Джозеф Рейнгольд - Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти
Это несоответствие между пугающими объектами и ситуациями в сновидениях и реальными травмирующими событиями также наблюдается в его осознанных страхах и фобиях. Дети сообщают о страхе перед дикими животными, такими, как львы, волки и гориллы, о боязни призраков и ведьм, они боятся потеряться (даже если они никогда не терялись на самом деле). Jersild (285) объясняет «иррациональное» качество этих страхов силой воображения ребенка, но May (286) уверен, что они становятся более доступными для понимания, если рассматривать их как объективацию лежащей в основе тревоги. Общеизвестно, замечает он, что тревога у детей часто переносится на призраки, ведьм и другие объекты, которые не имеют отношения к объективному миру ребенка, но выполняют важные функции в реализации его субъективной потребности. Он может испытывать тревогу из-за отношений с родителями, но потому, что он не может обнаружить данную причину, он переносит угрозу на «воображаемые» объекты.
Odier (287) описывает анимистический элемент в фобиях у детей (и у взрослых). Объект фобии обладает всеми атрибутами недоброжелательной силы. За объектом скрывается идея, смутный намек на некое существо, притаившееся, неопознанное, но живое. Объект, безобидный сам по себе, получает силу от этого существа, которое использует объект для того, чтобы претворить в жизнь свои злобные намерения. Во всех случаях фобий можно обнаружить старую травму, а иногда уверенность в том, что кто-то или что-то хочет убить ребенка.
Сновидения у старших детей по содержанию совпадают со сновидениями взрослых. Можно обнаружить еще большее многообразие уничтожающих сил, как одушевленных, так и неодушевленных, а также способов жесткого уничтожения или нанесения увечий. Как правило, объект или сила не идентифицируются с матерью, хотя иногда это происходит случайно. Девочка-подросток может идентифицировать насильника с матерью. Friedemann (288) делает наблюдение, что многие сновидения как у мальчиков, так и у девочек содержат образы кастрации или потенциальной смерти и показывают мать как могущественную и уничтожающую фигуру. Проведенный Jones (289) анализ кошмаров показал, что они берут начало в ранних психических конфликтах, связанных с родителями; атакующий зверь, демон или испытываемое чувство сдавливания обычно представляют родителя (290). Odier (287) убежден, что лежит в основе кошмаров идея смерти. Пугающая ситуация сходна с фобийными реакциями маленького ребенка, и кошмар воспроизводит характеристики травм, имевших место в раннем детстве так, как они переживались ребенком. Люди часто называют действующих лиц своих сновидений своими «дьяволами», причину этого можно установить, если идентифицировать изначального «дьявола». Первые травмирующие воздействия, возможно, были нанесены людьми, особенно родителями и прежде всего «этим всемогущим божеством, именуемым Матерью». Фобии и кошмары, говорит Odier, «черпают свою силу из живых источников первородных страхов человека»[21].
Мы знакомы с садистским содержанием сказок: злобные мачехи, ведьмы, людоеды, великаны и волки вынашивают коварные замыслы против детей, накладывают на них проклятия, пытаются их погубить, калечат или съедают их. Частой темой является злобная мачеха, мучающая свою падчерицу. (Как можно предположить, мачеха олицетворяет мать, и повсеместно принятое дискредитирующее отношение к мачехе является замещением, козлом отпущения страха и ненависти к матери). Ревнивая, преследующая мачеха может повергнуть падчерицу в отчаяние и навлечь на нее смерть. Почему подобные истории существуют во всех культурах и почему на протяжении долгого времени они столь многозначительны для детей? Причина, по-видимому, кроется в том, что они не являются сказками. Они определяют то, что ребенок интуитивно угадывает в материнском отношении к нему. Тот факт, что они распространены по всему миру, подтверждает предположение об универсальности материнского деструктивного влияния и, в то же время, о боязни осознать его.
