кричать, необходим громкий и сильный голос; но если первый возглас уже искренно вырвался из здоровой груди, непременно скоро найдутся люди, которые подхватят этот крик и составят громкий хор. Если верно то, что иерихонские трубы могли заставить упасть стены крепости, еще вернее, что хор тысяч и тысяч людей способен уничтожить предрассудки, может положить конец их царству и вызвать к жизни семена новой цивилизации.
Во всех областях чувства и мысли гораздо легче начертать идеал теоретически, чем провести его в жизнь и осуществить на практике. В этом мы легко убедимся, если сопоставим нравственный идеал любви с практикой морали здравой, но вместе с тем и возвышенной.
Идеал самой высокой совершенной любви, – любви, в высшей степени нравственной, – со стороны мужчины был бы следующий: всю жизнь любить одну только женщину и любить ее до самой ее смерти. Со стороны женщины высшим идеалом любви было бы: любить всю жизнь одного мужчину и любить его до самой его смерти.
Остается сделать лишь один шаг дальше, поднять этот высокий идеал любви еще несколько выше, т. е. любить любимую женщину даже после смерти и любить лишь ее одну; любить любимого мужчину даже после смерти и любить одного его.
Впрочем, я должен признать, что при такой постановке вопроса область простого идеала переходит уже в область сверхидеального. Таким идеалом можно было бы, конечно, восхищаться, но он собственно недоступен человеческой природе. Лучше всего удовлетвориться первым, указанным нами, идеалом, и, пожалуй, даже еще несколько менее высоким. В таком случае оказалось бы большее число избранных, и если бы даже эти избранные не стояли на столь недостижимой высоте, зато человечество и счастье его только выиграли бы от этого. Мы всегда готовы предпочесть мораль более снисходительную, более доступную – слишком уж строгой, возвышенной, применять которую в состоянии лишь очень ограниченное число людей. Пусть будет у нас больше джентльменов и лишь незначительное число героев. Это куда лучше, чем несколько более значительное число героев, все же остальные – только ничтожные и вульгарные люди.
II
Если бы нужно было свести все добродетели нравственной любви к одной, самой существенной из них, как бы к источнику всех остальных, я бы выбрал искренность, которая является одновременно и синонимом верности. Кто искренен – тот и верен; кто верен – тот и искренен.
Первая, хотя бы и самая невинная ложь, сказанная любящим человеком своему спутнику жизни, являет собою уже первое нарушение клятвенного их договора, представляется первым облаком на голубом небе, предвещающим бурю.
Все всегда повторяли и повторяют известную фразу, что первая любовь – единственная, настоящая любовь; и обыкновенно добавляют к этому, будто бы истинно любить можно только раз в жизни. Владея достаточным запасом красноречия и прибегнув к некоторым софизмам, не трудно поддержать и защитить указанное изречение. Однако жизненная практика слишком часто противоречит такому положению.
