Елена Кабанова - Взрослые дети, или Инструкция для родителей
В этот раз недреманный папаша позвонил подруге дочери, просто чтобы проверить: Леля тут? Никуда не делась? В принципе, некоторые «в меру пугливые» родители тоже так звонят, проверяют: как мое чадо? Добралось без приключений? Это нормально, если чадо куда–то поехало – на метро, на такси и уж тем более на электричке. Святое дело – развеять тревогу своевременным звонком на мобильник. Любящие дети – особенно дети женского пола — нередко сами звонят мамам и папам, сообщают: ку–ку, я на месте, жива, весела, свежа, доехала в комфорте. Но Леля–то никуда не ехала. Она шла в соседний дом. Через двор. За ее передвижением можно было наблюдать из окна, что папа наверняка и сделал. А еще через часок позвонил в тот самый дом той самой подруге. Кроме Лели, к ней пришла еще одна приятельница. Все втроем намеревались выпить чаю с тортом. В четыре часа пополудни. Подозрительно, не правда ли?
Папе было чему порадоваться: его невероятные подозрения сбылись – целиком и полностью. Остолбенелые подруги пытались реанимировать Лелю, пьяную до положения риз. Дело в том, что чай с тортом папиной дочке изначально показался пресным. Поэтому она захватила с собой литровую бутыль коньяка из домашнего бара, переполненного аналогичными бутылками. По старой советской привычке, пациенты таскали Лелиному отцу–хирургу – и неплохому, в общем, хирургу – именно коньяки. Но хирурги, как известно, вообще люди «малопьющие» – твердость руки и ясность ума с обильным «питием» несовместимы. Так что Лелин отец поступал как все – передаривал эти подношения всем родным и знакомым, выставлял бутыли на стол по праздникам, заполнял вместительный «шкапчик»… А из «шкапчика» несчитанные бутылки брала Леля и носила всем своим друзьям. И немало, конечно, выпивала сама. Все уже знали: вот сейчас Лелька заявится с коньяком, с ходу без закуски выжрет пару стаканов и на карачках поползет в сортир. Данные подруги просто не виделись с Лелей давно, со школы. И не знали, насколько она прогрессировала в своем пристрастии.
Итак, пока подруги суетились, не зная, что и подумать, вдохновившийся папа Бэтменом метнулся через двор и уже звонил в дверь. Ему открыла хозяйка, пока вторая гостья держала Лелину голову, свисающую с дивана. Леля спала мертвым сном, дыша перегаром. Папа набрал воздуху в грудь и прогремел: «Что вы с ней сделали?!!» Подруги, конечно же, ничего вразумительного сказать не могли, только пожимали плечами и повторяли, что Леля пришла, выпила – и вот… Торжествующий папа повторил свой вопрос раз пять, но ничего нового не услышал. И на лице его проступила досада – аудитория явно была не та: какие–то две совершенно трезвые соплячки, ни единого мужика в доме, на столе, действительно, сладости и чашки. И даже в холодильнике – жалкая, да к тому же не откупоренная бутылка шампанского. Не развернешься! В мужской компании отцовский гнев намного выигрышнее: можно подозревать всех и вся не только в «алкогольной диверсии», но и в сексуальных домогательствах, грозить судебным разбирательством и трясти дочь с воплем: «Что они с тобой сделали!!!» – но уже без вопросительных интонаций в голосе. Впрочем, подобные сцены всегда заканчивались одинаково: поорав, заботливый папаша уносил свою невменяемую дочурку, а на пороге бросал через плечо: «Если что не так, извините!» Обычно этого хватало. Правда, упомянутые подруги почему–то заявили Леле, что общение могут продолжить только после основательных извинений со стороны папы–комплексатика, а также изменений в поведении самой Лели. Но Леля так и не решилась потребовать от папы, чтобы тот повел себя, как приличный и нормальный человек – как в отношении обиженных подруг, так и в отношении собственной дочери. Пришлось расстаться с бывшими одноклассницами и для восстановления достоинства продолжать пить и гулять напропалую.
Неизвестно, насколько еще деградирует Леля. Может быть, однажды она очнется после очередной вечеринки и посмотрит на себя глазами нарколога: да, я не помню, с кем пила и с кем спала, но мне опять надо выпить, чтобы забыть, как тошно будет просыпаться. Я алкоголик. А потом порвет с семьей и вступит во взрослую жизнь без всякой поддержки, будто и не было у нее состоятельных родителей, удобной комнаты, приличного гардероба, уверенности в завтрашнем дне и полного бара «релаксантов». А может, оставит все как есть. И тогда, вероятно, шансов у Лели нет. Ведь папа до самой смерти – во всяком случае, до глубокой старости – будет придерживаться той же манеры поведения: моя дочь – хочу, с кашей съем!
