Гуттаперчевый человек. Краткая история российских стрессов - Миркин Яков Моисеевич

Кто-нибудь из них расскажет, как это случилось? Есть вечное бытие? Оно есть? Хотя бы Слово раздастся? Щепотка Слова?

Они молчат в ответ.

Октябрь

Ему девять лет, он сидит в пыли, у деревянного киоска, недалеко от железнодорожной станции. Вечер, год 1943-й от рождества Христова, день 21-й, октября. Гетто больше нет. Там нет никого.

К нему подходит человек. Он тоже мальчик. Он старше, ему тринадцать, за руку держит девочку, ей семь. Он говорит:

– Что будешь делать?… Идем с нами в лес. Идем.

Дети и пророки – одно и то же.

Исход

Три дня они ночевали в огромном топливном баке на станции. Они закрывались наглухо на ночь, они задыхались, они выкарабкивались, чтобы найти, что съесть, они блуждали на железнодорожных путях и, наконец, в день третий, они ушли.

Они есть. Девять мальчиков, одна девочка. Первый, Иосиф, тринадцать. Ёська. Он знал, как найти лес. Спаситель. Вторая, Майя, Мария, его сестра, Мириам. Ей семь. Восемь мальчиков, лет по одиннадцать-двенадцать, те, кто старше – впереди, парами, а те, кто младше – дальше, в хвосте. Ему девять, он меньше всех, он и еще один замыкали. Они шли, и вместе с ними волновались листья, а за ними – птицы.

Они все еще есть. Они шли три дня, а три ночи спали в лесу, как убитые. Шли сто километров, или почти сто, или больше ста. Линейки вымерять – нет. Шли по обочинам, по кустам, по примолкнувшим полям, в обход молчащих поселений. Быть точкой, точками. В этой прозрачной солнечной осени, стоявшей, как стекло.

Их не убили по дороге, а могли. Сначала немцы в летной форме – обыскали, нет ли оружия, и отпустили. На исходе двух дней их поймали местные. В полицейской форме. Поставили лицом к кустам – расстреливать. Пощелкали курками. Потом закричали:

– Мы пошутили! Мы – партизаны!

Никто им не поверил. Никто к ним не повернулся. Тогда они повернули каждого – сами.

Ему девять лет, и он шел три дня, шел 100 километров, покачиваясь, в небе – золото, под небом – осень. Как-то днем осели – отдышаться. И он заснул в лесу отчаянно, беспробудно. Когда очнулся – все ушли. Пустое пространство, молчаливая осень, воздух есть, но никого нет.

Догнал, не знает, как нашел, куда кинулся – и почему правильно. В каком умоверчении – подался именно туда? Тебя должны вести. Ты не можешь быть один.

Никто никогда не может быть один.

День третий, вечером, они добрались к партизанам. Там был хлеб. Там был гороховый суп. Там были повсюду заставы и грозный Лапидус, всем командирам командир. Там стояло Поречье – деревня праведников. Это кажется, что она просто в поле. Она – на реке, текущей с небес.

1944

Их спасали. Перекидывали. Партизанский комендант – бог, ими повелевающий. Из хутора в другой. Из дома в дом, пока немцы, подталкиваемые поражениями, не стали чистить тылы. Вы знаете, что происходит, когда прозрачный перелесок простреливается насквозь? Когда нужно сидеть в болоте по горло? Когда воды – нет. Смерть – вечная, вещная, подвижная. В нее моментально уходит жизнь. Входит, как в горлышко.

В июле пришли свои – их танки, их гордость, их «давай, давай»! Ты откуда? Из Минска? Давай с нами! Ему скоро десять, и он на танке, под звездой, на скорости – почти до Минска. Там сгружен – не сунься в бой!

Вот и всё. Июль. Год 1944-й. Ему – почти десять. Знаменитый, многотысячный партизанский парад в Минске. Он – с ними, он нашел своих, свой отряд. И прошел вместе с ними.

Никого больше нет. Семьи нет. Есть он и еще Оля. Сестра, двоюродная, старшая. Она ушла из гетто в лес в 1942-м, к партизанам – и там выжила. Она найдет его в детдоме и будет рядом всю жизнь.

