Отто Кернберг - Отношения любви: Норма и патология
Между этими двумя полюсами располагается широкий спектр мазохистической психопатологии, общие элементы которого сосредоточены вокруг бессознательных конфликтов, связанных с сексуальностью и Супер-Эго. Моральный мазохизм требует платы за получение удовольствия: в отношениях между Я и интроектом Супер-Эго происходит трансформация страдания в эротическое удовольствие, интеграция агрессии внутри любви. В соответствии с бессознательным чувством вины, страдать по воле наказующего интроекта означает возвращать себе любовь объекта и единство с ним; таким путем агрессия ассимилируется любовью. Та же динамика присутствует в сексуальном мазохизме как специфической перверсии: необходимое для сексуального удовлетворения переживание боли, подчинения и унижения является бессознательным наказанием за запретные эдиповы аспекты генитальной сексуальности.
Мазохизм как часть полиморфной перверзивной инфантильной сексуальности составляет, как мы видели, ключевой аспект сексуального возбуждения, в основе которого лежит потенциально эротическая реакция на переживание дискретной физической боли и символическое превращение этой способности (то есть трансформации боли в сексуальное возбуждение) в способность растворять, или интегрировать, ненависть в любви (Кернберг, 1991). Как подчеркнули Брауншвейг и Фейн (1971, 1975), первоначально объект сексуального желания – это дразнящий объект, это чувственно стимулирующая и фрустрирующая мать; а эротическое возбуждение вместе с его агрессивным компонентом представляет собой базисную реакцию на желаемый, фрустрирующий и возбуждающий объект.
В оптимальных обстоятельствах связанные с болью аспекты эротического возбуждения трансформируются в удовольствие, усиливая сексуальное возбуждение и ощущение близости с эротическим объектом. Интернализация эротического объекта, объекта желания, включает также и требования, предъявляемые этим объектам как условия сохранения любви. Основная бессознательная фантазия может быть выражена следующим образом: “Ты причиняешь мне боль – это часть твоего ответа на мое желание. Я принимаю боль как часть твоей любви – она скрепляет нашу близость. Испытывая наслаждение от причиненной тобой боли, я уподобляюсь тебе”. Требования со стороны объекта также могут быть трансформированы в неосознаваемый моральный кодекс, находящий выражение в базисной бессознательной фантазии, которая может быть выражена примерно так: “Я принимаю твое наказание – оно должно быть справедливо уже потому, что исходит от тебя. Я заслуживаю его тем, что удерживаю твою любовь, и в страдании я сохраню тебя и твою любовь”. Агрессивные импликации боли (агрессия, исходящая от желаемого объекта или приписываемая ему, и гневная реакция на боль) таким образом переплетены или сплавлены с любовью как неотъемлемая часть эротического возбуждения – это подчеркивали Брауншвейг и Фейн (1971) и Столлер (199la) – и как часть “моральной защиты”, описанной Фэйрберном (1954).
В качестве иллюстрации может быть рассмотрен случай одной сорокалетней женщины с депрессивно-мазохистической личностной структурой. В процессе психоанализа она после многих лет брака сумела избавиться от неспособности достигать оргазма со своим мужем. На одной из сессий у пациентки появилась фантазия в переносе: она приходит на сессию, полностью раздевается, а я так впечатлен ее грудью и гениталиями, что становлюсь полным рабом ее желаний, сексуально возбуждаюсь, и у нас происходит половой акт. И тогда она, в свою очередь, готова стать моей рабыней, пренебречь всеми своими обязательствами и следовать за мной.
Единственная дочь строгой матери, нетерпимой к любым проявлениям сексуальности, и сердечно относившегося к ней, но в то же время дистанцированного отца, который подолгу не бывал дома, она мгновенно осознала связь между своим желанием сексуальных отношений со мной и своим бунтом против матери, выраженным в желании отобрать у нее отца. Делая меня рабом, она одновременно удовлетворяла свое желание полного принятия мною ее гениталий и ее сексуальности и наказывала меня за предпочтение других женщин (ее матери). Предлагая себя в качестве рабыни, она искупала свою вину. Кроме того, пациентка переживала отыгрывание фантазии рабства как возбуждающее выражение агрессии, при котором она могла не опасаться ее блокирующего эффекта в отношении сексуального удовольствия. Напротив, она знала, что эта агрессия усилит удовлетворенность полной близости и слияния благодаря реципрокности позиций раб-хозяин. После этой сессии она впервые в жизни попросила своего мужа в процессе сексуального акта сильно сдавить ей соски; он сделал это, придя в сильное сексуальное возбуждение, и в свою очередь позволил ей расцарапать ему спину до крови, и они впервые вместе пережили мощный оргазм.
