Александр Данилин - Ключи к смыслу жизни
Оба эти понятия, как говорят философы, не имеют своих предикатов. Это слова, не имеющие ясного аналога в окружающей нас реальности. Нельзя показать рукой на какие-то приметы или события и сказать: вот это — счастье, а вот это — свобода. Одно и то же событие может восприниматься одним человеком как счастье, другим — как несчастье. Каждый человек борется за свое понимание свободы и счастья.
Борьба за свободу — это борьба за то, чтобы мир и все окружающие люди вели себя так, как хотят этого сами борцы. Борьба за счастье в нашей семейной жизни поминутно оборачивается борьбой за то, чьи желания будет исполнять семья: мужа или жены... Каждый борется за свое счастье.
Правда, сама ситуация борьбы незаметно переводит семью в состояние несчастья. Мы становимся зависимыми от борьбы, которую ведем.
Дело в том, что понятие счастья почему-то не подразумевает борьбы за него.
Счастьем мы называем состояние, которое приходит к нам само, без видимых усилий с нашей стороны. Любая борьба, по определению, это затрата усилий. Она может породить лишь состояние удовлетворенности или чувство победы. Чаще всего мы бываем удовлетворены победой или испытываем радость от нее, но это чувство быстро проходит. Счастье же, как и свобода, это состояния длительные, а скорее всего, и безвременные, то есть длительности не имеющие. Счастье — это такое ощущение бытия в мире, в котором все само по себе соответствует нашим желаниям. Причем соответствует не по причине трудов наших праведных, а просто потому, что мы этого заслуживаем.
«Я хочу, чтобы все у меня было, и ничего мне за это не было», — это и есть современная формула счастья. Наркотики и алкоголь — это «лекарства счастья». Даже мечта алхимиков об «эликсире жизни» или «философском камне» была лишь трансформированной мечтой о счастье. Стать счастливым, хотя бы на время, глотнув из бокала или приняв таблетку, то есть, не затрачивая на это усилия души, есть попытка смоделировать счастье. Если говорить точнее, то это попытка создать его иллюзию.
Вот демонстрация принципа гедонизма современным писателем Александром Мелиховым: «Возьмем, к примеру, наркоманию — не только опаснейшую, но на первый взгляд и абсолютно нелепую, «противоестественную» социальную язву: человек обменивает неисчерпаемое богатство реального мира на кратковременный иллюзорный «кайф», с катастрофически высокой вероятностью приводящий его к мучительной гибели. Однако этот обмен не так уж и нелеп для того, кому во внешнем мире всё абсолютно безразлично, а потому неинтересно, кому сильные эмоции дает лишь самоуслаждение (то есть счастье, каким его понимают современные «маги». — АД.).
Скажем, любовь издавна считалась «кайфом» очень серьезным, но — если каждое дело, каждый дар внешнему миру для тебя чистая обуза, то и любовь быстро окажется тебе не по карману. Это же сколько хлопот (с риском унизительного поражения), чтобы завоевать свой «предмет», да и победа тут же навлекает на тебя новую мороку: ты должен сделаться защитником, кормильцем... Не проще ли оставить от любви одну лишь приятную сторону — секс? Но ведь и секс требует чем-то поступаться, хоть на полчаса ублажить и партнера, — спокойнее перейти к мастурбации, чтоб уж совсем никому ничего не давать, совсем ни от кого ни в чем не зависеть. Однако и мастурбация требует каких-то усилий, какой-то специфической готовности — ну, так сделаем укол, и будем иметь всё сразу и без хлопот».
Я цитирую Мелихова по статье Г. Померанца «Подлинное и призрачное счастье». Вот что пишет сам автор этой статьи:
«Что-то накапливалось, накапливалось — и вдруг стало очевидным. Дело не только в наркомании. И не в доступности химического рая, сравнительно с сексом. Доставать шприцы и всё прочее — тоже хлопотливое дело, примитивный секс иногда обходится дешевле, отдельный атом-индивид может выбирать и водочку. Страшен весь клубок дешевых развлечений. Но наркомания, вместе со СПИДом, многократно ускорила процесс распада культуры. Если западная цивилизация не встряхнется, не найдет сил для возрождения, — Китай, расстреливая торговцев наркотиками, без выстрела выиграет четвертую мировую войну.
