Жак Лакан - Изнанка психоанализа (1969-1970)
Университетский дискурс действительно на доске, и знание занимает в нем левое верхнее поле, уже обозначенное в предыдущем дискурсе. Потому что самое важное в том, что записано здесь — это отношения между членами, где сообщение есть и где его нет. Если вы начнете с того, что найдете место тому, что составляет суть дискурса господина — а суть его в том, что он вторгается в систему знания, что он ее определенным образом упорядочивает, — то вы сможете задаться вопросом о том, что это значит, когда дискурс знания, в результате поворота на девяносто градусов, не нуждается больше в доске, ибо он уже в Реальном. Это перемещение, когда знание, в момент, где мы с вами находимся, берет рычаги управления на себя, и приносит как раз в качестве плода, результата, то самое, что я определил как осадок в отношениях гоподина с рабом. То самое, другими словами, что фигурирует у меня под буквенным обозначением как объект а. В прошлом году, когда я взял было на себя труд высказать некое соображение на тему, сформулированную мной как От Другого к другому, я говорил уже, что это то самое место, которое Маркс, открыв его, назвал прибавочной стоимостью.
Вы все являетесь продуктами Университета и доказываете, что являетесь прибавочной стоимостью сами — доказываете хотя бы тем, что, не только соглашаясь с этим, но и это приветствуя, приравниваете себя — на что мне, со своей стороны, возразить нечем — к единицам стоимости. Вы приходите сюда, чтобы стать единицами стоимости. Вы выходитеотсюда с соответствующей вашей единице штампом.
Реплика: — Мораль: лучше уж выйдем отсюда проштампованные Лаканом.
Я никого не штампую. Почему вы решили, что я собираюсь проштамповать вас? Какая чушь!
Реплика: — Нет уж, ты нас не проштампуешь, будь уверен. Я хочу сказать, что ты говоришь за людей, которые пришли сюда говорить и не могут сделать этого подобающим образом — вот она, твоя печать. Люди хотят говорить, выражая протест, который ты называешь напрасным. Есть и другие, которые сидят в углу и что-то бубнят, выражая так свое мнение. Никто не высказывается, потому что ты якобы должен сказать все за них. Чего я хотел бы, так это чтоб у тебя появилось желание помолчать.
Они правильно делают. Они думают, что я скажу это лучше их. Я возвращаюсь в свою область — что мне, как раз, и ставят в упрек.
Реплика: — Лакан, не издевайся над людьми, ладно?
Вы ставите в своем выступлении столь жесткие требования…
Реплика: — Лично мне не нравится, что над людьми издеваются. Когда они задают вопрос. Нечего говорить обиженным голоском, как ты уже три раза делаешь. Надо ответить, и все. Какойу тебя вопрос? И еще, поскольку многие среди нас думают, что психоанализ — это проблемы задницы, остается заняться love-in. Нет ли тут желающих этот love-in здесь сымпровизировать?
[он снимает рубашку.]
Послушайте, старина, я уже видел такое вчера вечером. Я был в Открытом Театре и там один тип это делал, только он был понаглее вас и разделся догола. Давайте, черт возьми, продолжайте.
254
Реплика: — Не стоило, однако, над ним потешаться. Почему Лакан критикует то, что товарищ делает, таким жалким способом? Стучать по столу и говорить товарищу, что раздеваться нехорошо — это, конечно, забавно, но не слишком ли это просто?
Я человек простой.
Реплика: — А им смешно — это интересно.
Я не понимаю, что удивительного в том, что они смеются.
Реплика: — Я предпочел бы, чтобы они в такой момент не смеялись.
Это грустно
Реплика: — И еще грустно видеть, как люди выходят отсюда в шесть часов вечера как из метро.
Ну, так что мы решили? Похоже, собравшиеся не могут говорить о психоанализе, ожидая, что этим займусь я. Что ж, они правы. У меня это получится лучше.
Реплика: — Это не совсем так, поскольку между собой они говорить не против.
Это точно.
Реплика: — Есть среди собравшихся люди, те самые, что записывают и смеются, которые каждый раз, когда Лакану удается овладеть вниманием аудитории, о чем-то между собой, по-соседски — тут своя топология — переговариваются. Хотелось бы их послушать.
Реплика: — Дайте же наконец Лакану сказать/ А вы пока помолчите. Реплика: — Лакан с нами! Я с вами.
Время идет. Попробую, однако, дать вам хоть какое-то представление о своем проекте.
