Блюма Зейгарник - Хрестоматия по патопсихологии
«Я пришла домой и пошла домой, захотелось кушать, я пришла домой и что же оказывается... маленький ребенок. О, какой чудный ребенок Папа в восторге, папа не знает, что делать. Он три дня ждет ребенка». - «Как зовут ребенка?» - «Александр, Александр»... повторяет несколько раз и опять начинает говорить, какой чудный, хороший ребенок и как рад ему отец. На вопрос, сколько времени ребенку, отвечает: «Чудный ребенок». При многократном вопросе, сколько же лет ребенку, больная отвечает. «Это невозможно, это невозможно, ребенок маленький, маленький - чудный ребеночек». Во время эксперимента также говорит только о ребенке: «Важно только ребенок», все ответы на вопрос сводит к ребенку. Врач спрашивает: «Вы курите?» - «Нет, никогда в жизни, что - с ума сошла?» - «А ребенок курит?» - «Что вы, это глупость». - «Вы сами говорили, что ребенок курит». - «Нет, это три раза ложь» - энергично отрицает, что она курит и курит ребенок, нельзя также больной внушить, нельзя убедить больную, что отец низкого роста, некрасив, больная неизменно повторяет: «Папа красивый, высокий, он ходит вот так!» ... щелкает пальцами, марширует по комнате, высоко приподымает голову, отбивает такт руками. На головную боль больная не жалуется.
20-21.XI. Больная по-прежнему говорит только о ребенке, рассказывает, какая у него широкая грудь, какой он чудный, красивый: «Чудные волосы, красивые брови»... Описание наружности ребенка начинает на русском языке, а затем переходит на немецкий, сильно жестикулирует, почти декламирует, когда описывает наружность ребенка; но больная сильно раздражается, когда врач начинает упорно спрашивать, сколько времени ребенку, начинает кричать, волноваться, стучать по столу кулаком: «Это глупо, это глупость. У вас нет смекалки». Но рольная опять начинает спокойно описывать ребенка и восторгаться, когда не задают ей вопроса о возрасте ребенка. Иногда больная говорит, что ребенок ее, она - его мать, но чаще она упорно говорит, что это ребенок сестры Юлии, зовут его Александр, папа рад ему, все рады ему.
23.XI. Больная сидит на краю кровати, лицом к стенке, обе подушки прислонены к стене, простыню скрутила жгутом, держит в руках (заявляла перед этим другому врачу, что это кукла). Сидя на кровати, слегка жестикулировала, сама с собой говорила, при подходе к кровати врачей подавала руку только врачу-мужчине, врачу-женщине и психологу-женщине не подала руки. На вопрос, что она делает, отвечает: «Я была дома». Женщина-врач спрашивает: «Где ребенок?» Больная вдруг раздражается, кричит: «Какое вам дело? Как вы не воспитаны!» Когда врач-женщина задает вопрос о ребенке, больная волнуется, кричит по-немецки о том, что врач невоспитан, нахален и т. Д.: «Что вы здесь стоите, что вам надо? Вы дадите папиросу и думаете, все будет хорошо?» Когда психолог предлагает папиросу, больная отказывается: «Я с ума не сошла». Психолог спрашивает: «Я курю, значит я сошла с ума?» Больная отвечает: «Как вам угодно». При этом отворачивается сердито к стене. Когда врач-женщина продолжает упорно спрашивать о ребенке, больная кричит: «У вас нет смекалки», при этом несколько раз повторяет «смекалка». При волнении происходит соскальзывание, вместо слов «смекалка» начинает говорить «скалка», а также «девочка - Верочка, кукла - кука». Спокойно говорит, когда эти же вопросы повторяет врач-мужчина. При показывании предметов (ключ, карандаш и т. д.) правильно их называет и отказывается назвать их психологу-женщине и врачу-женщине. При уходе не подает им руки, подав руку врачу-мужчине. Врач-мужчина начинает убеждать больную подать руку женщинам,- больная смеется, грозит пальцем врачу-мужчине и со смехом говорит: «Ох, вы лиса!»
27.XI. Больная говорит, что ребенок теперь у нее в животе: «А все-таки ребенок у меня в животе. Вы, доктор, не молчите (вместо „молчите“). Ну, чем же я виновата? Ну, я уже решила, что лучше повиноваться (т. е. виновата) Вчера был отец, а у меня была дочка, я получила дочку. Когда будет отец я уже не пойду. У меня все-таки ребенок. Я это сама сделала, пришла к самому старшему доктору, я пришла, я видела, я была очень довольна, мне было понятно, что мне не нужно, то не нужно, можно опять. Я уже пришла, я ушла». Затем больная несколько раз подряд повторяет, что ребенок у нее в животе, хлопает себя по животу: «Ребенок уже лежит здесь, вот здесь. Этот доктор замечательно, это замечательный. Он не хотел, вы не хотели, я хотела, я пришла, все что нужно было сделано».
