Люк Райнхарт - ДайсМен или человек жребия
Обзор книги Люк Райнхарт - ДайсМен или человек жребия
В начале был Случай, и Случай был у Бога, и Случай был Бог. Он был в начале у Бога. Все чрез Случай начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть. В Случае была жизнь, и жизнь была свет человеков.
Был человек, посланный от Случая; имя ему Люк. Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Прихоти, дабы все уверовали чрез него. Он не был Случаем, но был послан, чтобы свидетельствовать о Случае. Это была случайность истинная, которая уравнивает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез него начал быть, и мир его не познал. Пришел к своим, и свои его не приняли. А тем, которые приняли его, дал власть быть чадами Случая, даже тем, которые уверовали случайно, которые не от крови, не от хотения плоти, не от хотения мужа, но от Случая родились. И Случай стал плотию (и мы видели славу его, славу как единородного от Великого Непостоянного Отца), и обитал с нами, полный хаоса, и обмана, и прихоти[1].
Из «Книги Жребия»Предисловие
«Человек — это его стиль», — сказал как-то Ричард Никсон и посвятил свою жизнь утомлению читателей.
Но что делать, если нет единого человека? Единого стиля? Должен ли изменяться стиль, если изменяется пишущий автобиографию? Если изменялся человек, о котором он пишет? Литературные критики будут настаивать, что стиль каждой главы должен соответствовать человеку, о чьей жизни идет речь. Указание весьма разумное, и потому его стоит последовательно не соблюдать. Комична жизнь, изображенная как высокая трагедия, хроника будней в изложении сумасшедшего, влюбленный в описании ученого. Поэтому… Забудем о критических соображениях по поводу стиля. Если в какой-то из этих глав стиль вдруг совпадет с предметом изложения, это произойдет по счастливой случайности, каковая, будем надеяться, повторится нескоро.
Хитроумный хаос: вот чем будет моя автобиография. Я сделаю порядок изложения хронологическим — новшество, на которое в наши дни отваживаются немногие. Но стиль мой будет случаен, и да поможет мне мудрость Жребия. Я буду мрачным и возвышенным, стану превозносить и насмехаться. Я буду вести повествование не от первого, а от третьего лица: я сделаю первое лицо всеведущим — способ повествования, обычно отводимый Другому. Когда мне придет на ум исказить историю моей жизни или отклониться от нее, я так и сделаю, ибо хорошо поданная ложь есть дар богов. Но реалии жизни дайсмена, Человека Жребия, гораздо занимательнее моих самых вдохновенных измышлений, так что в силу своей занимательности реальность будет доминировать.
Я рассказываю историю своей жизни по той же простой причине, что вдохновляла каждого, кто воспользовался этой формой: доказать миру, что я велик. Без сомнения, у меня ничего не выйдет — как не вышло у других. «Быть великим — значит быть неверно понятым», — сказал однажды Элвис Пресли, и никто не в силах это опровергнуть. Я расскажу об инстинктивной попытке человека реализовать себя новым способом — и меня сочтут сумасшедшим. Так тому и быть. Если случится иначе, я буду знать, что у меня ничего не вышло.
1
Мы не являемся самими собой; на самом деле нет больше ничего, что мы могли бы назвать «собой»; мы множественны, у нас столько же «я», сколько групп, к которым мы принадлежим… Невротик всего лишь имеет в открытой форме болезнь, от которой страдает каждый…
Й. X. Ван ден БергЭффект, к которому я стремлюсь, — добиться душевного состояния, в котором мой пациент начинает экспериментировать со своей сущностью, когда больше нет ничего раз и навсегда данного, безнадежно окаменелого, — состояния текучести, изменения и становления[2].
Карл ЮнгФакел хаоса и сомнений — вот что направляет мудрого.
Чжуан-цзыЯ — Заратустра, безбожник: я варю каждый случай в моем котле[3].
НицшеЛюбой может быть кем угодно.
ДайсменЯ крупный мужчина с огромными, как у мясника, руками, мощными, как дуб, ляжками, тяжелой челюстью, большой головой и массивными очками с толсты ми стеклами на носу. Мой рост — шесть футов четыре дюйма, вес почти двести тридцать фунтов[4]. Я вылитый Кларк Кент[5], — правда, если я сниму свой деловой костюм, окажется, что бегаю я не быстрее своей жены, силы во мне не больше, чем у мужчин, которые вполовину меня меньше по габаритам, да и дом вряд ли перепрыгну, сколько попыток мне ни давай.