Речь идет о том, чтобы выработать некую логику, которая, сколь бы слабой она ни представлялась — мои четыре буковки не кажутся бог весть чем, пока вы не знаете, по каким правилам они работают — являлась бы, тем не менее, достаточно сильной, чтобы нести в себе главный признак этой логической силы, то есть неполноту.
Это кое у кого вызывает смех. Но из этого многое следует, особенно для революционеров — из этого следует, что ничто не является всем.
С какого бы конца вы к делу ни подступили, какой бы стороной мою формулу ни повернули, каждая из моих четвероногих схемок будет обладать неизменным свойством
— в ней будет оставаться провал, зияние.
На уровне дискурса господина оно находится там, где должно было бы происходить присвоение прибавочной стоимости.
На уровне университетского дискурса оно принимает другую форму. И в нем источник ваших мучений. Нельзя сказать, что знание, которое вам дают, не является солидным и структурированным, но именно поэтому вам только и остается, что вплестись в его ткань вместе с теми, кто трудится, то есть с теми, кто преподает вам, — в качестве средств производства и в то же самое время прибавочной стоимости.
Что до дискурса истерика, то это тот самый дискурс, что позволил сделать решающий шаг, сообщив смысл тому, что сформулировал в отношении истории Маркс. Речь идет о том, что имеются исторические события, истолковать которые можно, лишь рассматривая их как симптомы. Из этого не были, однако, сделаны надлежащие выводы, пока дискурс истерика не проложил от этого путь к чему-то другому,
— к дискурсу аналитика.
Поначалу психоаналитику оставалось лишь прислушиваться к тому, что говорил больной истерией.
Мне нужен мужчина, который знал бы, как заниматься любовью.
На этом мужчина действительно и останавливается. Он довольствуется тем, что выступает как знающий. Что до
256
любви, то ее не дождешься. Ничто не является всем, и вы можете шутить какие угодно шутки, но одна из них совсем не смешная, — это кастрация.
3
Реплика: — Лекция тихо идет своим чередом, а между тем полиция арестовала сто пятьдесят наших товарищей из Школы изящных искусств и они со вчерашнего вечера парятся в Божоне, потому что в отличие от этого мандарина они не читают курсов об объекте а, на который всем наплевать. Вместо этого они направились в министерство снабжения преподать им курс о положении в бидонвиллях и политике господина Шаландона. Так что, по-моему, беседы, которые вы на этом пафосном курсе ведете, говорят лишь о степени разложения нашей университетской системы.
Реплика: — Если вы не хотите дать мне слово, то лишь потому, что не знаете еще, какая луженая у меня глотка. Лакан, я хотел тебе кое-что сказать.
Мне кажется, мы подошли к моменту, когда очевидно стало, что протест может в этой аудитории найти себе возможную форму. Можно, понятное дело, возмущаться, молено хорошо каламбурить, но при этом ясно, а сегодня, мо-жет быть, вполне очевидно, что мы никогда не сможем критиковать Университет, оставаясь внутри него, в рамках его курсов и правил, установленных им без нашего спроса.
То, что сообщил только что наш товарищ о студентах художественной школы, которые вышли за пределы университета, чтобы преподать чиновникам курс о положении в бидонвиллях и политике господина Шаландона, подает нам, по-моему, отличный пример. Подобные действия позволяют найти выход нашему желанию изменить общество и, в частности, разрушить Университет. И я хотел бы, чтобы Лакан сказал нам, что он по этому поводу думает. Ибо разрушить Университет не удастся силами большинства студентов, действующих изнутри, но только всоюзе, который мы, студенты, должны с революционных позиций заключить с рабочими, крестьянами и трудящимися. Я прекрасно понимаю, что связи с тем, что только что говорилЛакан, здесь никакой нет, но…
Вовсе нет, она есть.
Реплика: — Она, быть может, и есть, но она вовсе не очевидна. Связь между действиями, которые мы должны предпринять вне Университета, и дискурсом Лакана, если он таковым является, носит имплицитный характер. И было бы хорошо, если бы Лакан сказал теперь нам, что он думает по поводу необходимости выйти из Университета и прекратить прения о словах, споры с профессором по поводу той или иной цитаты из Маркса. Потому что академическим Марксом мы сыты по горло. Мы уже год слушаем, как о нем болтают на факультете. Мы знаем, что все это чушь собачья. Делать из Маркса академического ученого, значит служить буржуазному Университету. Если с Университетом необходимо покончить, делать это надо извне и вместе с теми, кто извне находится.
