Ирвин Ялом - Мамочка и смысл жизни.
Вместо этого он ответил;
– Заметьте, я не критиковал чувства доктора Лэша по отношению к Мирне. У кого из терапевтов не возникали подобные мысли в отношении раздражающего его пациента? Нет, я не критикую его мысли. Я лишь критикую его непоследовательность, его неумение держать свои чувства при себе.
Это вызвало еще одну бурю протеста. Некоторые защищали решение Эрнста открыто выражать свои чувства. Другие критиковали доктора Вернера за то, что он не способствовал установлению доверительной обстановки на семинаре. Они хотели чувствовать себя здесь в безопасности. Они более не желали сдерживать град упреков, касающихся их терапевтических техник, особенно когда критика обосновывалась на традиционном аналитическом подходе, непригодном для тех клинических случаев, с которыми они сталкивались ежедневно.
В конце концов Эрнст первым заметил, что обсуждение утратило свою продуктивность и убедил группу вернуться к первоначальной теме – его контрпереносу. Тогда несколько членов группы рассказали о похожих пациентах, которые раздражали их и надоедали им, но замечание Барбары больше прочих заинтересовало Эрнста.
– Вряд ли это просто упрямая пациентка, – сказала она. – Ты говорил, что она доводит тебя как никто другой, и ты раньше никогда не чувствовал такого неуважения к пациенту?
– Это правда, но я не знаю почему, – ответил Эрнст. – Есть несколько моментов, которые просто выбивают меня из колеи. Меня бесят ее постоянные напоминания о деньгах, которые она мне платит. Она все время пытается превратить это в коммерческую сделку.
– А разве это не сделка? – вставил доктор Вернер. – С каких это пор? Ты оказываешь ей услуги, а она платит тебе за это. Мне кажется, это настоящая торговля.
– А пожертвования прихожан, – они же не делают из церковной службы акт купли-продажи, – возразил Эрнст.
– Да нет же, делают! – настаивал доктор Вернер. – Обстоятельства, может быть, более рафинированные и замаскированные. Прочти изящную надпись в конце молебника: «не будет пожертвований – прекратятся службы».
– Типичный аналитический редукционизм – все сводится к базовому уровню, – сказал Эрнст. – Я с этим не согласен. Терапия – не коммерция, а я не лавочник. Не поэтому я пришел в эту область. Если бы важнее были деньги, я бы выбрал что-нибудь другое – юриспруденцию, банковское дело, даже какую-нибудь высокооплачиваемую медицинскую специальность, например офтальмолога или рентгенолога. Мне кажется, терапия – это нечто большее, назовем это актом кари-тас. Я посвятил свою жизнь оказанию помощи. За что мне, между прочим, посчастливилось получать деньги. Но эта пациентка все время задает мне пощечины вопросом о деньгах.
– Ты даешь и даешь, – успокаивающе проговорил доктор Вернер своим ровным, исключительно профессиональным голосом, по-видимому, смягчаясь. – Но она ничего не дает в ответ.
Эрнст кивнул:
– Правильно! Ничего не дает тебе в ответ.
Ты даешь и даешь, – повторил доктор Вернер. – Ты даешь ей самое лучшее, а она требует еще лучшего.
– Именно это и происходит, – сказал Эрнст спокойнее.
Этот обмен репликами произошел так плавно, что никто из членов семинара, наверное, даже сам доктор Вернер, не осознали, как он перешел на успокаивающий профессиональный тон.
– Ты сказал, что она чем-то похожа на твою мать, – заметила Барбара.
– Я и от нее видел мало хорошего.
– Сказывается ли ее влияние на твои чувства по отношению к Мирне?
– С мамой было иначе. Я держался от нее на расстоянии. Она смущала меня. Мне неприятно было думать, что она родила меня. Когда я был маленьким – в восемь или девять лет, – стоило матери подойти ко мне слишком близко, и я чувствовал, что задыхаюсь. Я помню, что сказал своему психоаналитику: «Она поглощает весь кислород в комнате». Эта фраза стала девизом, основным мотивом моего анализа: мой аналитик возвращался к этому снова и снова. Порой я смотрел на свою мать и думал, что должен любить ее, но если бы она была чужой, мне бы не нравилось в ней ничего.
– Вот теперь мы знаем кое-что очень важное о твоем контрпереносе, – сказал доктор Вернер. – Хотя ты призываешь своего пациента сблизиться, ты в то же время ненамеренно посылаешь ей сигнал: «Не приближайся». Она может зайти слишком далеко и поглотить весь кислород. Без сомнения, она воспринимает это второе послание и реагирует именно на него. И позволь мне снова повторить: мы не можем скрыть своих чувств от пациента. Это урок сегодняшнего дня. И этот факт нельзя не выделить. Ни один опытный терапевт не может сомневаться в существовании бессознательного сопереживания.
