Иван Болдырев - Время утопии: Проблематические основания и контексты философии Эрнста Блоха
Конечно, мы должны спрашивать, чем в наши дни может стать наследие Блоха, с его навязчивой идеей о том, что все сны когда-нибудь сбудутся, с его странноватым оптимизмом и с проповедью гуманистических ценностей от имени Маркса. Сможет ли философия утопии сегодня, когда с новой силой заявляет о себе апокалиптическое сознание, стать для нас вполне подходящим языком описания и стилистическим ориентиром?
Важный философский урок, который неустанно воспроизводится у Блоха, состоит в том, что нет абсолютной инстанции, способной судить утопическую мысль, что рациональная наукообразная трезвость, пытающаяся развенчать утопию как «воздушные замки» или Аристофановы «облака», сама оказывается беспомощной перед нестабильностью мира, в котором мы живем. Законченность форм, точность понятий и определений могут быть не только чертами совершенной красоты или прогрессивной науки, но и характеристикой догматического, авторитарного сознания. Блох сумел со всей решимостью высказать эту мысль на понятном своему веку языке, и она – осознанно или нет – стала ориентиром не только для современного искусства, в котором поиск и сама возможность формы постоянно ставятся под вопрос или даже упраздняют сами себя, но и для многих направлений новейшей философии. И здесь оказался решающим опыт Беньямина.
Конечно, именно Блох был одним из первых в ХХ в., для кого марксизм и теология могли свободно монтироваться в одном концептуальном ряду. Но когда появились работы Беньямина, сменился и стиль Блоха – от апокалиптической мистики он перешел к мистике секулярной и вместе с Беньямином принялся свидетельствовать о мире, в котором имманентность смысла ушла (PH, 354), но, уйдя навсегда, оставила по себе следы утопии. Беньямин, по-видимому, был для Блоха тем, кто показал непрочитываемость, неисчерпаемость этих следов. Молния на грозовом небе истории может, конечно, на краткий миг осветить темный ландшафт истины, но такой опыт нельзя произвольно повторить, и на следующий день от этого ландшафта уже ничего не останется. Оборотной стороной парадоксальности, присутствующей в утопическом проекте, как раз и оказывается эта дрожь смутного, непроницаемого мгновения, принципиальное недоумение перед опытом времени и поиск решений, которые помогли бы с этим временем обращаться.
В философии Блоха утопия, несомненно, была жизненной средой, помещавшейся в самое средоточие истории. Это сказывалось и на эстетике: Блох, поддерживая экспрессионистов, отказался при этом от идеи автономного, «чистого» искусства, свободного от политики и никак не взаимодействующего с исторической ситуацией. То свершение себя, о котором постоянно и на разных уровнях говорится в его текстах, тоже исторично. Эта историчность у него была тесно связана с идеей праксиса, «спасавшей» утопию и вместе с тем грозившей пошатнуть ее и без того хрупкие основы – ведь несмотря на то что для Блоха утопия никогда не сводилась к социальной технологии достижения лучшего будущего[625], соблазн мыслить ее как «проект» в традиционном значении оставался. Оставалась и проблема «инфляции» утопических смыслов[626] в требовании постоянных инноваций, каждодневной напряженной актуальности, пресловутой «открытости изменениям», от которой лишь шаг до цинизма и безразличия по отношению к происходящему, чреватого беспамятством и поверхностностью «фельетонной эпохи».
Мы видели, что на поверку философские и политические идеалы Блоха не менее уязвимы, чем банальная, абстрактная утопия. Несмотря на то что Блох не хотел фетишизировать утопическое начало, считая, что именно оно позволяет нам соучаствовать в современности (PH, 366f.), настаивая на том, что для глубоких и желательных социальных преобразований всегда нужна, как мы бы сказали, маниловщина, – сам он помимо проницательных характеристик своего времени часто демонстрировал, как и многие другие его современники, непростительную политическую близорукость. Когда в 1937 г. в СССР начались массовые репрессии, он намеренно отказывался их осуждать, ссылаясь то на недостаток информации, то на оправданность жестких мер перед лицом возможной гражданской войны, которая ослабила бы единственного влиятельного союзника европейских коммунистов и антифашистов. Получается, что даже грезы метафизика могут быть дурными, а мечты и утопии – чудовищными.
Это, однако, не значит, что утопия сегодня осталась в памяти или как страшный сон, или как повод для насмешек. Разве левые, коммунистические идеалы не изгонялись отовсюду в конце ХХ в., разве историю коммунистических движений по всему миру нельзя считать историей ошибок и неудач, историей побежденных, тех самых, чье наследие так призывал сберечь Вальтер Беньямин?
