Сергей Юрченко - Я. Философия и психология свободы
Главный тезис Парменида, с которого все и началось, именно это и гласил: «Бытие есть, небытия – нет». Поскольку, говорил Парменид, все мыслимое есть бытие, а небытие невозможно помыслить. Ничто – это уже нечто. Вот тут Парменид и ошибся. Да, бытие тождественно мышлению. Наша Вселенная тождественна нашему Языку (Логосу). Именно это говорил и Гаутама: мир есть иллюзия самосознания. И Хайдеггер, вслед за Гуссерлем, разочаровавшимся в нашей власти над языком, утверждал, что не мы говорим языком, но язык говорит нами. Пармениду не достает восточной тонкости. Вот как в древнекитайском манускрипте «Хуайнань-цзы» описывается возникновение Вселенной:
«Было начало. Было предначало этого начала. Было доначало этого предначала начала… Еще нет каких-либо форм и границ. Только шорох абсолютного небытия. Все полно желанием жизни, но еще не определились роды вещей».
«Вначале было слово», – с этого гностического тезиса начинается евангелие от Иоанна. Это так. Но в доначале нет даже слов. Это абсолютное небытие – безымянно, ибо еще нет имен, тождественных вещам, чтобы определились формы и границы (ведь недаром «термин» (лат. terminus ) - это римский бог границ). Поэтому же Инь и Ян еще не возникли, чтобы породить диалектику мира и ума. В этом поэтическом описании присутствует интуитивная догадка о том, что мир и самосознание не полны. И теперь, добавив сюда формулу Парменида «бытие = мышление», мы сделаем совершенно рациональным этот восточный мистицизм. То, что находится за пределами бытия, находится и за пределами языка.
Если есть образ, ему всегда можно дать имя. Как целостен всегда образ (он либо есть, либо его нет), так имя всегда целое. Дать чему-то имя – значит, признать его существующим. Язык оказывается изоморфен нашей ментальной реальности. Мы живем в языке. Хайдеггер заключает: «Не человек говорит языком, но язык говорит человеком».
По определению, дхарма – это то, что воспринимается нами как отдельное целое состояние внешнего или внутреннего мира. Иначе говоря, дхарма есть элемент нашего мышления. Если мы способны что-то мыслить, мы всегда можем дать ему имя.
Пожалуй, ближе всех в древности к пониманию языковых границ пришел Лао-Цзы. Его великая книга «Дао де цзин» начинается именно с таких слов: «То, что можно назвать Дао, не есть истинное Дао». И далее: «Есть Бесконечное Существо, которое было прежде Неба и Земли. Как оно невозмутимо, как спокойно! Оно живёт в одиночестве и не меняется. Оно движет всем, но не волнуется. Мы можем считать его вселенской Матерью. Я не знаю его имени. Я называю его Дао».
Дао – буквально «путь», в даосизме – бытие и изменение Вселенной в самом общем смысле. Безличностная сила, воля Вселенной (чем не Шопенгауэр?), которой должен соответствовать порядок всех вещей в мире. Истинное Дао – вне языка, вне самосознания, вне Вселенной. Оно не может иметь имя. Условно его можно назвать Дао. Истинное Дао – это то, на чем покоится Вселенная. А это значит, что мы можем вывести такую последовательность:
Дао < сингулярность < Вселенная
И далее «Хуайнань-цзы» повествует: «Свет решил вступить в это небытие и отступил, растерявшись. И сказал: Я могу быть и не быть, но я не могу абсолютно не быть. Когда оно становится абсолютным небытием, то достигает такой тонкости, что ему невозможно следовать!»
Свет в современных представлениях – это эл.-магнитное излучение. Мысль с нейрофизиологической точки зрения есть тоже эл-магнитный импульс. Небытие не доступно самым тонким субстанциям – свету и мысли.
Иначе говоря, если мы приравняем сингулярность к нулю, то безымянное и абсолютно темное Дао находится позади нуля:
… < 0 < свет
Ему нет имени, и многоточие лишь символизирует для нас абсолютную пустоту, которую мы не способны выразить иначе, ибо выразить ничто – значит уже сделать его чем-то. Извлечь темное Дао на свет, т.е. детектировать его – значит переместить небытие в бытие.
