Сергей Степанов - Популярная психологическая энциклопедия
Остановимся лишь на последнем примере. Альфред Бине, известный французский психолог, не был графологом, а прославился преимущественно своими работами в области создания психологических тестов. Разработанный им в 1905 г. совместно с Т.Симоном метод количественной оценки умственных способностей (известная шкала Бине – Симона) в его усовершенствованном варианте (шкала Стэнфорд-Бине – модификация профессора Стэнфордского университета Л.Термена) по сей день является одним из наиболее распространенных методов диагностики интеллекта. Но Бине действительно предпринял в свое время попытку сопоставить результаты собственного теста с данными графологов. Поскольку надежность теста Бине не вызывала сомнений, совпадение результатов должно было послужить весомым аргументом в пользу графологической теории. И такое совпадение было установлено.
Сначала группе испытуемых были предъявлены задачи теста Бине, и по результатам решения было сделано заключение об уровне их умственных способностей. Затем было дано еще одно задание. Испытуемым предлагалось сочинить и написать от руки любой текст, который затем анализировали графологи. Заключение по результатам графологической экспертизы практически совпало с данными психологического теста.
По прошествии многих лет, уже в наши дни, возникла идея объективно проверить этот впечатляющий результат. В качестве оценивающих на этот раз выступили вовсе не эксперты, а обычные люди, которых просили сделать заключение об уровне способностей автора того или иного текста. Однако на сей раз тексты, полученные в давнем опыте Бине, были предъявлены не в рукописном, а в отпечатанном варианте. К удивлению исследователей, оценки оказались довольно точными, почти совпадающими с баллами психологических тестов. А ведь «судьи» выносили свое заключение, исходя из единственно возможного критерия – содержания текста. По всей вероятности, и графологи, даже не отдавая себе в том отчета, учитывали этот критерий и опирались не столько на особенности написания букв, сколько на интеллектуальную значимость написанного. Таким образом, была поколеблена вера в возможности чисто графологической экспертизы.
Так неужели за индивидуальными особенностями почерка не скрывается никакое психологическое содержание?
Совершенно справедливым является наблюдение, согласно которому почерк заметно изменяется под влиянием перемен в душевном состоянии. Поэтому специалисты довольно точно могут определить, в каком состоянии выполнена та или иная рукопись. Однако делать вывод о том, что такое состояние является доминирующим в душевной жизни данного человека, было бы неоправданно.
Несомненно, что для каждого человека характерно индивидуальное своеобразие начертания букв и слов. По ряду признаков специалисты (в частности, в области криминологической экспертизы) могут установить, написан ли некоторый неавторизованный текст именно тем человеком, чей образец почерка им известен.
Задача графологии – определение того, как отражаются на почерке определенные психические особенности. В предисловии к уже упоминавшейся книге Зуева-Инсарова профессор Н.Иванцов указывал: «Сделать это возможно только путем критической обработки весьма большого конкретного материала, и в этом отношении сделано еще пока очень мало. Между тем только на этой основе могут строиться обратные заключения, на какие особенности характера указывают данные особенности почерка; задача тем более трудная, что одна и та же особенность почерка может быть следствием различных особенностей характера, подобно тому как высокая температура куска проволоки может быть результатом нагревания ее на огне или на солнце, пропускания электрических токов, повторных ударов и пр.».
Независимые исследования позволяют заключить, что графологические оценки личности не могут быть признаны безусловно достоверными и объективно научными. Хотя сегодня графология находит широкое практическое распространение в некоторых странах (например, во Франции и в Израиле), наука все еще не располагает убедительными доказательствами четкого соотношения почерка и личности.
