Люк Райнхарт - ДайсМен или человек жребия
После двадцати секунд тишины (относительной, разумеется: Ларри потянулся через весь стол, чтобы положить в тостер кусок хлеба, а Эви сделала попытку продолжить монолог о динозаврах, но замолчала под строгим взглядом) я (в теории всегда можно избежать ссоры, сдавшись противнику до начала крупномасштабного наступления) примирительно сказал:
— Прости, Лил.
— Это все твой чертов дзэн! Я пытаюсь тебе объяснить, что мне не нравится, как мы проводим досуг. Почему нельзя придумать что-нибудь новое или для разнообразия сделать хоть раз так, как хочу я?
— Можем, солнышко, можем. Три последних спектакля…
— Да я тебя чуть ли не на аркане туда тащила. Ты такой…
— Солнышко, дети…
На самом деле дети, похоже, реагировали на наши пререкания как слоны, наблюдающие за ссорой двух комаров. Но этот аргумент неизменно помогает утихомирить Лил.
Когда завтрак был окончен, она повела детей одеваться, а я пошел мыться и бриться.
Вскинув правую руку с намыленным помазком, подобно индейцу, восклицающему «Хау!», я хмуро смотрел на свое отражение. Я терпеть не мог сбривать двухдневную щетину. Тень вокруг рта придавала мне сходство — по крайней мере, могла придавать — с Дон Жуаном, Фаустом, Мефистофелем, Чарлтоном Хестоном[14] или Иисусом. Я знал, что, побрившись, буду выглядеть как преуспевающий, по-мальчишески симпатичный сотрудник по связям с общественностью. Поскольку я был респектабельным психиатром и не видел себя в зеркале без очков, мне пришлось отказаться от идеи отрастить бороду. Впрочем, я позволил себе оставить бачки, которые немного уменьшали сходство с преуспевающим сотрудником по связям с общественностью и слегка увеличивали сходство с не слишком преуспевающим безработным актером.
Я начал бриться, сосредоточив особое внимание на трех волосках на кончике подбородка, когда вошла Лил, все еще в своей целомудренно-вызывающей ночной рубашке, и прислонилась к дверному косяку.
— Если бы не дети, давно бы с тобой развелась, — сказала она не то шутя, не то всерьез.
— М-м-м.
— Если оставить их тебе, они превратятся в дзэн-буддодурачков.
— М-м-м.
— Я одного не могу понять. Вот ты психиатр, говорят даже неплохой. Но во мне, да и в себе разбираешься не лучше нашего лифтера.
— Но, солнышко…
— И не спорь! Ты думаешь, что секса, извинений до и после каждой нашей ссоры, наборов красок, гимнастических купальников, гитар, пластинок и новых книжек, выписанных по каталогам книжных клубов, достаточно, чтобы сделать меня счастливой? Да все это у меня в печенке сидит!
— Чего же тебе не хватает?
— Не знаю. Ты у нас аналитик. Ты должен знать. Мне все надоело. Читал «Мадам Бовари»? Так вот, я — Эмма, только без ее романтических надежд.
— А я, выходит, тот дубоватый доктор.
— Да. Я рада, что ты это заметил. Что за радость скандалить, если ты не понимаешь моих намеков. Ты и в литературе разбираешься не лучше нашего лифтера.
— Скажи-ка, что у тебя с этим лифтером?
— Я бросила йогу.
— Почему?
— Занятия меня напрягают.
— Странно, обычно они…
— Я зиаю! А меня напрягают, и я ничего не могу с этим поделать.
Я закончил бриться, и теперь, сняв очки, стал наводить лоск на свою шевелюру, хотя не был уверен, что вместо средства по уходу за волосами не взял по ошибке какую-то жирную детскую мазилку. Лил тем временем вошла в ванную и устроилась на деревянной бельевой корзине. Чуть присев, чтобы увидеть в зеркале макушку, я почувствовал боль в коленях. Более того, без очков я сегодня выглядел постаревшим и каким-то несвежим. Поскольку я не курю и почти не пью, то подумал, может, это неумеренный петтинг по утрам виноват, что у меня такой утомленный вид.
— Может, в хиппи податься? — рассеянно продолжала Лил.
— Кое-кто из моих пациентов пробовал. Не похоже, чтобы они были слишком довольны результатом.
— Или наркотики?
— Лил, милая, драгоценная…
— Не трогай меня!
— Ну, Лил…
— Не прикасайся!
Лил прижалась к ванне и схватилась за шторку для душа, словно спасаясь от незнакомца в дешевой мелодраме, и я, обескураженный ее непритворным испугом, смиренно отступил.
— Милая, у меня пациент через полчаса. Мне пора идти.
— Я заведу роман! — крикнула она мне вслед. — Как Эмма Бовари.