Реакции на болезнь, травму или оперативное вмешательствоМногие дети реагируют на боль, нарушение функций организма, лечебные процедуры, госпитализацию и хирургическое вмешательство так, как будто бы это соответствующее какому-то проступку наказание. Если у ребенка нет общего чувства опасности, он может перенести боль и инвалидность стоически, в то время как даже незначительная болезнь или травма могут вызвать у другого ребенка сильную тревогу, предположительно, потому что они активизируют комплекс смерти или соответствуют образу «атакующего» и, в особенности, потому что он воспринимает амбивалентность чрезмерных реакций матери. Некоторые дети чрезвычайно нетерпимы к боли, боятся врачей и медицинского осмотра и могут отреагировать на небольшую операцию психическим расстройством. Эти дети, как обращает внимание А. Freud (291), защищаются от холода и сквозняков, чтобы отразить угрозу смерти, и тщательно выбирают еду, боясь, что их могут отравить.
Lourie (292) сообщает, что даже очень маленькие дети с тяжелыми заболеваниями представляют смерть как связанную с насилием и наказанием. Morrissey (293) обнаруживает, что танатическая тревога существует в очень раннем возрасте, хотя чаще она наблюдается у более старших детей. Среди его серьезно больных пациентов был трехлетний ребенок, который, как определили, страдал от подобной тревоги.
А. Freud (291) говорит, что большинству психиатров известно, что любое хирургическое вмешательство в тело ребенка может служить отправной точкой для активизации, группирования и рационализации идей о нападении, подавлении и (или) кастрации. Если фантазии ребенка связаны с его агрессией, направленной против матери, операция переживается, как несущая возмездие, атака со стороны матери, целью которой служат внутренности ребенка (наблюдение, первоначально сделанное M. Klein). Детям свойственно приписывать внешним или интернализованным агентам любые болезненные процессы, происходящие внутри тела, а также все, что наносит ему травму. В соответствии со своей интерпретацией происходящего, маленькие дети реагируют на боль не только тревогой, но и другими аффектами, соответствующими содержанию подсознательных фантазий – то есть, с одной стороны, яростью, гневом и мстительными чувствами, а с другой – мазохистской покорностью, виной или депрессией.
Тонзиллоэктомия, по-видимому, является особенно провоцирующей тревогу. Langford (294) обнаружил, что эта операция ускорила появление приступов тревоги у большого количества детей, у которых уже были эмоциональные расстройства, а Jessner и др. (295) сообщили, что операция по удалению миндалин – стрессовое переживание для всех детей потому, что оно активизирует сильные детские страхи оставления на произвол судьбы, увечья и смерти.
Изучение взрослых пациентов подтверждает значение, которое придают болезням и операциям дети. Bard и Dyk (296) обнаружили, что у некоторых убеждений, касающихся причины болезни, имеется рациональная основа. Пациенты в значительной степени верили, что межличностные отношения могут быть до такой степени вредоносными, что вызывают тяжелую болезнь. Пугающее событие обычно воспринимается так, как это было в раннем детстве – то есть, оно является формой действия человеческих существ, обычно родителей. Если во взаимоотношениях со своими родителями ребенок приобретает убеждение, что травма, которую он переживает, является заслуженной из-за какой-то его ошибки, то тогда его интерпретация травмы, переживаемой им позднее, может согласовываться. Окружение ребенка в детстве на самом деле может быть враждебным, а наказания за проступки – чрезмерными. Авторы не находят значительной связи между убеждениями в причине болезни и культурными, образовательными и религиозными факторами. Kluckhohn (297) также убежден, что персонификация причинности берет свое начало в раннем развитии, когда практически все, что происходит с ребенком, опосредовано человеческими агентами, родителями и лицами, их заменяющими. Janis (298) придерживается мнения, что любое проявление признаков потенциального увечья или уничтожения повторно активирует те модели эмоционального реагирования, которые установились и усилились во время периодов стресса в раннем детстве. При изучении реакции на ампутацию частей тела Rosen (299) обнаружил, что нарушение обычных моделей поведения, по-видимому, связано с разрушением защитного механизма, состоящего из раннего отрицания возможности получения увечья. Если благодаря механизму отрицания эго чувствует себя в безопасности, то разрушение этой защиты отбрасывает эго назад, в период младенчества[22].
Комплекс смерти как определяющий фактор психических и психосоматических заболеванийМы рассмотрели как болезнь, травма и операция выявляют комплекс смерти и могут усилить его. Теперь мы можем исследовать ту роль, которую комплекс играет в обуславливании эмоциональных и психофизиологических нарушений в детстве и подростковом периоде. Я приведу цитаты, чтобы продемонстрировать широкий диапазон этих расстройств и значительность фактора материнской разрушительности в их патогенезе.
