Хайнц Кохут - Восстановление самости
Чтобы быть точным, я должен сказать, что отнюдь не любое сохраняющееся влияние идеалов, приобретенных от матери, помогает окончательно сформировать личность анализанда. Однако долговременное слияние с нею действительно оставило у него определенные умения в некоторых областях знания и соответствующие интеллектуальные навыки. То, что он не отказался от этих способностей и интересов (хотя иногда он был склонен это сделать), а сохранил их, теперь, правда, ради по-новому определенных жизненных целей, указывает, на мой взгляд, на силу его интегративных возможностей и устойчивость психического равновесия, которого он был способен достичь. Действия, требуемые от него в его профессии, связаны с (отцовским) идеализированным объектом самости, хотя содержания связаны с паттернами знаний и интересов, приобретенными в то время, когда он находился под влиянием (материнского) зеркального объекта самости.
Основываясь на предшествовавших рассуждениях, мы можем теперь заключить — за немногими исключениями это относится ко всем доступными анализу нарушениям, будь то структурные неврозы или нарушения самости, — что структура психопатологии мистера X. определяет схему его анализа, что специфическое течение, которое принял его анализ, и в конечном счете достигнутое благодаря ему конкретное коррективное решение были предопределены. Основной перенос (или последовательность основных переносов) был обусловлен сформировавшимися еще до анализа внутренними факторами в структуре личности анализанда, а влияние аналитика на течение анализа важно поэтому лишь постольку, поскольку своими интерпретациями, сделанными на основе верного или неверного эмпатического понимания, он способствовал либо препятствовал движению пациента по его предопределенному пути. В случае мистера X. основной перенос был связан с реактивацией потребностей бессознательной ядерной самости — ядерной самости, попытавшейся обрести силу посредством определенных процессов переработки одного из ее элементов, а именно полюса, носившего ее мужские идеалы. Специфические нарушения отношений между развивающейся самостью и объектами самости в детстве пациента не позволили завершить последовательность развития, состоящей из (а) слияния с отцовским идеалом, (б) деидеализации и преобразующей интернализации идеализированного всемогущего объекта самости и (в) интеграции идеалов с другими элементами самости и с остальной частью личности. Таким образом, основной перенос связан с реактивацией определенных незавершенных задач развития — это можно было бы назвать феноменом Зейгарник (Zeigarnick, 1927) при переносе, — то есть с новыми интенсивными попытками восполнить определенный структурный дефект. До того как аналитический процесс начал предоставлять пациенту действительно эффективные средства для восполнения структурного дефекта, он мог разве что получать кратковременное облегчение благодаря особого рода эротизированному отыгрыванию[63]. Оно нашло свое наиболее яркое выражение в ощущении пациентом прилива мужской силы, когда он представлял себе акт скрещения его пениса с пенисом священнослужителя в момент получения облатки. Задача анализа заключалась в том, чтобы переместить эту потребность в прочную самость, прежде всего в тот полюс самости, который мог содержать его идеализированные цели, — от ее аддиктивного эротического изображения, дававшего только временное ощущение силы, к лежащей в ее основе потребности реактивировать отношения с идеализированным объектом самости. Другими словами, мистер X. должен был реактивировать отношения с реальным отцом из своего детства; он должен был избавиться от идентификации с Христом, созданной в нем матерью, и одновременно он должен был отделить себя от эрзаца отца (Отца в Троице — бессознательного имаго собственного отца у матери), навязанного ему матерью. Благодаря аналитической работе, сконцентрированной на секторе его личности, содержавшем в себе потребность завершить интернализацию идеализированного имаго отца и интегрировать отцовский идеал, после того как анализ отошел от исследования открытой грандиозности мистера X., начали формироваться структуры и благодаря постепенной преобразующей интернализации смогло произойти укрепление дотоле изолированной бессознательной самости.
Я думаю, что привел достаточно доказательств в поддержку утверждения, что в случае мистера X. правильно реагирующий аналитик всегда, в силу внутренних факторов, сосредоточился бы на восстановлении идеализированного родительского имаго и тем самым предоставил бы пациенту возможность сформировать функционирующую должным образом секториальную единицу его самости. Особенно я надеюсь, что сумел продемонстрировать правильность моего подхода тем из моих коллег, которые имеют обыкновение относить истоки психопатологии к самому раннему возрасту и которые из-за этого склонны рассматривать восстановление более поздних структур лишь как вторичную и периферическую задачу. Разрешите мне еще раз сказать, что самые ранние слои психопатологии часто «отпадают» от самости — процесс принципиально отличающийся от вытеснения — после того, как с ними была проделана небольшая работа, и позволяют основной работе осуществляться спонтанно. Я убежден, что любое вмешательство в этот разворачивающийся аналитический процесс со стороны аналитика, утверждающего, что пациент продолжает иметь дело с архаичным материалом, является ошибочным, какими бы благими намерениями ни были продиктованы действия аналитика и какими бы теориями они ни были обоснованы.