ГРУППА
О природе человека мыслители разных народов рассуждали с древнейших времен. При этом явно или неявно подразумевалось, что отдельный человек – это скорее некая абстракция, ибо невозможно представить человека вне общества, вне общения с себе подобными. Недаром еще Аристотель, признавая природную сущность человеческих существ, определял человека как животное, однако животное общественное. Только принадлежность к кругу себе подобных, активная вовлеченность в этот круг выделяет двуногое животное из мира фауны, возвышает над природными инстинктами, превращает в человека. И на протяжении всей истории философской мысли, в русле которой развивались психологические воззрения, почти каждый мыслитель так или иначе отмечал это принципиальное положение. Сравним: «Тот, кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств живет вне общества, – либо недоразвитое в нравственном смысле существо, либо сверхчеловек…» (Аристотель); «Человек предназначен для жизни в обществе; он не вполне человек и противоречит своей сущности, если живет отшельником» (Фихте)…
Тем не менее на протяжении веков философские рассуждения о человеке были преимущественно обращены именно к этой абстракции – индивидуальности, отдельно взятому человеку. Группа людей представала лишь как некая арифметическая сумма индивидуальностей. Специфика ее влияния на конкретного человека, особенности внутригрупповых и межгрупповых отношений почти не привлекали внимание исследователей. Хотя историки социальной психологии ухитряются проследить истоки своей науки со времен античности, сделать это им намного труднее, чем историкам общей психологии. Ведь на так называемом донаучном этапе развития психологии, длившемся тысячелетия, предметом изысканий, а скорее – рассуждений, выступала либо (вначале) душа, субстанция сугубо индивидуальная, либо (позднее) – сознание, причем не общественное (об этом заговорили много позже), а личное.
Исследования малых групп (вопрос об их количественном содержании по сей день остается предметом острых дискуссий) начались лишь во второй четверти ХХ в., но довольно скоро приобрели широкий размах и составили основное содержание социально-психологических исследований на Западе. В самых ранних работах выяснялся вопрос о том, действует ли индивид в одиночку лучше, чем в присутствии других, или, напротив, факт присутствия других стимулирует эффективность деятельности каждого. Акцент делался именно на факте простого присутствия других, а сама группа трактовалась прежде всего как этот факт присутствия: изучалось не взаимодействие (интеракция) людей в группе, а факт их одновременного действия рядом (коакция). Результаты исследования таких «коактных» групп показали, что в присутствии других людей возрастает скорость, но ухудшается качество действий индивида (даже если по условиям эксперимента снимался момент соперничества).
Эти результаты были интерпретированы как возникновение эффекта возрастания сенсорной стимуляции, когда на продуктивность деятельности индивида оказывали влияние сам вид и «звучание» других людей, работающих рядом над той же самой задачей. Этот эффект получил в социальной психологии название социальной фацилитации. В ряде экспериментов было, правда, показано наличие в ряде случаев и противоположного эффекта – известного сдерживания, торможения действий индивида под влиянием присутствия других, что получило название эффекта ингибиции. Однако гораздо большее распространение приобрело изучение именно социальной фацилитации, и главным итогом первого этапа исследований малых групп было, по-видимому, открытие именно этого явления.
Второй этап развития исследований знаменовал собой переход от изучения коактных групп к изучению взаимодействия индивидов в малой группе. Так в одном из исследований было показано, что при условии совместной деятельности в группе те же самые проблемы решаются более корректно, чем при их индивидуальном решении: особенно на ранних стадиях решения задач группа совершает меньше ошибок, демонстрирует более высокую скорость решения задач и т. п. При более детальном анализе, правда, было установлено, что результаты зависят также и от характера деятельности. Но в принципе на этом этапе исследования малых групп сделано важное открытие. А именно был установлен факт, что важным параметром групповой деятельности является взаимодействие (а не просто «соприсутствие») членов группы.
На третьем этапе исследования малых групп стали значительно более разветвленными. Начали выявлять не только влияние группы на индивида, но и характеристики группы как таковой: ее структуру, типы взаимодействия индивидов в группе, сложились подходы к описанию общей деятельности группы. Совершенствовались и методы измерения различных групповых характеристик. Кроме того, обозначились специфические углы зрения на малую группу для социологии, социальной психологии и общей психологии. Эти три различные «перспективы» изучения малых групп схематично изображаются следующим образом: 1) когда группа исследуется как своеобразный медиум, внутри которого осуществляется поведение индивида («поведение индивида в обстановке группы»); это является содержанием общепсихологического подхода; 2) когда специально исследуются свойства групп и различные проявления этих свойств; это является преимущественным содержанием социологического подхода; 3) когда исследуется взаимодействие между группой как особой функциональной сущностью и индивидами как ее членами; это является преимущественно выражением социально-психологического подхода.
