Ролло Мэй - ОТКРЫТИЕ БЫТИЯ
Энергичность во взаимоотношениях вовсе не означает, что терапевт будет болтать с пациентом. Он знает, что у пациентов существует множество разных способов попытаться запутать терапевта, чтобы уклониться от своих проблем. И терапевт может сохранять молчание, сознавая, что одна из сторон его роли во взаимоотношениях быть экраном для проекций. Терапевт это тот, кого Сократ называл "повивальной бабкой", совершенно реальный в "нахождении рядом", но при этом терапевт находится там с конкретной целью помочь другому человеку самостоятельно произвести на свет то, что есть в нем.
Четвертый вывод относительно техники в экзистенциальном анализе вытекает непосредственно из нашего всестороннего исследования присутствия: терапия будет стремиться "подвергнуть анализу" такие способы поведения, которые делают присутствие невозможным. Терапевт, со своей стороны, должен сознавать все, что в нем самом блокирует абсолютное присутствие. Я не совсем понимаю, что имел в виду Фрейд, когда говорил, что он предпочитает, чтобы пациенты лежали на кушетке, поскольку он не может вынести, чтобы на него смотрели в упор целый день. Но по-настоящему верно то, что у любого терапевта, чья задача трудна и в лучшем случае несет с собой чрезмерное напряжение, возникает искушение, используя различные приемы, избежать появления тревоги и вероятного дискомфорта, который вызван противостоянием тревоге. Мы уже описывали тот факт, что реальная конфронтация между двумя людьми может вызывать глубокую тревогу. Таким образом, неудивительно, что гораздо удобнее защитить себя, думая о другом только как о "пациенте" или фокусируясь только на определенных механизмах поведения.
Формальное мнение о другом человеке, возможно, есть самый доступный терапевту способ ослабления тревоги. И это имеет свои основания: ведь терапевт, вероятно, считается экспертом. Но техника не должна использоваться как способ блокирования присутствия. Всякий раз, когда терапевт замечает, что его реакции ригидны или заранее сформированы, ему, очевидно, следует задать себе вопрос, не пытается ли он избежать тревоги, в результате чего теряется нечто экзистенциально реальное во взаимоотношениях. Ситуация, в которой оказывается терапевт, похожа на положение актера, который много лет посвятил дисциплинированному изучению техники запоминания. Но он знает, что если во время творческого процесса он будет постоянно думать о технике, образ, который он создает, будет потерян. Творческий процесс, который должен поглощать его, трансцендируя субъектно-объектное расщепление, временно нарушается; теперь он имеет дело с объектами и с собой как манипулятором объектов.
Пятый вывод имеет отношение к цели терапевтического процесса. Цель терапии заключается в том, чтобы пациент начал переживать свое бытие как реальное, чтобы он стал сознавать его настолько полно, насколько это возможно. Сюда входит осознание своего потенциала и последующее использование его. Невротика отличает то, что его существование стало "помраченным", как выражаются экзистенциальные аналитики, неясным, оно, вне всякого сомнения, находится под угрозой и, таким образом, в своих поступках он оказывается без поддержки. Задача терапии заключается в том, чтобы пролить свет на существование. Для невротика очень важен модус Umwelt, что же касается Eigenwelt, то ему придается небольшое значение. Поскольку Eigenwelt становится для пациента реальным в процессе терапии, он склонен к тому, чтобы прочувствовать Eigenwelt терапевта сильнее, чем свой собственный. Бинсвангер обращает внимание на то, что необходимо предотвращать тенденцию захвата Eigenwelt терапевта, и терапия не должна становиться борьбой сил между двумя Eigenwelten. Функция терапевта быть здесь-и-сейчас (имеется в виду вся коннотация Dasein ), присутствовать во взаимоотношениях, в то время как пациент находит свой Eigenwelt и учится переживать его.
Мой собственный опыт можно рассматривать как иллюстрацию одного из способов экзистенциального принятия пациента. Я часто ловил себя на мысли, что как только пациент входил в кабинет и садился, мне хотелось спросить у него не "Как дела?", а "Где вы?" Полярность этих вопросов, ни одни из которых я возможно вообще не произнесу вслух, выдвигает на первый план то, к чему мы стремимся. Ввиду того, что в отведенное время я чувствую пациента, я хочу знать не просто то, как он себя ощущает, а скорее, где он. Под словом "где" подразумеваются не только его чувства, а нечто большее: отстранен ли он или полностью присутствует? Направлен ли он на меня и на решение своих проблем? Устремляется ли он в бегство от тревоги? Побуждает ли он меня к тому, чтобы не придавать значения его попыткам прибегнуть к отговоркам, этой особой его любезности, с которой он вошел, или же проявляет рвение к открытию чего-то нового?... И так далее. Я начал осознавать необходимость прояснения всех этих вопросов еще до того, как мне довелось подробно ознакомиться с работами экзистенциальных терапевтов. Это является иллюстрацией спонтанного экзистенциального подхода.