Разговоры с больной о ребенке - стойкие и длительные. Ее можно ненадолго убедить, что ребенка нет, но потом она опять начинает говорить о ном. В речи больной появляется во время этих высказываний особенно отчетливо:
1) что она говорит не то, что хотела бы сказать, это видно из записей ее речи;
2) частые соскальзывания, как, например, смекалка - скалка, кукла - кука и т. д. Соскальзывание идет внешне по звуку;
3) а затем чаще стала повторять во время разговора бессмысленный набор слов: ох ты, так ты, мохты, вохты и т. д.
Например, говорит врачу: «Идите, идите уже, идите, по своему тохту. Ох ты, тохты, идите мохты, вохты» и т. д. Во время немецкой речи она часто говорит «корова, ключ» и т. д.
Таким образом, у больной во время речи резко выявляются парафизические явления, персеверация, повторяемость бессмысленных слов, соскальзывание внешне по звуку и т. д.
Родных не узнает, не узнает и своего изображения в зеркале...
§ 4. К вопросу о клиническом изучении деменцииПонятие деменции подвергается в общей психопатологии и в клинике сейчас коренному пересмотру и очень энергичной разработке. Мы хотели бы наметить основные проблемы, встающие перед клиническим изучением деменции, связанные непосредственно с задачами нашего исследования и намечающие его перспективы.
Если до последнего времени понятие деменции характеризовалось двумя основными моментами: 1) тем, что содержание деменции ограничивалось исключительно нарушением интеллектуальной сферы, и 2) тем, что эти нарушения описывались преимущественно с негативной стороны, с точки зрения выпадения, снижения или слабости тех или иных функций, - то сейчас пересмотр этого понятия идет в первую очередь по линии расширения понятия о деменции в сторону включения расстройств эффективности, связанных с нарушениями интеллекта, и в сторону позитивной характеристики дементных состояний с точки зрения их внутренней психологической структуры и анализа того, что подверглось качественному и количественному изменению в процессе деменции из числа интеллектуальных функций.
В психопатологию стали вводиться применительно к отдельным формам деменции такие понятия, как аффективная дементность (Минковский), деменция побуждения (Antriebdementia) и пр. Своеобразные дементные состояния, как, например, наступающие после эпидемического энцефалита или связанные с шизофреническим процессом, и другие настоятельно диктовали изучение вопроса о роли аффективных расстройств в происхождении и общей картине дементного состояния. С другой стороны, частичная или полная обратимость процессов деменции, которая вскрывалась при малярийном лечении прогрессивного паралича, поставила также вопрос о необходимости выйти за узкие пределы интеллекта как такового в область более широких психологических связей и зависимостей, в которой, по-видимому, следует искать ближайших условий, определяющих работу интеллекта.
Попытки углубленного изучения деменции привели к раскрытию своеобразной психологической структуры, присущей каждой отдельной форме слабоумия. Они установили с несомненностью, что деменция не есть единое понятие, одинаково приложимое к дифференциации этого понятия, к изучению того общего и того отличного, что содержится в каждой отдельной форме. Эта задача могла быть осуществлена только на пути исследования не того, что больной потерял, что у него отсутствует и выпало, но того, как своеобразно продолжает действовать снизившийся до определенной ступени слабоумия интеллект больного. Третьей основной проблемой, которая встала на пути пересмотра этого одного из старейших психопатологических понятий, является проблема, остававшаяся спорной на всем протяжении истории этого понятия, - проблема отношения слабоумия к тем или иным дефектам при фокальных поражениях. Вопрос о наличии и характере слабоумия при афазии так же стар, как само это учение. Одни были склонны утверждать, что при афазических расстройствах возникает только видимость общего слабоумия благодаря нарушению речи; другие рассматривали слабоумие при афазиях как вторичное явление, обусловленное тем, что интеллект больного лишается при афазии главного и основного средства мышления - речи. Наконец, третьи пытались рассматривать расстройство мышления, как и нарушение речи, при афазиях как выражение одного и того же общего и основного расстройства. Но никогда этот вопрос об отношении частного и общего расстройства не стоял так остро и не был так близок к своему правильному разрешению, как сейчас.
