Джим Дэвис - Теория притягательности
Искусство и религия воздействуют на разум человека схожим образом. Поэтому неудивительно, что искусство занимает немало места в религии (иконы, песнопения, пляски и т. д.) и что древние культы, в которые уже никто не верит (например, древнегреческая религия), ныне воспринимаются нами как форма искусства. Мифы и легенды, которые древними воспринимались на полном серьезе, мы сегодня читаем ради развлечения.
Тот факт, что со временем религии меняются, говорит о том, что они в некотором смысле эволюционируют. Но это отнюдь не означает, что у нас есть генетическая предрасположенность к религиозности и что сама эволюция человечества привела к существованию нынешних религий.
* * *Наука и религия имеют два важных общих качества.
Во-первых, они выдвигают тезисы, которые поддерживаются или отвергаются людьми, хотя научные тезисы могут вступать в противоречие с тезисами религии. Те факты, о которых вы узнаете в школе или слышите в новостях, принято относить к научным. Можно сказать, что наука и религия имеют каждая свой массив знаний. В отношении научных знаний всеобщего консенсуса нет. На переднем крае науки дебаты не смолкают ни на минуту. Ученые дискутируют, стараются разрабатывать системы проверки, позволяющие выяснить, какая из гипотез лучше. Еще больше разногласий существует между разными научными дисциплинами. Культурная антропология и поведенческая генетика смотрят на вещи под разными углами, даже если изучают одни и те же феномены. Разногласия есть даже в вопросе о том, что составляет массив научных знаний.
Однако разногласия в науке блекнут по сравнению с разногласиями, имеющими место в религиозном массиве знаний, тем более что трудно доказать даже сам факт существования общего для всех религий массива знаний. Различные религиозные традиции могут расходиться буквально по всем вопросам, взирать на мир совершенно с противоположных позиций и даже воевать за свои догмы. (Когда речь заходит о разрешении интеллектуальных споров, я предпочитаю баталиям эксперименты, возможно, потому, что я ученый.) Одни религии утверждают, что от вашего поведения в этой жизни зависит то, в кого вы перевоплотитесь в следующей жизни. Другие считают, что после смерти тела ваша душа будет продолжать жить в каком-то параллельном мире. Третьи возражают, что ваш призрак какое-то время будет продолжать жить в этом мире, а потом просто рассеется. Все эти утверждения не могут быть справедливыми одновременно. У меня есть знакомый религиовед, который поставил перед собой задачу отыскать общий знаменатель всех религий. И выясняется, что если и есть у них у всех что-то общее, так только на самом абстрактном и весьма туманном уровне – дескать, за пределами видимого мира «что-то все-таки есть». Поэтому лучше все-таки считать, что массив знаний у каждой религии свой, отдельный. Когда мы говорим о сравнении науки и религии с точки зрения массивов знаний, имеет смысл все-таки сравнивать науку не с религией вообще, а с какой-то вполне определенной религией.
Во-вторых, как и религия, наука представляет собой нечто большее, чем совокупность тезисов; у науки и религии есть еще и свой метод генерирования этих самых тезисов. Антрополог Паскаль Буайе сообщает, что, согласно религиозным представлениям народности фанг, призраки существуют. Наука утверждает, что электроны существуют. Но в обоих случаях возникает вопрос, откуда взялись эти утверждения. Должна же существовать некая методика, которая генерирует эти утверждения и объясняет, почему мы, собственно, должны им верить. Подходы к этому вопросу у народности фанг и у ученых разные. Философы в таком случае говорят, что у них разные эпистемологические подходы.
Мне приходилось слышать нападки апологетов религии на науку, связанные с тем, что современные ученые верят в такие вещи (и ожидают такой же веры от нас), в какие ученые прошлого не верили. Как можно доверять науке, если массив ее знаний постоянно меняется? Откуда нам знать, правы ли нынешние ученые?
На эту критику можно ответить двояко. Во-первых, все религии меняются, даже если кажутся вечными и непреложными. Достаточно почитать исторические исследования, посвященные любой религии, чтобы убедиться в том, насколько изменились за годы и века ее общепринятые догмы. Таким образом, любая критика, касающаяся изменчивости науки, в равной мере применима и к религии.
Во-вторых, я считаю, что оснований для беспокойства было бы куда больше, если бы наука не менялась. Сегодня ученых на свете больше, чем когда бы то ни было. В мире остается еще очень много непознанного. И да, какие-то вещи, в которых мы, как нам казалось, вроде бы уже разобрались, переосмысливаются, и на смену одним теориям и объяснениям приходят другие, лучшие. В этом сила, а не слабость науки.