В любом случае, участь папенькиной дочки или маменькиного сынка, несмотря на иллюзорную безопасность, висит на волоске. Физически эти дети, может быть, и защищены – но психологически они подвергаются таким нагрузкам, что самая естественная реакция – нервный срыв. Папа с комплексом Гризельды или мама с комплексом Федры[92] превращают родное гнездо в ад. И, вырвавшись из этой домашней геенны, «вольноотпущенник на час» непременно пытается «взять от жизни все», только не с помощью «Пепси», как советует реклама. Неудивительно, что каждый «выход в свет» превращается в дикий кутеж, в вакханалию – то ли для дальнейших воспоминаний о бурно прожитой молодости, то ли для отсутствия вообще каких бы то ни было воспоминаний об этом периоде своей жизни.
А поскольку сознание старательно маскирует от обладателя комплекса сексуальную подоплеку столь чрезмерной привязанности, у родителя возникает стремление к тотальному контролю: уж заботиться, так по полной программе! «Присмотру» подвергаются не только сексуальные отношения ребенка, который давно уже не ребенок, но и его приятельские, и его деловые связи. Родитель ворчит на друзей: сами, небось, вовсю делают карьеру, бабки зашибают, девок меняют, а моего за дурачка держат! Им на тебя плевать, они тебя нарочно спаивают, чтоб посмеяться! А ты, дурак/дура! И одновременно «любящий родитель» пристально следит за карьерным ростом своего «объекта» – но не из желания помочь, а опять–таки из ревности: нет ли здесь какого особого интереса, не станет ли он/она трудоголиком? Тогда его/ее дома вовек не увидишь. И как только заметит, что работа может вырвать «любимое чадо» из «семейной паутины», сразу же начинает действовать. Так, родители–комплексатики охотно притворяются больными и требуют постоянного ухода. На детей, которые действительно любят маму/папу, шантаж и симуляция действуют безотказно.
Родственные манипуляции часто приводят к результатам, диаметрально противоположным тому, о чем мечтает манипулятор.
Выросшие дети – и особенно дети, обладающие твердым характером и настроенные на успех, — предпочитают заботливому родителю недружелюбный, но такой привлекательный окружающий мир. И уходят, не оглянувшись. Даже угроза жестокого конфликта или вообще полного разрыва с родителем их не пугает. Или пугает, но не останавливает. К тому же дети, подвергавшиеся сильному «родственному прессингу», сохраняют на годы – вернее, на десятилетия – неприятные воспоминания о мамах и папах, «тиранах–обожателях». Иной «беглец из семейного гнезда» по ночам с криком просыпается, если увидит все тот же кошмарный сон: он снова юн, полон сил и планов, и снова родители душат его своей любовью.
Раздельное питание «по–родительски»
Есть ли смысл цепляться за уходящее в самостоятельную жизнь чадо? По–видимому, нет. Того малыша, которого можно было опекать и наставлять «с полным правом», уже не вернуть. А есть только этот молодой человек и его проблемы (зачастую вам совершенно непонятные) – и он, похоже, вот–вот уйдет. Уйдет совсем. Ему уже не интересно ваше мнение по многим вопросам, у него, видите ли, дела, он торопится, он хочет спать, ему надо поговорить по телефону, мама, закрой дверь. Некоторых родителей подобное обращение так уязвляет, что они не в силах удержаться от репрессий. И карательные меры выбирают соответственно… традиции. То есть по образу и подобию, заложенному в них бабушками и дедушками.
Одна из самых популярных «карательных мер» — угроза голодной смерти. В наше время умереть голодной смертью трудно, хотя старики еще помнят, насколько близко призрак дистрофии подходил к ним самим и к их детям – в военное и послевоенное время. Видимо, из этих страшных воспоминаний и родился главный психологический прием «демонстрации конфликта и объявления войны» – раздельное питание. Нет, популярная диета здесь абсолютно ни при чем. Вторичное деление пищи на белковую, углеводную и нейтральную происходит уже после того, как она проходит первичное деление – на «родительскую» и «сыновнюю/дочернюю». Наши полки в холодильнике – две верхние, твои – две нижние. Нижний ярус для бутылок – твои справа, наши слева. Посидишь не жравши — через неделю на брюхе приползешь!
![Борис Братусь - Русская, советская, российская психология [Конспективное рассмотрение]](/uploads/posts/books/196242/196242.jpg)