… < 0 < …
Так, если мы говорим, что бесконечность имеет предельное число ∞ такое, что больше его не может быть чисел, то любое число вида ∞ + n должно быть меньше ∞. Но это противоречит смыслу данного выражения. А это значит, что не только таких чисел быть не может, но не может быть и предельного числа ∞. Но как можно говорить о том, что не должно мыслиться? Этого Парменид не объяснил. Выражаясь в математических понятиях и дальше, мы можем сказать, что небытие не достижимо, потому что нижней границей (инфимумом) бытия является даже не само небытие, а ничто, находящееся в «полубытии», в мерцании дхарм, в вакууме виртуальных частиц:
inf Бытие = ничто
В сущности, самая строгая наука не вправе что-либо возразить против ничто. Какие аргументы можно предъявить против того, что в принципе не должно себя проявлять? Его можно лишь игнорировать. Древнекитайская «тонкость» нуля, отделяющего бытие от небытии, в которую свет не может вступить, может быть выражена в современной физике таким понятием как оптическая толщина. Вот цитата из справочников: «Оптическая толщина среды τ = – ln (I/I0) есть безразмерная величина, которая характеризует ослабление света в среде за счёт его поглощения и рассеивания. Является одним из важнейших астрономических понятий». И «растерявшийся» свет, который за прошедшие тысячелетия со времен древних мудрецов стал ныне весьма ученой субстанцией, мог бы сказать теперь: «Оптическая толщина этой среды, которая меня не поглощает и не отражает, должна быть равна нулю. Небытие не взаимодействует со мной».
Но вернемся к ультрафильтру VХ(а), который является множеством окрестностей некоторой точки a из Х. Если предположить, что все такие точки, которые, вообще говоря, в топологии никак не определяются и не имеют индивидуальных качеств, есть множество неразличимых между собой «оболочек» одно и того же пустого множества, a = {O} (считая в рамках восточной разумности, что простейшие базовые элементы любой структуры возникают из ничто), то все топологическое пространство (булеан оказывается «ультрафильтром» над пустым множеством О (которое является его языковым инфимумом):
Р(Х) = VХ(O) и inf P(X) = 0
Поскольку в отличие от всех элементов a, b, c, d, e, f… и их совокупностей, образующих пространство над Х, пустое множество О элементом не является, то уместнее всего понимать его как сам черный фон этого пространства. Бытие (пространство) «плавает» в небытии (фоне) и покрывает его собою. Уберите из этого рисунка все его бытие (зеленое пространство), и останется небытие. «Черный квадрат» Малевича, в котором нет ничего… кроме самого ничто.
Любой мыслимый нами объект есть дхарма. Мысль о дхарме тоже есть дхарма. Дхарма не может существовать в изоляции от всего остального мира и поэтому имеет вокруг себя экзистенциальный фон, который собственно и есть весь остальной мир, из которого локализована дхарма. Визуально это заключается в том, что, когда мы смотрим на какой-то физический объект, т.е. имеем дхарму о нем, то этот объект находится в центре дхармы. Все остальные физические объекты, расположенные также в поле нашего зрения, но ставшие неразличимы между собой именно в этой дхарме, образуют периферийный фон этого центрального объекта. Сосредотачиваясь на другом объекте, мы естественным образом уводим в фон прежний объект. Так, если мы видим толпу, то мы не видим лиц, а если выделяем чье-то лицо, то уже не видим толпу, которая становится фоном. Далее, если мы смотрим на какую-то деталь этого лица, то фоном становится уже само лицо. В сущности, речь здесь идет о древней софистической загадке «Куча». Один камень – не куча. Два камня – тоже. С какого количества камней начинается куча? Ответ таков: один камень – это уже куча, т.е. фон, внутри которого находится множество частей (дхарм), а куча камней – это уже один камень (одна дхарма) и не куча.
Мы мыслим так, как мы видим, и видим так, как мыслим, ибо мышление и видение – это один и тот же праязык, составляющий бытие нашего мозга. В этом праязыке есть только дхармы. То, что не является дхармой D, есть ее фон, который легко превращается в новую дхарму D. Возникает череда дхарм, будто дремучий лес, сквозь который пробирается самосознание.
В машинной логике этот фон не экзистенциален, и поэтому аксиома выбора работает только на пространстве. Но именно ее ментальная версия создает ситуации, при которой любой наш выстрел, если он не попал куда-либо (в пространстве), угодил в никуда – в фон. Мы мыслим ничто. И поэтому всякая дхарма D погружена в это ничто. Заметим, что экзистенциальным фоном самого этого рисунка, взятого целым как дхарма, не различая того, что внутри него, оказывается уже белое полотно страницы, на котором мы видим этот рисунок. Экзистенциальным фоном этой страницы является дисплей или книга, с которых этот текст читается, за дисплеем – стол, за столом – комната, за комнатой – уличное пространство и т.д. Возникает ряд все новых фонов, будто множество матрешек, вложенных друг в друга. Но должна ведь быть последняя матрешка – как сверху, так и снизу!
