Александр Данилин - Ключи к смыслу жизни
Причиной выпадения отдельной личности из этого единства стала древняя физика. Если говорить точнее, то не сама физика, то есть атомизм Демокрита и Левкиппа, а попытка строго следовать метафизическому принципу «что внизу, то и наверху». Гипотеза «атомов, окруженных пустотой», Демокрита была логически перенесена на человека. Из члена общества, части рода или племени человек неожиданно превратился в изолированный атом, окруженный пустотой. От всего учения Демокрита, как вы можете видеть из приведенных выше ответов, осталась лишь его простейшая мысль: если человек — изолированный атом, значит, нет ничего высшего, что объединяет деятельность этих атомов, а если нет ничего высшего, значит, нет и смысла. О чем же тогда думать, кроме удовольствий? У Демокрита есть образ «смеющегося философа» — ироника, опровергающего любые глобальные идеи и учения. Из этого образа Эпикур и создал гедонизм как свою собственную теорию человека.
Теория гедонизма, принадлежавшая перу классической Греции, вульгарной отнюдь не была. Эпикур, в отличие от современного человека, прекрасно помнил законы симпатии или сродства атомов Демокрита. Он знал, что чувственные наслаждения приводят к бедам и страданиям. Он советовал избегать подобных наслаждений и искать удовольствия в созерцании красоты, в беседах с друзьями и в великодушии: «приятнее давать, чем получать», — это его фраза.
Широко известно, что белые грибы при длительной жаре становятся ядовитыми. Выделенная «длительной жарой» из сложного философского учения простая мысль становится ядовитой достаточно быстро. И вот уже Нерон декламирует стихи Гомера о пожаре Трои, глядя на Рим, подожженный по его приказу.
Учителем Нерона был один из основателей другого философского взгляда на мир — стоик Сенека. В идеях стоицизма человек, даже осознавший себя как меру всех вещей, вовсе не обязан превратиться в эпикурейца.
Вместо понятия единого бога Сенека, вслед за своим учителем, основателем стоицизма Эпиктетом, предлагал чувствовать общность атомов. Он называл эту общность «немым космосом». Ощущая себя частичкой единой вселенной, человек мог противостоять ударам судьбы, сохраняя невозмутимость, которая была идеалом стоицизма. Однако невозмутимость и чувство гармонии с космосом слишком явно противостояли грубым чувственным удовольствиям, которыми был так увлечен ученик Сенеки.
Предельно упрощенная Нероном мысль Эпикура победила — Нерон казнил своего учителя.
А как же мы, современные люди? Ведь квантовая физика, которую мы проходим в школе, и существование имплицитного порядка Дэвида Бома, о котором автор этой книги так много писал, гораздо ближе к учению Сенеки, чем к учению Эпикура. Да и «космизм» в эпоху после атеизма стал одним из главных символов нашей внутренней веры. Очень многие современные люди на вопрос о своей вере отвечают: «Я верю в Бога, но только не в Бога официально существующих религий... Я верю в гармонию и разум Вселенной».
Но почему только вечное противостояние Эпикура и Эпик-тета? Кроме этих олицетворений долга и удовольствия всегда существовала третья сила, которая пыталась объяснить, каким образом эти два, казалось бы, навсегда расставшихся вектора человеческих стремлений сходятся в одной точке.
Я имею в виду Плотина и неоплатоников. В самом начале нашей эры Плотин уже описал голографический принцип существования Вселенной и имплицитный порядок Дэвида Бома:
«Мы все составляем одно. Но мы не ведаем об этой общности, ибо обращаем свой взгляд вовне, вместо того, чтобы обратить его к точке, к которой привязаны. Мы все подобны лицам, повернутым наружу, но связанным изнутри с единой вершиной. Если бы мы могли вдруг обернуться или нам бы посчастливилось и «Афина потянула нас за волосы», то увидели бы одновременно бога, себя и все сущее».
Я хочу обратить ваше внимание на то, что это европейская философия, а вовсе не далекий Восток.
Есть и еще один взгляд Плотина, к которому современное человечество неосознанно стремится в своей «космической религии».
Порфирий, ученик Плотина и составитель «Энеад», приводит рассказ об Амелии — другом очень набожном ученике Плотина:
«Амелию нравилось приносить жертвы; он не пропускал обрядов, связанных с новолунием. Однажды он захотел взять с собой Плотина, но Плотин сказал ему: «Боги должны приходить ко мне, а не я к ним». Мы не могли понять, о чем он думает, произнося столь гордые слова, и не посмели спросить».
