Дэвид Сэджвик - Раненый целитель: Контрперенос в практике юнгианского анализа
Размышляя над случившимся ретроспективно, мне было бы лучше сдерживать гнев или при необходимости до некоторой степени выпускать пар (возможно, с помощью иронии, как я это делал с вербально грубой пациенткой, см. выше). Фордхам приводит пример раздражавшего его пациента, который спросил его, сказал ли тот «карма или спокойнее?»[65] — на что Фордхам (мне кажется, довольно ехидно) пошутил и произнес «кальмер» (в оригинале «kalmer» — прим. перев.) (1978а, р. 129). Но в основном предпочтительнее ответы без какого-либо отыгрывания, как рекомендует Ламберт (1972). Идея Винникотта об объективной «ненависти в контрпереносе» — вполне оправданных чувствах, которые иногда можно раскрыть пациенту, но лишь гораздо позднее, когда он уже чувствует себя хорошо — является весьма существенной для нашего обсуждения. На противоположном полюсе находится Сирлз, который, чтобы избежать фиксации обиды и чувства вины, рекомендует «час за часом передавать столько доброго отношения, сколько в нас есть» клиентам, зачастую имеющим очень тяжелые нарушения (Searles, 1966, р. 34).
Самораскрытие
Вся эта проблема отыгрывания связана с более широким вопросом раскрытия своего контрпереноса аналитиком. Его трудно обсуждать вне конкретного контекста. В целом, для меня лично, кажется более приемлемым ошибиться в сторону нераскрытия. Юнг, очевидно, занимал позицию «Выкладывай!», как следует из его Тэвистокских лекций[66] и рассказов из первых рук о его харизматической личности и сверхъестественных интуитивных силах (см. Jaffe, 1971). Свой контрпереносный сон о клиентке в «башне замка» он немедленно раскрыл и проинтерпретировал ей и, судя по его рассказу, получил положительные результаты (Jung, 1943, р. 112). Для других аналитиков, которые менее активно проявляют себя на сессиях, часто необходимо предварительное внимательное изучение ситуации.
Психоаналитики, которые довольно долгое время занимались изучением этого вопроса, разделяются примерно на три лагеря по степени «раскрытия»: консервативный (нет), умеренный (избирательное) и радикальный (более свободное, хотя и продуманное использование)[67]. Это полезный спектр, на котором, однако, не обязательно фиксироваться. Позиция аналитика по этому вопросу может варьировать от сессии к сессии, или даже в течение одной сессии. Это во многом зависит, опять же, от клиента, терапевтического альянса, времени, атмосферы, ассоциаций, интуиции, эмпатических состояний, продолжительности или стадии лечения и так далее—это одно из тех многих решений, о которых говорилось в начале этой главы.
Тем не менее, можно прояснить наиболее общие моменты. Юнг, возможно, попал бы на радикальный край этой шкалы. Моя позиция находилась бы где-то между умеренной и консервативной: если требуется самораскрытие, обычно его можно ограничить высказываниями об эмоциональных состояниях на сессии или об элементах контрпереноса, которые уже хорошо проработаны. То есть, лучше показывать «конечные продукты» работы, основанной на контрпереносе, чем детали, которые находятся «еще в процессе». Недостаточно проработанные реакции могут быть интересными, но могут оказаться дополнительной ношей для пациента, которому и без того не легко. Кроме того, они побуждают анализировать аналитика, что он совсем не должен делать, поскольку пациент не подготовлен к этому и может обидеться. Нельзя сказать, что пациент или его бессознательное не изучает или возможно (Сирлз), не пытается «лечить» аналитика. Аналитик должен принимать намеки, но ответственность брать на себя. Если нужно поделиться чем-то из контрпереноса, то лучше, чтобы это исходило из насколько возможно нейтрального состояния, если возможно, а не из состояния переполненности эмоциями. Хорошей гарантией будет проверка своего состояния на возбужденность перед тем, как решиться на такое раскрытие.
Конечно же, зачастую невозможно найти это нейтральное место. Пациент может задевать терапевта или давить на него. Честность — это лучшая политика, но честность не обязательно означает полное раскрытие. Достаточно ограниченного, тактичного раскрытия. В целом мне кажется более правильным молчать, если нет уверенности, и сразу же признать ошибку или свою неуверенность, не защищаясь, если это необходимо. В контексте сессии можно поделиться возникшим чувством, образом, или ассоциацией. Детали, однако, можно оставить при себе. Такие реакции должны приходить в ответ на слова пациента или развивать далее что-то, о чем он говорит. Так что раскрытие в этом случае — это скорее амплификация, чем активная прямая интервенция. С другой стороны, иногда процесс надо просто контейнировать, или (по Гудхарту) может возникнуть «разряжающее комплексы» поле, когда вообще мало что может быть сказано. Тогда остается надеяться, что терапевтический альянс в достаточной степени сохранился, чтобы устоять перед хаотичными бессознательными состояниями.
