Кен Дженнингс - Brainiac
Победив в Jeopardy! я исполнил свою самую большую, самую главную, самую несбыточную детскую мечту. Часто ли люди могут похвастаться подобным? Всем остальным заветным мечтам Кена-четвероклассника не суждено было сбыться. (Среди них значились рентгеновское зрение, вертолет с возможностью вылета в открытый космос, Мистер Ти[257] в гостях на моем дне рождения.) А с Jeopardy! все получилось. И этого у меня теперь никому не отнять. Было очень приятно возобновить контакты с одноклассниками, поздравлявшими меня после того, как посмотрели игры по телевизору. Было очень приятно подурачиться с Гровером и Большой птицей. Было очень приятно пусть недолго, но способствовать новой волне популярности, казалось, вымирающего вида, американских телевикторин. Было очень приятно, что несколько месяцев в телевизоре находился открыто религиозный человек, который при этом не был (надеюсь!) стереотипным болваном или чокнутым. Ну и, в конце концов, не стоит сбрасывать со счетов сумму в $2,5 млн, которую я расцениваю как маленькое приятное дополнение к вышеназванному.
Но больше всего я благодарен Jeopardy! за то, что она, в конце концов, вернула меня в лоно тривии. Как игрок тривии я совершил своеобразный каминг-аут по телевизору на глазах десятков миллионов человек. Я больше никогда не смогу тихо притвориться, что не знаю имени басиста какой-нибудь группы или названия какого-нибудь старого фильма с Энджи Дикинсон из тех, что ставят в эфир поздно вечером. Мало того, я больше не хочу притворяться. Я готов в любой компании быть тем самым парнем, который предположительно будет знать Всякую Странную Хрень. Ничто не извиняет навязчивого всезнайства или интеллектуального занудства, но я решил, что знание само по себе — вещь хорошая. На самом деле, это абсолютная ценность. Всегда лучше знать что-то, чем чего-то не знать.
Да, я смирился с живущим внутри меня тривия-гиком. Смирился и принял его. В конце концов, ты не можешь сбежать от самого себя. «Он рано или поздно догонит тебя, достанет на небе или на земле, и ты ничего не можешь с этим поделать».
Следующим вечером я направляюсь по только что достроенной летней веранде к Минди. Она попивает содовую и смотрит, как солнце опускается за крону гигантского ясенелистного клена, растущего на участке наших соседей. Клен этот дарует нашему двору драгоценную тень летом и кучи листьев осенью, которые постоянно приходится убирать граблями. Вопреки нашему проекту, строительство веранды растянулось на все лето, поэтому мы в первый раз можем ею воспользоваться только сейчас, когда дни стали заметно короче. Спустя год после хаоса и суматохи по поводу эпопеи с Jeopardy! двор кажется благочестиво умиротворенным.
«Кто звонил?» — спрашивает меня Минди.
«Это Эрл. Он покупает билеты на концерт Wilco в ноябре. Спрашивает, взять ли нам?»
«Да, наверное. Он не напоминал тебе снова, что, по мнению всех его друзей, вы должны были поделить твой выигрыш между собой?»
«Кажется, он теперь снова в мире с Jeopardy!. Больше того, он хочет ехать на будущий год в Лос-Анджелес, чтобы снова попробовать свои силы».
Включается уличное освещение, заливая увитые плющом телефонные столбы мягким оранжевым светом. Мои босые ноги еще чувствуют тепло жаркого дня, сохраненное досками свежего настила, но прохладный ветерок уже разгуливает по двору и треплет ветки клена, напоминая о предстоящей осени и листьях, которые надолго засыплют тут все вокруг. Я все еще скучаю по Jeopardy! но как же хорошо быть дома!
«Ну, что мы будем делать дальше?» — спрашивает Минди, кладя голову мне на плечо.
«Я не знаю. Нужно искупать Дилана. Потом, наверное, надо будет пойти разобрать почту».
В это время Дилан высовывает голову из-за двери кухни, как будто из кабины локомотива, и орет командным голосом «По вагонам!» и «Полный вперед!» — фразы, почерпнутые им у паровозика Томаса. Поначалу меня беспокоила мысль о том, что он может слишком рано приобщиться к тривии и стать нердом, как отец. Но, примирившись с собственной одержимостью, я перестал напрягаться по этому поводу и в отношении Дилана. Он нормальный, здоровый ребенок, просто впитывающий новую информацию, как губка. И ничего плохого в этом нет. В конце концов, мы все живем в перевернутом мире Бизарро[258], где тинейджеры сходят с ума по гаджетам, где главным книжным бестселлером во всех магазинах стали фэнтезийные истории про мальчика-волшебника и где киноблокбастеры кишат хоббитами, эльфами и супергероями 1960-х в костюмах из спандекса. Теперь не обязательно ехать на конвент по «Звездному пути», чтобы найти себе подобных. Сегодня почти у каждого есть какое-то особое увлечение, каждый сходит с ума по-своему. Можно выбрать свой собственный культ: одним важнее еда, другим — мода, третьим — «Отчаянные домохозяйки», четвертым — Дэвид Мамет[259], пятым — выдуманные фантастами виды спорта. Список можно продолжать бесконечно. И поскольку каждый сегодня интересуется той или иной тривией по своей любимой теме, она перестала быть чем-то вроде стигмы. Теперь тривия — это мейнстрим. А нердом быть круто!