Из этого следует следующее: при интерпретации психологических механизмов и динамических процессов в экзистенциальной терапии, как и в любой другой, под этим подразумевается контекст осознания именно этим человеком его существования. Это единственный способ добиться того, чтобы динамический процесс означал реальность для пациента, оказывал воздействие на него. Иначе он с таким же успехом (как действительно в наши дни поступают многие пациенты) мог бы прочитать какую-нибудь литературу о механизмах. Этот момент представляется особенно важным, так как основная проблема многих пациентов заключается в том, что они думают и говорят о себе как о механизмах. Это их способ, которому их так хорошо научила Западная культура двадцатого века, избежать столкновения со своим существованием, их метод подавления онтологического сознавания. Безусловно, это делается под девизом "быть объективным" по отношению к себе. Но не является ли это зачастую в терапии, равно как и в жизни культурно приемлемым способом рационализации своей отчужденности? Даже мотивацией прохождения терапии может быть лишь желание найти приемлемую систему, которая способна помочь человеку рассматривать себя как механизм, управлять собою гак, как осуществляется управление машиной, но только теперь успешно с этим справляться.
Предположим, а у нас есть на это все основания, что основные невротические нарушения в наши дни связаны с подавлением онтологического смысла утратой ощущения своего бытия, вместе с сокращением до минимума сознавания и блокировкой выхода своего потенциала, проявление бытия. В этом случае мы играем на руку неврозу пациента, обучая его новым способам рассмотрения себя в качестве механизма. Это один из примеров того, как психотерапия может отражать фрагментарность культуры, структурируя невроз и не излечивая человека от него. Попытки помочь пациенту с сексуальной проблемой, объясняя ее. просто как механизм это то же самое, что обучать фермера орошению, перекрывая плотиной течение.
И здесь возникают острые вопросы относительно характера "лечения" в психотерапии. "Лечение" невротических симптомов пациента не есть назначение терапевта, хотя это основная мотивация большинства людей, прибегающих к терапии. Тот факт, что именно такова их мотивация, отражает их проблему. Терапия затрагивает нечто более фундаментальное: она призвана помочь пациенту почувствовать, что он есть, почувствовать свое бытие. А всякое устранение симптомов, которое будет иметь место, должно быть неким побочным продуктом. Если основная идея "лечения", стать приспособленным человеком, насколько это возможно, то такая идея сама по себе является отрицанием Dasein, бытия этого конкретного пациента.
Эффекта от лечения, направленного на то, чтобы научиться приспосабливаться и соответствовать культуре, можно достичь, если основной акцент в терапии делать на технических аспектах: ведь центральной темой в культуре является постоянное планирование в жизни человека, осуществление контроля и управления собой. Тогда пациент принимает замкнутый мир, не испытывая при этом конфликтов, так как теперь его мир стал идентичным культуре. И поскольку тревога сопутствует свободе, то пациент, естественно, преодолевает свою тревогу; симптомы его заболевания устраняются, так как он отказывается от своих возможностей, вызывавших тревогу. Это способ "излечения" посредством отказа от своего бытия, отказа от своего существования; человек добивается "излечения", сокращая и отчуждая свое существование.
В этом отношении психотерапевты, основной задачей которых является научить людей приспосабливаться к культуре, становятся посредниками культурного влияния; психотерапия при этом становится выражением фрагментарности нашей эпохи, а не служит преодолению этой фрагментарности. Как мы уже указывали выше, существуют точные исторические указания на то, что это происходит в разных психотерапевтических школах, и с точки зрения истории, вероятнее всего, этому будет продолжение. Безусловно, возникает вопрос, как далеко может зайти этот процесс избавление от конфликта посредством отказа от своего бытия, процесс, не порождающий у отдельного человека и целых групп людей глубокого отчаяния или негодования. И это впоследствии найдет свое выражение в тенденциях к саморазрушению, так как история снова и снова провозглашает то, что рано или поздно потребность человека быть свободным все-таки проявится. Но сложность в нашей исторической ситуации заключается непосредственно в том, что сама культура берет за основу этот идеал технического приспособления и несет в себе множество различных способов притуплять наркозом отчаяние, идущее от использования себя в качестве машины. Разрушительные последствия этого будут еще очень долго давать о себе знать.