– В твоих сексуальных чувствах к ней слишком много амбивалентности, – сказала Барбара. – Я поражена твоим отношением к ее груди – и желание, и отвращение. Тебе нравятся пуговицы на ее блузке, но они вызывают неприятие, потому что напоминают о матери.
– Да, – добавил Том, еще один из близких друзей Эрнста, – а потом ты смущаешься и начинаешь задаваться вопросом, смотрел ли ты на ее грудь. Со мной это тоже часто происходит.
– И твое сексуальное влечение, сопровождаемое желанием удрать? Что ты об этом думаешь? – спросила Барбара.
– Я, без сомнения, во власти темной примитивной фантазии о зубастом влагалище, – ответил Эрнст. – Но есть и еще что-то, что вызывает особенный страх.
Прежде чем заснуть, Эрнст еще раз спросил себя, может быть, ему стоит перестать встречаться с Мирной. Может быть, ей нужен терапевт женщина, размышлял он. Может быть, мои отрицательные чувства укоренились слишком глубоко и прочно. Но когда он поднял этот вопрос на семинаре, все, включая доктора Вернера, сказали: «Нет, не бросай это дело». Им казалось, что основные проблемы Мирны с мужчинами быстрее разрешит терапевт мужчина. Слишком плохо, думал Эрнст: он на самом деле хотел сбежать.
Он еще раз прогнал в голове эту странную сегодняшнюю сессию. Хотя и во многом неприятную, включая очередное напоминание о плате, но в общем удачную – Мирна наконец-то заметила его присутствие в комнате. Она спорила с ним, спрашивала, нравится ли она ему, обсуждала с ним его комментарий о майке. Это было утомительно – но по крайней мере произошло что-то необычное, что-то настоящее.
По дороге на следующую сессию Мирна опять прослушала ту злосчастную запись доктора Лэша, а затем запись последней встречи. Неплохо, думала она, ей понравилось, как она держала себя на последней встрече. Она радовалась, что заставила этого сосунка отрабатывать свои деньги. Как восхитительно, что он чувствовал себя неуверенно, когда дело касалось ее замечаний об оплате; я сделаю так, решила она, чтобы каждую сессию он отрабатывал свои деньги. Хватит ходить вокруг да около.
– Вчера на работе, – начала час Мирна, – я сидела в дамской комнате и подслушала, что говорили обо мне некоторые девчонки.
– И? Что же ты услышала? – Эрнста всегда интриговали истории о подслушанных разговорах.
– Вещи, которые мне не понравились. Что у меня мания зарабатывать деньги. Что я не говорю ни о чем, кроме этого, что у меня нет других интересов. Что я скучна и со мной трудно иметь дело.
– Ужасно! Как, наверное, обидно было слышать такое.
– Я чувствовала себя преданной теми, кто, как я думала, заботится обо мне. Просто удар под дых.
– Преданной? Какие между вами были отношения? – Ну, они притворялись, что любят меня, заботятся обо мне, что они мои друзья.
– Как насчет других твоих коллег? Как они к тебе относятся?
– Если вы не возражаете, доктор Лэш, я решила, что раз вы говорили о том, чтобы оставаться здесь, в этом офисе – вы помните? – сосредоточиться на наших взаимоотношениях, – то я хотела бы попробовать.
– Совершенно верно. – На лице Эрнста отразилось потрясение. Он не мог поверить своим ушам.
– Так позвольте мне спросить вас, – сказала Мирна положив ногу на ногу так, чтобы слышно было шуршание чулок, – а вы так же думаете обо мне?
– Как так же? – оторопел Эрнст.
– Как я только что сказала. Вы считаете меня ограниченной? Скучной? Трудной в общении?
– Я не испытываю тех чувств, что ты назвала, к тебе, да и к любому другому.
– Иными словами, вообще никогда, – сказала Мирна, которую невозможно было удержать.
Эрнст почувствовал, что в горле пересохло. Он попытался незаметно сглотнуть.
– Давай посмотрим на это с другой стороны. Когда ты отстраняешься от меня, когда ты без конца повторяешь одно и то же – например, говоришь о своих биржевых акциях или о своем длительном конфликте с компанией, то я чувствую, что расстояние между нами увеличивается. Лучше сказать, мне это менее интересно.
– Менее интересно? Другими словами – скучно?
– О нет, я не это имею в виду, скучно – это социальная ситуация, не подходящая для терапевтической. Пациент, то есть ты – существует не для того, чтобы развлекать меня. Я обращаю внимание на то, как мой пациент взаимодействует со мной и другими, чтобы…