На другом конце спектра раскрытия находится идея Шварц-Саланта о важности подтверждения «видения» пациентом аналитика (особенно в работе с пограничными пациентами). Как обычно, решение сделать это зависит от способности к пониманию клиента и специфического контекста, а также от точности видения ситуации. Зрелость терапевтических отношений является ключевым фактором здесь. Предложенное Шварц-Салантом очень свободное участие в общем образном поле, очевидно, требует длительного развития и особых отношений. Например, хоть этот пассаж и вырван из «образного» контекста, мне было бы трудно в реальности сказать пациентке: «я хочу проникнуть в вас сзади» (Schwartz-Salant, 1986, р. 44). Возможно, он глубоко погружен «in vivo» эротического поля, а другим аналитикам гораздо труднее достигнуть этого на сессиях. Тем не менее, модель, обрисованная в этой главе, также включает в себя полное признание такого рода фантазий аналитика, но частным образом, обычно не раскрывая их пациенту.
Если принять все это во внимание, то следует подумать об отношении к интуитивным догадкам, появляющимся у аналитика в результате прямого использования контрпереноса или сновидений. Вопрос самораскрытия здесь является первостепенным, поскольку их воздействие может быть сильным. Терапевту очень приятно, когда его видят исполненным инсайтов или даже своего рода волшебником. Однако главным тут является вопрос времени, или понимания, что сейчас нужно пациенту. Великое искусство анализа состоит в том, чтобы вовремя «заткнуться». Вспыхнувшие инсайты иногда можно держать при себе до тех пор, пока пациент не будет готов к ним, или даже ими вообще можно пожертвовать. На мой взгляд, не повредит сосчитать до десяти и еще важнее дважды перепроверить свою интуицию. Фордхам настаивал на осторожности в вопросе быстрых контрпереносных раскрытий пациентам — необходимо подождать, пока материл пациента состыкуется с тем, что аналитик уже «знает».
В целом, контрпереносная работа состоит из двух частей: проработать это содержание и затем что-либо с ним сделать. Как утверждает Розмари Гордон, после дифференциации материала аналитик должен решить, «сообщать ли пациенту о своих эмоциональных реакциях и, если сообщить необходимо, то когда и в какой форме» (Gordon, 1968, р. 181). Примыкая скорее к сторонникам радикального подхода к самораскрытию, Сирлз точно определяет твердую основу для ответа на вопрос о том, когда и как раскрывать контрпереносный материал:
Для меня очевидно, что внутренняя свобода аналитика в переживании чувств, фантазий и изменений в его личной идентичности, связанных с переносом пациента... желательна и необходима. Но в равной степени очевидно, что только его терапевтическая интуиция вместе с накопленным клиническим опытом могут быть лучшими советчиками в вопросе о том, когда это раскрытие будет своевременным и полезным — а когда, наоборот, время неподходящее, и было бы неразумно выражать свои внутренние переживания. (Searles, 1973, р. 279).
Весь этот вопрос самораскрытия может зависеть не только от стиля и обстоятельств, но и от оценивания важности «идентификации» с аналитиком. Для многих аналитиков взаимодействие пациента и терапевта целительно тогда, когда пациент интроецирует «хороший объект», или переживает в настоящем позитивный, «корректирующий эмоциональный опыт». Представление аналитика о том, как это должно происходить, может определять степень сознательного раскрытия контрпереноса. Поскольку мы не уверены в том, что же на самом деле «лечит», естественно, будут существовать расхождения в представлениях о принципах работы психотерапевта. Я не собираюсь напускать таинственности, однако думаю, что весь аналитический процесс, включая сущностную природу общения, является в значительной степени бессознательным (что не означает, что мы не должны стараться внимательно и сознательно выстраивать его). Соответственно, возвращаясь к контрпереносу, знание себя представляется более важным, чем самораскрытие как таковое. Можно быть радикальным в переживаниях и консервативным в раскрытии этих переживаний. И поскольку, похоже, не может быть твердо установленного правила в вопросе самораскрытия, главным здесь будет постоянное обдумывание в целом и в каждом конкретном случае.