Я знаю, что существует другая группа аналитиков, которые скажут, что я не должен прилагать так много усилий, чтобы продемонстрировать, что надо предоставить возможность для удаления архаичных слоев грандиозной самости, что с архаичным материалом следует действительно быстро расправиться, потому что весь материал имелся в распоряжении в этом анализе, и, в частности, что проработка самых ранних проблем пациента является всего лишь защитной. Реальный аналитический материал, — скажут они, — даже не подвергся анализу; и аналитик должен позаботиться, чтобы пациент с ним столкнулся, — это и является его главной задачей. Материалом, который коллеги имеют в виду, материалом, который в соответствии с их теоретическими представлениями и убеждениями всегда находится в центре психопатологии (независимо от характера нарушения) является, конечно же, эдипов комплекс. К анализу этого ядерного комплекса при структурных неврозах и его отношения к психологии самости мы и должны теперь обратиться.
Глава 5
Эдипов комплекс и психология самости
Мисс В. (сорока с небольшим лет) была художницей. Б ходе предшествовавшего анализа основное внимание было уделено исследованию зависти к пенису, а ее низкая самооценка и склонность впадать в уныние и отчаяние были интерпретированы в соответствии с формулировкой Фрейда (Freud, 1937), согласно которой неспособность женщины принять свою женственность и есть та первопричина, до которой может добраться анализ, — другими словами, пациентка по-прежнему жаждала обрести пенис, а ее чувство отчаяния было связано с неспособностью достичь этой цели. На третьем году анализа мисс В., проводившегося мною, ей приснилось, что она стоя мочилась в унитаз, а кто-то — непонятно кто — наблюдал за ней сзади[64]. Ее первые ассоциации относились к тому, что подобные сны снились ей и в период предыдущего анализа, и в совокупности со многими другими сновидениями о ванной комнате они послужили поводом к интерпретации, что ей хотелось иметь пенис и мочиться стоя, подобно мальчику. Затем она стала говорить о своем предыдущем аналитике — женщине, которая была полностью уверена в правильности своих интерпретаций и высказывала их с убежденностью, не допускавшей никаких сомнений со стороны пациентки. Потом в ее ассоциациях проявились вуайеристские интересы, в частности интерес к отцу, когда тот мылся в ванной; и она отчетливо помнила (и помнила об этом всегда), как маленькой девочкой ей хотелось видеть тело отца, особенно его гениталии. Пациентка замолчала, а когда я спросил о ее мыслях и чувствах, ответила, что ощущала себя подавленной, испытывала непонятную тревогу и отчаяние. Основываясь на предыдущих ее ассоциациях и приобретенном за эти годы знании о ее личности и детстве, я позволил себе высказать мнение, что ее сновидение и ассоциации представляли собой точку пересечения ее чувств, связанных с анализом и аналитиком, и некоторых важных детских переживаний. Я также добавил, что, на мой взгляд, ее сон о том, как она мочится стоя, и ее желание видеть пенис отца связаны прежде всего не с сексуальностью, а с потребностью — известной мне по другим воспоминаниям, возникавшим на предыдущих сеансах, — освободиться от отношений со своей эксцентричной и эмоционально поверхностной матерью и повернуться к эмоционально более отзывчивому и практичному отцу. В подтверждение моих слов у пациентки по ассоциации возникли некоторые неожиданные воспоминания. Вершиной айсберга было воспоминание, как мать предупреждала ее никогда не садиться на унитаз за пределами их собственного дома из-за каких-то нечетко определенных опасностей, связанных с грязью, заразными болезнями, бактериями и т. п. Кроме того, данные ассоциации привели к крайне важному пониманию того, что эти страхи, внушенные ребенку, по своей сути были связаны не с сексуальными желаниями и конфликтами из-за анальных или фаллически-генитальных влечений, а со скрытым паранойяльным представлением матери о мире в целом. Сиденьем для унитаза был мир — враждебный, опасный, заразный. И здоровое движение ребенка к миру — в сексуальных и несексуальных направлениях — стало невозможным из-за проникновения в психическую организацию ребенка паранойяльных представлений матери. Желание пациентки видеть пенис отца являлось сексуализированным воплощением ее стремления повернуться к нему, чтобы обрести позитивное, здоровое, непаранойяльное отношение к миру. И ее основным желанием в процессе анализа прежде всего было не желание получить пенис младенца от эдипова отца, а добиться отцовской поддержки, чтобы избавиться от влияния на нее со стороны матери — «садиться на унитаз», то есть получить поддержку отца, чтобы быть в непосредственном и здоровом контакте с миром. Ей нужны были от него психологические структуры, которые позволили бы ей быть радостной и живой в сексуальных и несексуальных сферах переживания, а не поверхностной, пустой и подозрительной, как ее мать.