Когда мы анализировали этот опыт, у пациентки возникла фантазия о муже как о голодном, фрустрированном младенце, кусающем груди своей матери, и о себе как о могущественной, понимающей, дающей матери, которая в состоянии удовлетворить его нужды, терпя его агрессию. Одновременно она ощущала себя сексуальной женщиной, находящейся в отношениях с мужем-младенцем, – который, таким образом, отнюдь не является грозным отцом, – а также мстящей отцу, покинувшему ее, и мужу, причинившему ей боль, заставляя последнего, в свою очередь, истекать кровью. И пациентка чувствовала: когда она царапает и одновременно крепко обнимает мужа, их слияние усиливается, так же как усиливается ее ощущение возможности своего участия в его оргазме, а его – в своем оргазме. Эта женщина, приближавшаяся к завершению курса психоанализа, была способна сформулировать важные аспекты нормального сексуального возбуждения и эротического желания.
Слиянию с объектом желания, однако, способствует не только сильное эротическое возбуждение и любовь, но также интенсивная боль и ненависть, как предположил Якобсон (1971). Когда взаимодействие с матерью носит хронически агрессивный – насильственный, фрустрирующий, провоцирующий характер, интенсивная физическая или психическая боль младенца не может быть интегрирована в нормальную эротическую реакцию или, хотя и садистические, но защищающие и внушающие доверие предшественники Супер-Эго, и потому эта боль непосредственно трансформируется в агрессию. Основывая свое предположение на исследованиях Столлера (1975а), Фрейберга (1982), Галенсона (1983, 1988), Херцога (1983) и других, Гроссман (1986, 1991) считает, что чрезмерная боль трансформируется в агрессию и чрезмерная агрессия искажает развитие всех психических структур и препятствует проработке агрессии через фантазии, что является противоположным их непосредственному проявлению в поведении. Вслед за Андрэ Грином (1986) можно также сказать, что чрезмерная агрессия ограничивает сферу бессознательного психического опыта первичной соматизацией и отреагированием (acting out).
В экстремальных случаях чрезмерная агрессия находит выражение в примитивной аутодеструктивности. Тяжелые заболевания в раннем возрасте, сопровождающиеся продолжительной болью, физическое или сексуальное насилие, хронически травмирующие и хаотические отношения с родительским объектом – все это может вести к тяжелой деструктивности и аутодеструктивности, порождающей синдром злокачественного нарциссизма (Кернберг, 1992). Этот синдром характеризуется патологически грандиозным Я, пропитанным агрессией, обусловленной слиянием Я с садистическим объектом. Соответствующая фантазия может быть описана следующим образом: “Я – наедине с моими страхом, яростью и болью. Становясь единым целым со своим мучителем, я могу защитить себя путем разрушения себя или своего самосознавания. Теперь мне уже не нужно бояться боли или смерти: причиняя их себе или другим, я приобретаю превосходство над всеми остальными, навлекающими на себя эти беды или страшащимися их”.
В менее экстремальных случаях садистический объект может быть интернализован в целостное, однако садистическое Супер-Эго, слияние с которым отражается в морально оправдываемом желании разрушить себя. Эта ситуация может приводить к иллюзорному убеждению в собственной “плохости”, характерному для психотической депрессии, к стремлению уничтожить фантазийное плохое Я и неосознаваемой фантазии воссоединения с любимым объектом посредством самопожертвования. При еще менее тяжелых обстоятельствах мазохистические страдания могут создавать ощущение нравственного превосходства; тип пациентов, который можно назвать “копилкой несправедливостей”, репрезентирует это более умеренное компромиссное образование морального мазохизма,
Не только Супер-Эго впитывает агрессию в форме интернализации наказующего, но все-таки нужного объекта желаний: эротический мазохизм также может “контейнировать” агрессию, причем не в обычных садо-мазохистических аспектах сексуального возбуждения, а в своеобразии сексуального возбуждения, связанного с полным подчинением объекту желания и стремлением быть униженным этим объектом. Мазохизм как ограничительная, жертвенная сексуальная практика трансформирует, таким образом, обычную полиморфную перверзивную инфантильную сексуальность в “парафилию”, или перверсию в строгом смысле этого слова. К тому же в этом случае мазохизм, интернализируя садистический объект, способствует ограждению психического развития от генерализованного насыщения Супер-Эго агрессией. Похоже, что эти два вида психической организации формируются отдельно друг от друга в случаях, когда физическое или сексуальное злоупотребление или насилие было относительно ограниченным, или при инцесте, имевшем место в контексте других, сравнительно нормальных объектных отношений, или когда наказание само по себе носило эротическую окраску при избиении и подобных взаимодействиях.
