Марк Хаузер - Мораль и разум. Как природа создавала наше универсальное чувство добра и зла
Эти результаты также противоречат представлениям Кэрол Гиллигэн, специалиста по возрастной психологии, которая критиковала Колберга за то, что он сосредоточил внимание на мальчиках как на контрольном примере и ограничил вопросы морали справедливостью в ущерб тем аспектам нашего морального поведения, которые связаны с воспитанием. По утверждению Гиллигэн, девочки морально взрослеют иначе, чем мальчики. Когда они сталкиваются с моральными дилеммами, их больше волнуют вопросы воспитания, а мальчики, наоборот, больше озабочены вопросами справедливости. Девочки хотят убедиться, что их отношения носят функциональный характер и отражают достаточный уровень воспитанности, а мальчикам важнее справедливость, даже если это может бросить тень на их отношения. Ни в выборке Микайла, ни в выборке Петриновича не было данных о гендерных различиях в образцах суждений. Когда речь идет об оценке моральной допустимости нанесения вреда и спасения, мальчики и девочки, а также мужчины и женщины соответственно ведут себя как клоны. Гендерные различия могут иметь значение при совершении действий и в тех объяснениях, которые дают представители разных полов. Но когда речь идет о нашей сформировавшейся в эволюции способности морального суждения — нашей моральной компетенции, — создается впечатление, что мы говорим одинаково, т. е. от лица своего вида.
Работа Микайла выходит за рамки первоначального исследования, проведенного Петриновичем. Но она также оставляет без ответов многие вопросы, касающиеся универсальности моральных суждений человека и нашей способности к познанию принципов, лежащих в ее основе. Микайл тестировал американских студентов и детей, взрослых (нестуденческого возраста) неамериканцев, воспитанных в западной культуре, и недавних иммигрантов из Китая. Эти испытуемые, однако, не гарантируют вывода о том, что «люди», предположительно представляющие Homo sapiens, делают сопоставимые суждения о моральной допустимости. Они не гарантируют вывода и о том, что наш вид наделен универсальной моральной грамматикой. В некоторых культурах одобряется детоубийство и убийство супруга в качестве наказания за промискуитет, что означает значительное культурно-нравственное отклонение от запрета преднамеренного оскорбления действием. Оно может отражать различия между тем, что люди реально делают, и тем, как они воспринимают эти действия, т. е. различия между действиями людей и их моральной компетенцией. Но эти различия могут также отражать изменения компетенции, тем самым подвергая сомнению идею универсальной моральной грамматики или, как минимум, форсируя «улучшение» сути лежащих в ее основе принципов.
Микайл цитирует несколько объяснений, которые означают психологический разрыв между тем, о чем люди говорят как о морально допустимом, и тем, что они предлагают в качестве оправдания или объяснения своего суждения. Когда речь идет о моральных дилеммах, решение принимается разумом, но он не раскрывает принципов своей работы, и поэтому люди формулируют такие принципы, которые создают слабую или непоследовательную поддержку их суждению. В связи с результатами, полученными Микайлом, возникает несколько вопросов. Меняются ли наши моральные суждения, если нам известны глубинные принципы нашей моральной способности к суждению? Если мне говорят, что принцип двойного эффекта служит подходящим оправданием для того, чтобы оценить действие, совершенное Оскаром, как допустимое, а действие, совершенное Недом, как недопустимое, то запомню ли я это и буду ли всегда остерегаться в тех случаях, когда этот принцип нарушается кем-либо? Прав ли я, полагая, что тот, кто использует другого человека как средство для достижения большего блага, всегда виновен в нарушении морального закона? Если какая-то мать задушит своего плачущего младенца, чтобы спасти сотню беженцев от враждебной группы партизан, которая может их обнаружить, то она нарушит принцип двойного эффекта, но будем ли мы оценивать ее поступок как запрещенный? Если вы отвечаете отрицательно, то только ли из-за соотношения одного к ста, когда большее благо явно превосходит отрицательные последствия ее поступка? Почему считается очевидным, что количество в этом случае важнее всего? Разве жизнь одного ребенка не представляет такой же
ценности, как жизнь любого человека из этой сотни? Не потому ли, что у матери есть выбор, когда речь идет о жизни ее ребенка?