Я, кроме того, пытался показать, что идеал Блоха – это отнюдь не беспомощный гуманизм, за которым скрывается желание полюбить сонную посредственность обывателя, а с нею – и его скучный, бесцветный, давно случившийся мир. Гуманизм у Блоха – это осознание открывшейся ему в новом искусстве тайны и стремление прояснить эту тайну человечности и нравственности. А бесчисленные парадоксы составляют формулу этого номадического философствования, поскольку Блох не только разъясняет, но и поэтизирует свою историческую ситуацию. Его утопия так же далека и недостижима и так же привлекательна, как прекрасное произведение искусства. Блох – писатель, чья философия свидетельствует о том, что художественное усилие порой неотличимо от усилия мысли и что строгость художественного жеста, непререкаемая эстетическая убедительность ничуть не уступает традиционной логике философской аргументации. Многое зависит от того, найдем ли мы верное толкование этому жесту, удастся ли нам распознать едва слышное посреди вселенского шума звучание утопии – распознать, когда придет ее время, в должный срок.
Литература
Философские взгляды Блоха начиная с 1950-х годов стали предметом анализа и критики как в Германии, так и за ее пределами. Сейчас этой теме посвящены уже сотни статей и книг. Хотя значительная часть литературы о Блохе в книге прямо или косвенно учтена, сделать это более или менее исчерпывающе, разумеется, нет возможности. То же относится и к библиографии. Предложенное здесь деление ее на рубрики условно и служит лишь для удобства ориентирования.
ЭРНСТ БЛОХ
Собрание сочинений
В оригинале собрание сочинений Блоха, остающееся главным материалом для исследователей, вышло (почти целиком при его жизни) и переиздается в издательстве Suhrkamp. В скобках указаны год первой публикации работы и год выхода в свет соответствующего тома (иногда они совпадают). Многие тексты, издававшиеся ранее, для этого собрания были переработаны и объединены под одной обложкой. Нумерация страниц при переизданиях томов не менялась. В тексте сочинения Блоха цитируются с указанием аббревиатуры тома (здесь выделенной курсивом) и – через запятую – номеров страниц. Цитаты из собрания сочинений, если не оговорено обратное, привожу в собственном переводе.
Gesamtausgabe: in 16 Bde. + 1 Erg.-Bd. Fr.a.M.: Suhrkamp, 1959–1978.
Bd. 1. Spuren (1930, 1969) S
Bd. 2. Thomas Münzer als Theologe der Revolution (1921, 1969) TM
Bd. 3. Geist der Utopie. 2. Fassung (1923, 1964) GU2
Bd. 4. Erbschaft dieser Zeit (1935, 1962) EZ
Bd. 5. Das Prinzip Hoffnung (написано в 1937–1948, 1959) PH
Bd. 6. Naturrecht und menschliche Würde (1961) NW
Bd. 7. Das Materialismusproblem, seine Geschichte und Substanz (написано в 1936–1937,1972)M
Bd. 8. Subjekt-Objekt. Erläuterungen zu Hegel (1951, 1962) SO Bd. 9. Literarische Aufsätze (1965) LA
Bd. 10. Philosophische Aufsätze zur objektiven Phantasie (1969) PA Bd. 11. Politische Messungen, Pestzeit, Vormärz (1970) PM Bd. 12. Zwischenwelten in der Philosophiegeschichte (1977) ZP
Bd. 13. Tübinger Einleitung in die Philosophie (1963/64, новое, расширенное издание 1970) TE
Bd. 14. Atheismus im Christentum. Zur Religion des Exodus und des Reichs (1968) AC
Bd. 15. Experimentum Mundi. Frage, Kategorien des Herausbringens, Praxis (1975) EM
Bd. 16. Geist der Utopie. 1. Fassung (1918, 1971) GUI Дополнительный том: Tendenz – Latenz – Utopie (1978) TL Письма: Briefe 1903–1975. Bd. I–II / Hrsg. v. K. Bloch u.a. Fr.a.M.: Suhrkamp, 1985. Br[627]
Отдельные издания
На русском языке
Принцип надежды // Утопия и утоп. мышление. М.: Прогресс, 1991. С. 49–78.
Тюбингенское введение в философию. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1997.
Марксизм и поэзия // Космополис. 2004–2005. № 4 (10). С. 134–141. Интеллектуал и политика // Философия и о-во. 2006. № 3 (44). С. 79–86.
На иностранных языках
Avicenna und die aristotelische Linke. Berlin: Rütten & Loening, 1952.
Das Faustmotiv der Phänomenologie des Geistes // Hegel-Studien. Bd. 1. 1961. S. 155–171.
Durch die Wüste. Frühe kritische Aufsätze. Fr.a.M.: Suhrkamp, 1964.
Über Methode und System bei Hegel. Fr.a.M.: Suhrkamp, 1970.
Vom Hasard zur Katastrophe. Politische Aufsätze 1934–1939 / Zsgest. v. V Michels. Fr.a.M.: Suhrkamp, 1972.
Gesprä^e mit Ernst Bloch / Hrsg. v. R. Traub u. H. Wieser. Fr.a.M.: Suhrkamp, 1975.
Landmann M. Talking with Ernst Bloch: Korcula, 1968 // Telos. 1975. Vol. 25. P. 165–185.
Interview with Ernst Bloch (Ernst Bloch, Michael Löwy and Vicki Williams Hill) // New German Critique. 1976. Autumn. No. 9. P. 35–45.