Черную работу проделает Черная Смерть. Страны христианской цивилизации опустеют, как некогда Западная Римская империя, и мирно (или почти мирно) будут присоединены к Поднебесной. Которая одним махом покончит и с экологическим кризисом, и с взрывным ростом населения, и с правами человека, и со СПИДом.
Единственная альтернатива искушениям призрачного счастья — путь, на котором мы встречаемся с подлинным счастьем. Я этот путь испытал. Трудность — в том, как передать свой опыт. Как передать свое чувство иерархии, свое понимание Себя как многослойного начала? Где на величайшей глубине действует Божья воля, поближе к поверхности — творческая воля и только на самой поверхности — воля к простым радостям. Которые тоже не дурны, если знают свое место».
Про разрушительную работу мы знаем хорошо. Если задуматься, то беспробудное пьянство, в которое выродилась иллюзия счастья в нашей родной стране, уже произвело опустошительный эффект Черной Смерти. Мы уже имеем дело с опустевшей Россией, реальная демографическая ситуация в которой не дает никаких шансов на заполнение пустоты. Точнее говоря, этот шанс дают нашей земле только мигранты с Кавказа и мигранты с того же Востока, в основном, из Китая.
Про будущее сложно что-либо утверждать однозначно. На место Китая в приведенной выше цитате другие авторы ставят другие восточные цивилизации. Однако во всех подобных взглядах есть нечто общее. Цивилизациями, которые выживут, философы считают именно те, в которых сохранились традиционные понятия о смысле человеческой жизни как о долге, который человек принимает в качестве собственного — внутреннего счастья.
Что касается иерархии, о которой пишет Г. Померанц, то ее образы вовсе не секретны и существуют во всех традиционных культурах, включая сюда и европейскую и традицию отечественной мысли.
В 30-х годах XX века французский писатель и философ Жан Поль Сартр придумал термин «экзистенциализм» для описания ряда учений сходно мыслящих философов, но еще в середине XIX века первый одинокий философ, задумывавшийся о смысле человеческого бытия, — Франц Киркегор писал о том, что каждый человек должен прислушиваться к «внутреннему смыслу» своего бытия.
Он делил человеческое существование на аутентичное — имеющее смысл, и неаутентичное — смысла не имеющее. Причем аутентичным Киркегор считал существование человека, способного чувствовать свою внутреннюю сущность и отдельность задачи своего существования, от существования других людей.
Задача существования это и есть долг.
Неаутентичным, в свою очередь, Киркегор считал человека, существование которого определяется тиранией толпы (plebs).
Именно из словаря Киркегора слово «плебс», или плебей, проникло в наш лексикон. Но мы забыли, что изначально это слово, имеющее в нашем языке отчетливо пренебрежительный оттенок, обозначало человека, не способного обращаться к своей «внутренней сущности», человека, поведение которого целиком определяет толпа.
«Толпа» Киркегора — это и есть то, что мы с вами выше называли внешним миром. В середине IX века люди еще не знали ни кино, ни телевидения, ни других средств массовой информации.
«Аутентичное» существование Киркегора — это способность обращаться к своей внутренней сущности, которая для философа является носителем смысла жизни любой человеческой индивидуальности. В глубинах человеческого «Я» хранится истина, которая для христиански мыслящего философа, несомненно, является образом и подобием Божьим внутри каждого человека.
Наше профессиональное мышление сильно исказило мысль Киркегора. От его термина «аутентичность» произошел хорошо известный нам термин «аутизм», описывающий провал личности в собственное внутреннее пространство, сопровождающийся потерей способности адекватно реагировать на события внешнего мира.
Но мы забыли о том, что существование болезненного аутизма вовсе не отменяет необходимость естественной аутентичности, как элемента жизненно необходимого для нормального существования человеческой психики.
Я очень люблю пример «иерархии счастья», записанный в самом начале прошедшего столетия Василием Розановым.
«Мой Бог — бесконечная моя интимность, бесконечная моя индивидуальность. Интимность похожа на воронку, или даже две воронки. От моего «общественного я» идет воронка, суживающаяся до точки. Через эту точку — просвет, идет только один луч: от Бога. За этой точкой — другая воронка, уже не суживающаяся, а расширяющаяся в бесконечность: это Бог. Там — Бог». Так что Бог
1) ...и моя интимность,
2) ...и бесконечность, в коей самый мир — часть». Оказывается, психиатрия с ее понятием «аутизм» была в чем-то
