Карл Юнг - Структура и динамика психического (сборник)
304 Третий же симптом, боль в пятке, так и не исчез. Эти боли не имеют ничего общего с только что изображенной картиной, так как сердце никак не связано с пяткой и оно, естественно, не выражает свою боль через нее. С рациональной точки зрения вообще невозможно понять, почему в данном случае двух других симптомов оказалось недостаточно. Теоретически осознание вытесненной душевной боли должно было бы сначала вылиться в обычное человеческое горе, а затем привести к исцелению.
305 Поскольку сознание пациента не смогло дать мне в данном случае никакой отправной точки относительно пяточного симптома, я снова обратился к прежнему методу, к анализу сновидений. Пациент рассказал мне, что однажды ему приснился сон, в котором змея укусила его в пятку и он сразу же оказался парализованным. Это сновидение внесло некоторую ясность в отношении пяточного симптома. У него болела пятка, потому что именно туда его ужалила змея. С таким странным содержанием рациональное сознание ничего поделать не может. Нам удалось довольно быстро понять, почему у него болит сердце, но то, что у него при этом должна болеть еще и пятка, выходит за рамки разумного. Пациент пребывал относительно этого факта в полной растерянности.
306 Следовательно, здесь мы имеем дело с содержанием, странным образом проникшим в зону бессознательного и возникшим, пожалуй, в другом, более глубоком слое; с содержанием, рациональным путем разгадать которое уже невозможно. Следующая аналогия с этим сновидением выражает, очевидно, суть его невроза. Своим отказом девушка нанесла ему рану, которая парализовала его и сделала больным. Дальнейший анализ сновидения высветил еще кое-что в предыстории заболевания, которая теперь и самому пациенту стала ясна до конца. Он был любимцем своей несколько истеричной матери. Она жалела его, восхищалась им – и так избаловала, что он никогда должным образом не успевал в школе, поскольку был слишком – «по-девичьи» – изнежен. Позже он неожиданно «переметнулся» на мужскую сторону и пошел в армию, где ему удалось скрыть свою внутреннюю слабость ценой показного «ухарства». Даже мать в известной степени была шокирована его поведением.
307 Очевидно, мы имеем здесь дело с библейским змеем-искусителем (= дьяволом), который состоял в особой дружбе с Евой. «И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту», – говорится в «Бытии» (3:15), библейском отголоске гораздо более древнего египетского гимна, который раньше декламировали или пели для того, чтобы вылечить человека от змеиного укуса:
Уста Бога[32] дрожали от старости,
Слюна его капала на землю,
И все, что он выплевывал, падало на землю.
Тогда Исида смешала это с землей, что была там,
И вылепила червя, похожего на копье.
Она не обвила живую змею вокруг своего чела,
А бросила ее, свившуюся в кольцо, на дорогу.
По которой великий Бог любил бродить,
Наслаждаясь двумя своими царствами.
Величественный Бог шествовал и своем великолепии,
И другие боги, служившие Фараону, сопровождали его,
Он шел впереди, как делал это всегда,—
И тут благородный червь ужалил его…
Его челюсти застучали,
Он задрожал всем телом,
И яд вторгся в его плоть,
Как Нил вторгается в его владения2.
308 На сознательном уровне пациент помнил Библию крайне плохо. Вероятно, он когда-то слышал о змее, кусающей в пятку, но сразу же забыл об этом. Однако нечто глубоко бессознательное в нем этого не забыло, а при удобном случае снова напомнило – та часть бессознательного, которая, очевидно, любит выражаться мифологически, потому что такой способ проявлять себя наиболее ей соответствует.
309 Однако какому складу ума соответствует символический или метафорический способ выражения? Он соответствует менталитету первобытного человека, в языке которого отсутствуют абстракции и есть лишь естественные и «неестественные» («unnatural») аналогии. Эта первобытная ментальность так же далека от тех душевных проявлений, кторые вызывают боли в сердце и создают ком в горле, как бронтозавр от скаковой лошади. В сновидении о змее обнаруживается фрагмент психической активности, не имеющей ничего общего со сновидцем как современным человеком. Эта психическая активность осуществляется, скажем так, на каком-то более глубоком уровне, и только ее результаты поднимаются в вышележащий слой, где находятся вытесненные аффекты, причем результаты эти так же им чужды, как сновидение – бодрствующему сознанию. И если для того, чтобы понять сновидение, мы должны применить определенную аналитическую технику, то для того, чтобы суметь постичь значение содержания, возникшего в более глубоком слое, нам необходимы знания мифологии.