Я обернулся. Она стояла, руки скрещены на груди, два локтя нацелены на меня из ее длинного стройного тела, безрадостное, мышиное, беззащитное выражение на лице; в этот миг она была похожа на Дон Кихота в женской ипостаси, которого только что подбрасывали на одеяле[15]. Я подошел к ней и обнял.
— Бедная моя, избалованная девочка. С кем ты собираешься завести роман? С лифтером? [Она всхлипнула.] С кем еще? С доктором Манном, которому шестьдесят три? С вульгарным и обходительным Джейком Экштейном [она терпеть не могла Джейка, а тот ее вообще не замечал]? Ну, полно. Скоро мы поедем на ферму, смена обстановки пойдет тебе на пользу. Ну…
Голова ее все еще прижималась к моей груди, но дыхание выровнялось. Она еще раз всхлипнула напоследок.
— Ну, теперь… нос кверху… грудь вперед… пузик втянуть… — сказал я. — Попу подобрать… и ты снова готова для встречи с жизнью. Ты можешь отлично провести утро: поболтать с Эви, обсудить авангардную живопись с Ма Кеттл [нашей прислугой], почитать «Тайм», послушать «Неоконченную симфонию» Шуберта. Все это чрезвычайно интересные и стимулирующие интеллектуальную деятельность занятия.
— Ты… [она потерлась носом о мою грудь]… забыл еще упомянуть, что можно раскрасить пару картинок в книжке-раскраске с Ларри, когда он вернется из школы.
— Совершенно верно. У тебя тут вообще непочатый край развлечений. И не забудь вызвать лифтера, когда уложишь Эви спать. Может быть, успеете…
Обняв Лил правой рукой, я вышел из ванной в спальню. Я одевался, а она молча стояла у нашего ложа и наблюдала за мной, по-прежнему скрестив руки на груди и выставив локти. Она проводила меня до двери и, когда мы обменялись на прощанье не слишком пылким поцелуем, сказала тихо и потрясенно, будто не веря самой себе:
— У меня теперь даже йоги не осталось.
3
Свой офис на 57-й улице я делил с доктором Джейкобом Экштейном, молодым (тридцать три года), динамичным (две опубликованные книги), умным (мы с ним неизменно находим общий язык), располагающим к себе (он всем нравился), непривлекательным (его никто не любил), анальным (компульсивно[16] играет на бирже), оральным (много курит), догенитальным (не обращает особого внимания на женщин), евреем (знает два жаргонных словечка на идише). У нас была одна секретарша на двоих — некая мисс Рейнголд, Мэри Джейн Рейнголд, немолодая (тридцать шесть лет), нединамичная (работает на нас), глупая (отдает предпочтение не мне, а Экштейну), располагающая к себе (все ее жалеют), непривлекательная (высокая, худая, в очках, никто ее не любит), анальная (обсессивно[17] чистоплотна), оральная (постоянно что-то ест), генитальная (очень старается) и нееврейка (считает употребление двух жаргонных слов на идише верхом интеллектуальности). Мисс Рейнголд встретила меня по-деловому.
— Мистер Дженкинс ждет в вашем кабинете, доктор Райнхарт.
— Спасибо, мисс Рейнголд. Мне вчера звонил кто-нибудь?
— Доктор Манн хотел уточнить насчет сегодняшнего ланча. Я сказала, что все остается в силе.
— Хорошо.
Прежде чем я успел пройти к себе, из своего кабинета бодро выскочил Джейк Экштейн, ликующе выпалил «Привет, Люк-детка, как твоя книга?» тоном, каким обычно друзья справляются о самочувствии жены, и попросил мисс Рейнголд найти несколько историй болезни. Я уже описал характер Джейка. Что касается его внешности, то он был приземист, плотен и коренаст. Лицо круглое, живое и веселое. Носит очки в роговой оправе. Взгляд пронизывающий, словно говорит: «Я тебя насквозь вижу». По манерам похож на торговца подержанными автомобилями. Его ботинки так сияют, что невольно закрадывается подозрение, уж не добавляет ли он фосфоресцирующее средство в крем для обуви.
— На последнем издыхании моя книга, — ответил я, пока Джейк принимал кипу бумаг у слегка взволнованной мисс Рейнголд.
— Замечательно, — сказал он. — А я только что получил из АР Journal отзыв на свою книгу «Психоанализ: цель и метод». Весьма лестный. — Он начал просматривать бумаги, время от времени откладывая ненужное на стол секретарши.
— Рад за тебя, Джейк. Похоже, ты и на этот раз попал в самую точку.
— Людям воссияла истина…
— Э-э… доктор Экштейн, — сказала мисс Рейнголд.
— Уверен, она им понравится. Может, я смогу обратить в свою веру кое-кого из аналитиков.
— Как насчет ланча сегодня? Успеешь? — спросил я. — Во сколько ты летишь в Филадельфию?