Если обозреть все когда-либо существовавшие научные идеи, придется признать, что многие из них были неверны или, по меньшей мере, не совсем верны. Таким образом, если из всей истории науки наугад выбрать какую-нибудь идею, вероятность того, что она окажется верной, не слишком велика. Но что, если ограничить выбор современными научными идеями? Даже сами ученые признают, что многие из наших нынешних представлений о мироустройстве, скорее всего, будут опровергнуты и заменены более близкими к правде. Только мы не знаем ни того, какие именно это будут идеи, ни того, что придет им на смену, и данное обстоятельство, конечно, бросает тень сомнения на наши знания. Поэтому лучшее, что мы можем сделать, – это доверять тем знаниям, по которым в научном сообществе достигнут консенсус, сохраняя на задворках сознания допущение, что даже он не является гарантией правильности. Все эти обстоятельства дают некоторым людям основание сомневаться в науке вообще.
Можно ли утверждать, что научная эпистемология лучше, чем религиозная? Мой ответ – решительное «да», хоть я и признаю, что у научного метода есть свои проблемы. Первоначально научные и религиозные идеи могут казаться равноправными, но самое прекрасное качество науки заключается в том, что она все подвергает проверке, испытаниям. Хорошей признается та научная теория, которая допускает, что проверить ее может любой человек, сделав на ее основе определенный прогноз и убедившись в том, что результат соответствует ожиданиям. Если вы не можете получить предсказанный результат или если только вы получаете предсказанный результат, а другим это не удается, наука такую теорию отметает (пусть не сразу). Будучи ученым, я понял важную вещь: как бы ни были вы убеждены в правильности идеи, эксперименты дают миру благословенную возможность доказать, что вы ошибаетесь. Никакая сила убежденности в собственной правоте, никакие рассуждения, сколь бы логичными и убедительными они ни казались, вас не спасут. Наука обладает встроенным механизмом самокоррекции, которого религии явно недостает. Вот почему я позволяю себе утверждать, что научная эпистемология лучше.
Говоря, что научная эпистемология лучше, я отнюдь не утверждаю, что все, во что верят нынешние ученые, является правдой. До этого еще далеко. Однако я утверждаю, что то, во что верят нынешние ученые, является наиболее рациональным предметом веры, пока наука не нашла ничего лучшего.
Как же рождаются религиозные тезисы? Ответ на этот вопрос сложен, и я надеюсь, что данная книга пролила хоть немного света на то, как это происходит. Но в некотором смысле вопрос «как?» (или «откуда?») неважен. Многие великие научные идеи родились из чепухи – вроде яблока, упавшего на голову Ньютона. Важно, что из этого получается. Как меняются религиозные идеи? Опять же, я попытался рассказать об этом в данной книге и показать, что механизмы изменения религиозных идей отличаются от научных.
Итак, сделаем вывод, что научная эпистемология лучше религиозной и это позволяет нам больше доверять научным знаниям, нежели религиозным. Если ваша цель – поверить в то, что ближе к истине, тогда надо выбирать науку.
Но истина – это еще не все. Если ваша цель – поддержать идеи, которые сплачивают общество, тогда сама наука признает, что в этом отношении успехов у науки куда меньше.
* * *Атеисты часто сравнивают религию с эволюционным пудингом: в процессе эволюции в нашей среде обитания не было пудингов, но были другие продукты, по своим качествам схожие с пудингом (сахар, жир и т. д.). Подобным же образом, считают некоторые, люди находят религию привлекательной только потому, что она содержит в себе элементы, которые нам нравятся, но которые никак не связаны с верой. Может быть, религия действительно представляет собой результат наложения каких-то когнитивных искажений и психических расстройств, распространившихся по миру, словно ментальная эпидемия? Атеисты также обвиняют религию в иррациональности. Но, как убедительно показал психолог Джонатан Хайдт, при этом они упускают из виду самую суть религии. По мнению Хайдта, «религию нельзя изучать, глядя на одиноких индивидов, так же как нельзя изучать рой пчел, сосредоточив внимание на одинокой пчеле». Он (и другие) утверждает, что религия обладает гибкостью, потому что помогает поддерживать порядок в обществе. Более того, верующие щедрее жертвуют на благотворительность, хотя, возможно, именно религиозным фондам. Кроме того, люди склонны полагать, что сверхъестественные разумные силы (агенты) обладают социально-стратегическими знаниями и от их внимания не ускользает ни один правонарушитель. Данное соображение лишний раз подтверждает ту идею, что религия способствует сплочению общества. Согласно этой точке зрения, религия представляет собой инновацию (генетическую и/или культурную), которая помогает поддерживать порядок в общине и преданность индивидов общине, что помогает общине успешно конкурировать с другими общинами. Люди являются, пожалуй, единственными животными, которые готовы жертвовать собой ради тех, с кем они даже не связаны кровными узами.