310 Разумеется, мотив змеи не был индивидуальным приобретением сновидца, ибо сны про змей очень распространены, даже среди жителей больших городов, которые настоящей змеи вообще, возможно, никогда и не видели.
311 Можно было бы возразить, что змея в сновидении – это не более чем наглядная конкретизация образного выражения, широко используемого в нашей речи. Ведь говорят же иногда о женщинах, что они вероломны и лживы как змеи, говорят о змее-искусителе и т. д. Мне кажется, что в данном случае это возражение вряд ли обоснованно, однако привести строгое тому доказательство было бы, пожалуй, нелегко, потому что змея и в самом деле является распространенной риторической фигурой. Более надежное доказательство стало бы возможным лишь в том случае, если бы нам удалось отыскать пример, когда мифологический символизм не объяснялся бы ни традиционным образным выражением, ни фактом криптомнезии; иначе говоря, должна быть исключена возможность того, что сновидец когда-то видел, слышал или читал о том, что составляет мотив сновидения, потом забыл, а через какое-то время случайно вспомнил. Такое доказательство, будь оно найдено, имело бы огромное значение. Это означало бы, что рационально объяснимое бессознательное, состоящее из, так сказать, искусственных бессознательных материалов, является лишь поверхностным слоем, что под ним лежит абсолютное бессознательное, которое никак не связано с нашим личным опытом. Это абсолютное бессознательное в таком случае представляло бы собой психическую активность, протекающую независимо от сознательного разума; более того, активность, не зависимую даже от верхних слоев бессознательного и не затронутую (а, возможно, и в принципе не затрагиваемую) личным опытом. Эту разновидность надиндивидуальной психической активности я назвал коллективным бессознательным, чтобы отличить от поверхностного, относительного или личного бессознательного.
312 Но прежде чем заняться поисками соответствующего доказательства, я хотел бы, ради точности изложения, сделать еще несколько замечаний по поводу сна о змее. Складывается такое впечатление, как будто наш гипотетический, более глубокий слой бессознательного, – то есть коллективное бессознательное, как я буду его теперь называть, – перевел личный опыт пациента в отношениях с женщинами в сновидение о змеином укусе и, тем самым, превратил его в формальный мифологический мотив, или мифологему. Причина – или, вернее, цель – этого перевода с первого взгляда не совсем ясна. Но если вспомнить фундаментальный принцип терапии, состоящий в том, что симптомология болезни одновременно представляет собой естественную попытку исцеления – боли в сердце, например, являются попыткой вызвать эмоциональный взрыв, – то и пяточный симптом мы должны также рассматривать как своего рода попытку лечения. Как показывает сновидение, благодаря этому симптому характер мифологического события придается не только недавним разочарованиям в любви, но и вообще всем прочим разочарованиям, например неудачам в школе и т. д., – как будто это может каким-то образом помочь пациенту.
313 Наверное, все это может показаться совершенно неправдоподобным. Но древнеегипетские жрецы-целители, исполнявшие речитативом гимн змее-Исиде против змеиного укуса, вовсе не находили подобное предположение невероятным; и не только они, но и весь мир верил, как еще и сегодня верят первобытные народы, в магию с помощью аналогии или, по-другому, в «симпатическую магию»
314 Мы имеем здесь дело с психологическим феноменом, лежащим в основе магии через посредство аналогии. Не следует считать это древним суеверием, которое мы давно переросли. Внимательно читая латинский текст Мессы, постоянно наталкиваешься на знаменитый «sicut»[33], в зависимости от обстоятельств вводящий аналогию, с помощью которой должно произойти изменение. Другой замечательный пример аналогии – разжигание огня в Sabbatus sanctus[34]. Как известно, раньше огонь высекали из камня; еще раньше он добывался трением (возникающем при «сверлении» деревянного бруска), что было прерогативой храма. Поэтому в молитве священника говорится: «Deus, qui per Filium tuum, angularem scilicet lapidem, claritatis luae fidelibus ignem contulisti productum ex silice, nostris profuturum usibus, novum hunc ignem sanctifica» («Боже, Ты, который через Сына Своего, зовущегося краеугольным камнем, принес огонь света Своего верующим, освяти этот новый, высеченный из кремня огонь, для нашего пользования»). Через аналогию Христа с краеугольным камнем простой кремень поднимается до уровня самого Христа, разжигающего новый огонь.