Без лица

Ты не можешь себе представить, сколько я видел смертей, сказал он. – Я не боялся смерти. Она была безличной. Вроде: «ну вот». Я должен был сойти в яму, не знаю сколько раз. И не знаю, сколько раз на улице. Для нас это было обыкновенно. Мы бегали на кладбище смотреть расстрелы. Даже когда нас вели убивать, расстреливать, я думал: «Ну и зачем мы шли три дня?»

Зачем?

Чтобы каждый мог перенестись в гетто. Увидеть. Учуять запах. Медленно войти, пусть мысленно. Раздеться, когда вас убивают. Ждать этого – когда дни медленно идут. Знать, что это будет. А дети? С ними это будет тоже.

Нет, никогда.

Никогда, никогда, никогда!

Борис Владимирович Сребник

Дорогие мои, все это было так. И было многое другое. У меня так устроена память, что я помню малейшие детали. Она меня не пощадила: все стоит перед глазами. Люди не стали другими – лучше или хуже. Они – такие же. Они из века в век делают одно и то же. Может случиться еще раз. Они умеют делать ад. Я был в нем. Я вышел из него. Я бы встал на колени – ради бога, никогда!

Спустя много лет я нашел Иосифа. Было 13, стало 90. У нас частые свидания – на экране ноутбука.

Каждый раз я говорю ему одно и то же:

– Ёська, ты наш спаситель.

Спаситель.

Яков Миркин

В память о моей семье, погибшей в бобруйском гетто. Моя семья: Яков, сапожник, сочинитель, музыкант, 49 лет (я получил его имя), Муся, ласковое имя, это мама, 44 (ее имя получила моя сестра), Моня, 18, Сема, 13, девочка Дора, 9 лет (их имена не получил никто). Они не успели ни перебраться за реку, ни уйти в лес. Из всей семьи уцелела только моя мать. В это время она была в Ленинграде. Я – выживший. Я рожден ею, выжившей случайно.

Невинные – никогда больше!

Никогда?

Что еще почитать

У автора.

Миркин Я. Правила неосторожного обращения с государством. М.: АСТ, 2020.

• Как вывернуться и исчезнуть. С. 175–176.

• Свалить. Великий Питирим. С. 190–191.

Миркин Я. Правила бессмысленного финансового поведения. М.: АСТ, 2022.

• Вовремя убраться. Дервиз. С. 52–53.

• Приключения Феликса Юсупова. С. 92–93, 101–102, 106–108.

Миркин Я. Открытая дверь. М.: Лингва-Ф, 2018.

• Как быть стремительно перемещающейся звездой. С. 357–363.

Бунтуй

П. Клее

Бессмысленно и беспощадно

Довести до крайности, когда жить дальше невозможно и нужно бунтовать – было не раз. Три века бунтов – они были. Вас не слышат, вас не понимают, вас доводят до разорения, вас готовы растоптать, и вы – даже не остров в мире беспечного и спокойного народа, скорее, вы сами – почти весь народ. Самые милые, самые спокойные, самые-самые – они тоже там, где бунт, и гори всё огнем. И горит, и полыхает, и сколько жизней там прекращается – одному Богу известно.

Будет ли это еще когда-нибудь? Не дай Бог! Не дай нам жизнь и судьба – а это тоже Бог – чтобы те, кто только открывает жизнь, те, кто живет в самом ее начале, не решили снова, что должны силой изменить мир. Чтобы они это не сделали от отчаяния, не покрыли себя сотней теорий, почему нужно разбить свой дом; чтобы они не впали в смертный грех, готовясь быть распятыми, а на самом деле – быть буднично убитыми.

1881. Топни ножкой. Фигнер

Известная террористка или красавица (кому как нравится) Вера Фигнер сто лет назад предупредила нас о том, что нельзя делать в России. В своей книге «Запечатленный труд» она детально рассказала, почему взялась за динамит. Вот одна из причин: «Создав… громадный государственный бюджет, 80–90 процентов которого доставляются низшими классами, централизованная государственная власть употребляла его почти всецело на поддержание внешнего могущества государства, на содержание армии, флота и на уплату государственных долгов, сделанных для тех же целей, бросая лишь жалкие крохи на производительные расходы, удовлетворяющие таким насущным потребностям, как народное образование и т. п. Такое положение вещей соответствовало вполне принципу, что народ существует для государства, а не государство для народа»^[507].