Я с удовлетворением наблюдаю за тем, как Дилан, надев на голову собачью миску для воды, управляет своим воображаемым поездом и при этом непрестанно выдавливает в рот одну за другой трубочки вишневой пасты из тюбика, хотя я и не уверен, что это отличительные признаки всякого юного гения. Во всяком случае, в биографии Моцарта про вишневую пасту ничего не сказано.
«Я не спрашивала тебя о том, чем ты собираешься заняться непосредственно сейчас, — говорит Минди, — я имела в виду вообще, что дальше? Что ты собираешься делать всю оставшуюся жизнь, „парень из Jeopardy!“?»
Мне и самому это интересно было бы знать. «Ты помнишь, — начал я издалека, — старую „Сумеречную зону“ и героя Берджесса Мередита? Он там играет банковского кассира, который, кажется, не прочитал в жизни ни одной книги. Но однажды случается ядерная война и он оказывается единственным выжившим, помнишь? Последний человек на Земле».
«Я ненавижу эту серию. Это когда у него лопаются стекла очков, верно? Он остается совсем один и полностью ослепшим. Это выглядит так несправедливо!»
«Да, но я имею в виду момент до того, как у него разбились очки. Этот человек всю жизнь занимался нудной офисной работой. Внезапно случается чудо, и он может прожить остаток жизни только для себя, занимаясь тем, чем захочет. „Я могу потратить сколько угодно времени на что угодно“. Это то, как я сейчас себя чувствую. Неожиданно освобожденным».
«Ну, хотя бы обошлось без ядерной войны».
«Ну да, достаточно оказалось телеигры. Пожалуй, этот вариант предпочтительней».
«Так что ты собираешься делать со всем временем этого мира? Берджесс Мередит хотел всего лишь прочитать Диккенса. Какие безумные желания обуревают тебя?»
Тут она меня подловила. Честно говоря, я понятия не имею. По меньшей мере, я буду гораздо больше времени уделять семье. Могу снова пойти учиться. Могу писать. Могу снова заняться рисованием. Могу выстроить во дворе из «Лего» точные копии мировых достопримечательностей в уменьшенном масштабе. Мир велик, как всегда говорила нам в детстве мама.
Я вспоминаю, что мне говорил Фред Ворт о выходе на пенсию — у него появилось столько же свободного времени, сколько у Стивена Кинга, 24 часа семь дней в неделю. Ну что ж, я готов вступить в клуб. Не думаю, что буду составлять энциклопедию Голливуда на шесть тысяч страниц, но не удивлюсь, если тривия по-прежнему будет занимать важное место в моей жизни. Не только тривия в виде игры в вопросы и ответы, но тривия в более широком понимании, как познание интересных вещей в самых разных областях, расширение культурного кругозора, любопытство и открытость миру. Постараюсь стать экспертом в тех областях знания, которые мне интересны.
Тут мне в голову приходит важная мысль: «За всеми хлопотами ты не забыла, что в следующий четверг у нас годовщина свадьбы?» — спрашиваю я Минди.
«Не забыла. Четыре года», — мы чокаемся стаканчиками с диетической колой.
«Вчера в самолете я понял одну вещь. Как по-твоему, что в самом начале сблизило нас друг с другом?»
«Ну, ты приставал к моим соседям по комнате, чтобы они нас познакомили, и…»
«Тривия».
«Ты хочешь сказать, что нас свела тривия? Мы разве играли в Trivial Pursuit или что-то подобное?»
«Вначале мы выяснили, что у нас есть кое-что общее. Две вещи. Помнишь?»
Минди берет минуту на размышление. «Что мы оба знали слова всех песен Once Upon a Mattress?»
«Это первая. Ты одолжила мне CD-диск с мюзиклом».
«Ну, знание бродвейских мюзиклов еще не показатель того, что ты увлекаешься тривией. Это может также означать, что ты гей».
Но я продолжаю: «И потом на следующий день после первого свидания мы снова встретились и перебрасывались цитатами из What’s up, Doc, помнишь?» Мы оба выросли на засмотренных до дыр видеокассетах с этой эксцентрической комедией 1972 года, так любимой обоими нашими уважаемыми семействами. Когда я в тот день уходил от Минди, она сказала: «Давай не будем говорить: „Прощай!“ Скажем друг другу „Au revoir“». «Нет, давай скажем: „Прощай!“» — ответил я на автомате. Тогда мы изумленно уставились друг на друга, поняв, что цитируем один и тот же фильм.