Небольшая группа учеников была явно поражена этой презрительной фразой, относящейся к традиционным культам. Но здесь кроется плотиновское понимание Божественного присутствия.
Чтобы обрести Бога, не обязательно отправляться в его храмы. Ходить никуда не нужно... Нужно просто самому стать живым храмом, в котором присутствие Бога могло бы проявиться.
Это и есть третий путь.
Но он только для тех, кто воспринимает себя «не таким, как все» и готов следовать за этим чувством.
Ну, а в борьбе двух философий, олицетворяющих различный смысл жизни человека, утратившего Бога, победил гедонизм.
Победил, во всяком случае, в массовой культуре. Наверное, так и должно быть. Потому что долг, который исполняется по приказу человеческому, лишен радости. Мой долг — это то, что я чувствую внутри себя, результат моего разговора с Богом. Во всех остальных случаях он — обуза, и человек стремится избавиться от долгов.
По счастью ли, или по промыслу божьему, спор Эпикура с Эпиктетом возрождается во все эпохи неверия. Большинство тяготеет к вульгарному эпикурейству, а разрозненные, но не до конца истребленные остатки творческой интеллигенции — к метафизическому стоицизму. Они пытаются выполнять свой долг, стоически сопротивляясь феноменам массовой культуры.
Что имеет в виду современный гедонист, когда говорит, что смысл его жизни заключен в стремлении к счастью?
Кажется, что ответить на этот вопрос очень трудно из-за не сравнимого ни с какой эпохой разнообразия удовольствий и наслаждений, которые предоставляет торговая цивилизация.
Однако мечта о счастье не передается ни одним из этих наслаждений. Человек никогда не может сказать: «Вот я куплю автомобиль — и буду счастлив».
Это значит, что, говоря о счастье, мы имеем в виду не только обладание конкретными удовольствиями. Как, в таком случае, можно описать единое представление о счастье у человека, смысл жизни которого заключен в поиске удовольствий?
Для себя я пришел к выводу, что понять это главное значение проще всего, если начать со слова, имеющего прямо противоположное значение — с антонима. Это, разумеется, слово «несчастье». Несчастье, конечно, тоже у каждого свое: несчастьем сожжет быть болезнь, потеря близкого человека, несчастный случай, увольнение с работы, в конце концов.
Смерть близкого человека мы называем даже не несчастьем, это горе. Горе — это что-то еще более глубокое, чем несчастье. Чем горе отличается от несчастья?
Мы это прекрасно знаем. Горе мы испытываем оттого, что понимаем: в этой ситуации ничего нельзя изменить.
Суть понятия несчастья точно такая же. Несчастьями мы чаще всего называем события, последствия которых трудно изменить.
Болезнь — это несчастье. Она вызывает ощущение появившихся где-то внутри нашего — такого родного и знакомого — тела каких-то загадочных и недоступных разуму процессов, которыми мы не в состоянии управлять. На период болезни они управляют нами.
В потере работы мы почти всегда внутренне обвиняем людей, которые несправедливо к нам относятся, и кроме этого, в момент потери работы мы чувствуем себя щепкой в океане судьбы. У многих появляется ощущение, что другую работу найти невозможно. На самом деле мы знаем, что найти другую работу можно. Смотрите: несчастьями мы называем то, что связано с внешними, казалось бы, независимыми от нас обстоятельствами.
Мы называем «несчастьем» состояние, в котором мы чувствуем большую или меньшую зависимость от внешнего мира или жизненных обстоятельств.
Мы чувствуем себя несчастными, когда не можем ничего изменить или когда перемены требуют сложных или непривычных усилий. И сами сложившиеся обстоятельства, и эти усилия являются для нас нежеланными. Они не совпадают с нашими желаниями.
Если вы согласны с тем, что написано выше, вы должны согласиться и с обратным утверждением.
Счастье — это совпадение происходящих событий с нашими желаниями. Для того чтобы мы чувствовали себя счастливыми, внешний мир должен исполнять наши желания.
Мир должен прогнуться под нас.
«Так выпьем же за то, чтоб наши желания совпадали с нашими возможностями!» — я надеюсь, что мои читатели помнят эту цитату из фильма «Кавказская пленница» Леонида Гайдая. Не только этот тост, но и весь фильм посвящен мысли о том, что принудительное счастье невозможно, или что счастье и зависимость — две вещи прямо противоположные. Получается, что самый близкий синоним слова «счастье» — это слово «свобода».