Я исключительная посредственность во всех основных видах спорта, да и в некоторых второстепенных тоже. Играю в покер смело, но крайне неудачно, а на бирже — осторожно и взвешенно. Женат на хорошенькой женщине, которая в юности участвовала в группе поддержки и пела рок-н-ролл, и у нас двое милых, неневротичных и ненормальных детей. Я глубоко религиозен, сочинил первоклассный порнографический роман «Нагишом перед миром». Не еврей и никогда им не был.
Понимаю, что читателям и так уже нелегко составить из этих разрозненных сведений более-менее достоверное представление обо мне, но просто не могу не добавить, что я, в общем-то, атеист, что раздал тысячи долларов случайным людям, что время от времени у меня возникало желание свергнуть правительства США, Нью-Йорка и Бронкса и что членский билет Республиканской партии до сих пор лежит где-то в ящике моего стола. Как многим из вас известно, я основатель тех самых нечестивых Дайс-Центров по изучению поведения человека с применением игральных кубиков, которые «Вестник психопатологии» охарактеризовал как «возмутительные», «аморальные» и «поучительные», «Нью-Йорк тайме» назвал «из рук вон плохо управляемыми и коррумпированными», журнал «Тайм» — «сточной трубой», а «Эвергрин ревью» — «гениальными и забавными». Я любящий муж, неоднократно нарушавший супружескую верность; способный, весьма известный психоаналитик и единственный человек, которого одновременно исключили из Ассоциации психоаналитиков Нью-Йорка и Американской медицинской ассоциации (за «непродуманную деятельность» и «вероятную некомпетентность»). Меня обожают и высоко ценят тысячи поклонников игрального кубика по всей стране, но при этом я дважды оказывался пациентом психиатрической клиники и один раз даже сидел в тюрьме. В данный момент я пребываю на свободе, где надеюсь оставаться и впредь, если Жребий того пожелает, — по крайней мере пока не допишу все 640 страниц этой автобиографии.
По основному роду деятельности я психиатр. Моей страстью как психиатра и как дайсмена, или Человека Жребия, было и остается изменение человеческой личности. Своей. Других. Всех. Дать людям ощущение свободы, веселья и радости. Вернуть им потрясение опыта, которое испытываешь, когда на рассвете ступаешь босыми ногами по земле и видишь, как солнечные лучи, подобно горизонтальным молниям, пронзают верхушки деревьев на горе; когда девушка впервые подставляет губы для поцелуя; когда тебя неожиданно осеняет идея, способная вмиг изменить всю твою жизнь.
Жизнь — это островки восторга в океане скуки, и, когда нам за тридцать, мы видим их все реже. В лучшем случае мы бредем от одной исхоженной песчаной отмели к следующей и вскоре начинаем узнавать в лицо каждую встречную песчинку.
Когда я поднял эту «проблему» среди коллег, они заверили меня, что истощение радости так же естественно для нормального человека, как увядание его плоти, и во многом основывается на тех же физиологических изменениях. Они напомнили мне, что задача психологии — облегчать страдания, повышать продуктивность, налаживать отношения личности и общества и помогать человеку понять и принять себя. При этом совсем не обязательно менять свои привычки, ценности и интересы, надо смотреть на них здраво и принимать такими, как они есть.
Эта цель психотерапии мне самому всегда казалась вполне очевидной и желательной. Однако после того, как я «успешно» прошел собственный анализ и прожил умеренно счастливо и с умеренным успехом со среднестатистическими женой и детьми семь лет, незадолго до своего тридцатидвухлетия вдруг обнаружил, что хочу убить себя. И еще несколько человек.
Я подолгу бродил по мосту Квинсборо, глядя на воду в невеселых раздумьях. Перечитывал Камю, считавшего самоубийство логичным выбором в абсурдном мире. В подземке всегда подходил к краю платформы и при этом покачивался. Утром по понедельникам не сводил глаз с бутылочки со стрихнином, стоявшей на полке в моем кабинете. Часами грезил, как ядерный взрыв опустошит улицы Манхэттена, как моя жена случайно угодит под паровой каток и тот ее расплющит, как рухнет в Ист-Ривер такси с моим конкурентом доктором Экштейном, как истошно будет визжать и биться наша несовершеннолетняя няня, когда я пройдусь лемехом по ее непаханой целине.