Для того чтобы найти ответы на нерешенные вопросы, поднятые в работах Петриновича и Микайла, мои студенты Файэри Кушман, Лиана Янг и я составили «Тест морального чувства» (moral.wjh.harvard.edu). Имея только его англоязычную версию, мы получили данные от 60 000 испытуемых из 120 стран в течение первого года работы сайта. На вопросы теста отвечали и семилетние дети, и семидесятилетние старики; женщины и мужчины; люди без образования, с начальным или средним образованием, студенты, кандидаты и доктора разных наук; атеисты, католики, протестанты, иудеи, буддисты, индуисты, мусульмане и сикхи; представители 120 этносов. Так же как Петринович и Микайл, мы использовали примеры с трамвайным вагоном и примеры других моральных дилемм, в которых рассматривались проблемы нанесения вреда, спасения и распространения полезных ресурсов, например медикаментов. Мы также меняли интенции, поступки и последствия в каждом сценарии, оставляя неизменными количество участников и их анонимность и исключая всякую форму пристрастности. Мы использовали более широкий набор дилемм, имеющих разное содержание (не только пример с трамвайным вагоном, но и со слонами, спасающимися бегством, горящими домами, спасательными шлюпками, раздачей дефицитных лекарств), формулировку действия (убить, спасти, задавить), разное время для ответа (столько времени, сколько необходимо, или сокращенное количество времени, или требование сразу отвечать на вопрос), учитывающих личность участников теста и его цели (анонимный свидетель, сам испытуемый как действующее лицо или как цель/ жертва). По каждой дилемме мы спрашивали, является ли совершение действия допустимым, обязательным или запрещенным. Также мы просили испытуемых дать объяснение своим суждениям и затем анализировали, насколько последовательными и непоследовательными являются полученные ответы.
Рассмотрим еще раз примеры с Дениз, Фрэнком, Недом и Оскаром.
Около 90% из нескольких тысяч испытуемых, которые участвовали в тесте и описывали свои реакции на один из вышеуказанных примеров как на первую моральную дилемму, сказали, что вполне допустимо, чтобы Дениз перевела стрелку, в то время как только около 10% посчитали допустимым, чтобы Фрэнк толкнул грузного человека. Хотя все испытуемые были англоговорящими людьми, имеющими доступ в Интернет, суждения, которые они высказывали, были последовательными, независимо от различий в возрасте, этнической и религиозной принадлежности, уровня образования вообще и знания этики в частности. Тем не менее, объясняя, что действие, совершенное Дениз, допустимо, а то, что сделал Фрэнк, недопустимо, 70% испытуемых были такими же беспомощными, как дети на первом этапе модели Колберга. Неудовлетворительные ответы содержали обращения к Богу, эмоции, предчувствия, интуитивные чувства, этические правила (убивать — это плохо), утилитарные последствия (максимальное увеличение наибольшего блага) и высказывание, которое мне понравилось больше всего: «Черт его знает, что будет!» В тех ответах, которые можно считать удовлетворительными, примерно половина испытуемых отмечала какой-нибудь элемент принципа двойного эффекта (недопустимо использовать грузного человека намеренно для спасения жизни пяти других человек), в то время как для остальных испытуемых главным было различие между персонифицированным и обезличенным вредом. То, что большинство людей не знают, почему они дают разную оценку всем этим примерам, с одной стороны, подкрепляет вывод о том, что люди обычно высказывают моральные суждения, не зная о принципах, лежащих в их основе. С другой стороны, возможно, те, кто действительно дает настоящие объяснения, это более взрослые и мудрые люди, с хорошим общим образованием, имеющие специальную подготовку по этике и праву. Ничто не предполагало такой дифференциации, если говорить о наших испытуемых. Более старшие по возрасту, образованные, религиозные азиатские женщины давали такие же неудовлетворительные объяснения, как и молодые, необразованные, нерелигиозные европейские и американские мужчины. Многие чувствовали то же, что и Грачо Маркс’, заявляя: «Вот мои принцип. Если они вам не нравятся, у меня есть другие принципы».
Грачо Маркс — известный американский комик.
Отношение к примерам с Недом и Оскаром было несколько иным. Около 50% испытуемых полагали, что Нед может перевести стрелку, в то время как примерно 75% испытуемых считали, что Оскар тоже может это сделать. Хотя трудно дать точное определение тому, что понимается здесь под большинством, представляется, что мнения людей относительно Неда разделяются, а в случае с Оскаром они демонстрируют большую уверенность в том, что тот должен перевести стрелку. Если испытуемых будет больше и их состав будет разнообразнее, то это будет означать, что вывод Микайла в какой-то степени подтверждается: больше тех людей, которые считают, что допустимыми будут действия Оскара, а не Неда. Единственное различие между этими двумя примерами состоит в том, что отрицательное последствие действия Неда является средством для достижения положительного результата, а действие Оскара приводит к предвидимому негативному результату. Но понимают ли люди это различие, напоминающее принцип двойного эффекта? Хотя эти примеры являются фактическими клонами, предоставляя только одно морально релевантное различие, всего 10% испытуемых объяснили свой ответ, опираясь на это различие. Еще раз отметим, что в этих людях не было ничего особенного. По причинам, которые нам до сих пор неизвестны, небольшому меньшинству людей доступны релевантные принципы, но далеко не все из этих людей обучались этике.
