Паоло Мантегацца - Физиогномика и выражение чувств
Согласно моим наблюдениям, я бы советовал художникам придерживаться следующих толкований мимики рук, сопровождающей выражение удивления на лице.
Распростертые руки, обращенные ладонями к оси тела.
Искреннее удивление, умиление, полное нежности. В самой характерной форме его можно наблюдать в том случае, когда человек смотрит на портрет дорогого для него покойника или на священный образ.
Широко раскрытые руки с раздвинутыми пальцами и с ладонями, обращенными кнаружи.
Удивление, перешедшее в изумление. Оно обнаруживается при виде какой-нибудь неожиданной и величественной картины природы.
Руки сжатые и упирающиеся в бедра или в живот.
Долгое, терпеливое и тихое созерцание прекрасной картины, прекрасной статуи, любимого существа во время его сна или, наконец, трупа обожаемого человека.
Руки сложенные, как бы для молитвы.
Восхищение, вызванное чем-то божественным, или каким-нибудь героическим поступком, или, наконец, изумительным произведением искусства.
Туловище и нижние конечности в свою очередь участвуют в выражении благоговения и удивления, но постоянно одинаковым образом сгибаясь и наклоняясь к земле. В этом настроении человек всегда стремится стать ниже другого, уйти в самого себя, точно стараясь занять как можно меньше пространства. Вот почему он и наклоняет при этом тело вперед, становится на колени и даже простирается лицом к земле.
У некоторых народов встречаются выходящие из ряду и унизительные проявления этой мимики; таковы, например, обычаи ползать на животе, лизать землю, подкладывать голову под ноги тому, кому хотят выразить почтение.
Я бы вышел из пределов начертанного мною плана, если бы захотел излагать историю всевозможных выражений и знаков почтения, употреблявшихся в различное время и различными народами, с целью определения ступеней, занимаемых ими в общественной иерархии. Тут выражение естественное уступает место условному, и мы вступаем в область условного языка, имеющего совершенно иное происхождение, чем мимика. Почти у всех цивилизованных народов принято в знак уважения снимать с головы шляпу; в других странах, напротив, это сочли бы за недостаток почтения. Да и у нас обнажают голову одни только мужчины, но не женщины. Быть может (по мнению Тэйлора), начало этого обычая кроется в условиях средневековой жизни, когда мужчины, при входе в церковь или в дом друга, должны были снимать с себя военные доспехи и шлем. Способ приветствия видоизменяется не только сообразно полу, эпохе и племени, но также и в зависимости от профессии; так солдат не может снимать у нас своего головного убора в знак приветствия, а должен для этого подносить только руку к голове.
В том немногом, что мы сказали до сих пор, заключаются уже все элементы, необходимые для определения религиозной мимики, которая не составляет особого мира, но является лишь областью, где сходятся самые разнородные душевные энергии, начиная от самых возвышенных стремлений до самого низменного страха, и образуют такую эмпирическую смесь, которая обыкновенно весьма трудно поддается научному определению.
В мимике религиозного чувства встречается и благоговение, и изумление, и горячая преданность, и ужас, и надежда, – словом все чувства, которые могут внушить нам люди или их неодушевленные изображения. Одна лишь черта составляет исключительную принадлежность этой мимики, – это поднятие глаз к небу, без сомнения основанное на вере в возможность увидеть там Бога и святых. В состоянии религиозной восторженности глаза могут закатываться до того, что роговая оболочка совершенно скрывается, подобно тому, как это происходит во время сна.
Благодаря тому, что искусство в течение веков почти исключительно носило религиозный характер, мы имеем целые тысячи памятников, на которых воспроизведены простое благоговение и мученичество, смиренная молитва и истерическое исступление; но даже и в бессмертных творениях великих живописцев и великих писателей мы не найдем такого изображения, которое чем-нибудь отличалось бы от мимики, присущей благоговению, страху, надежде, удовольствию или страданию. При некотором усилии воображения можно создать сколько угодно сверхъестественных миров, но нельзя изобрести ни одной маленькой мышцы, служащей для выражения известного чувства, которое представляет сумму большого числа энергий, присущих исключительно человеческой природе и доступных всецело анатомическому и физиологическому анализу.
Чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить о Лафатере. При всей своей религиозности, он посвятил одну из наиболее длинных глав своего сочинения вопросу «О религии и религиозных физиономиях»; однако же, не смотря на его проницательность, ему удалось только описать характер религиозных людей, но не удалось нарисовать картину религиозной мимики.
Сказав, что существует религиозная организация, он чувствует необходимость оправдать это странное выражение и предполагает, что о нем могут, пожалуй, сказать: «Этот добрейший Лафатер сам не знает, что говорит: от усиленного писательства он совсем потерял голову». Несколько далее он различает троякого рода религиозные типы.
1. Тип напряженный и суровый (как, например, у Кальвина).
2. Тип неопределенный и мягкий (в роде Цинцендорфа).
3. Тип свободный и прямой, в котором резкие проявления строгости могут сочетаться с необыкновенной мягкостью (св. Павел и св. Иоанн).
Очень удачными штрихами он очерчивает физиономии иезуитов и представляет несколько хороших портретов Лойолы, Хименеса, Карла Борромея и многих других. Но поразительнее всего религиозное выражение на лице одного молящегося старца. Все художники, имеющие дело с религиозными сюжетами, должны вдохновляться этой маленькой гравюрой, в которой заключается целая поэма.
Вот комментарий, сопровождающий это удивительное изображение:
Сосредоточенность благочестивой души, погруженной в размышления о смерти, – души, все помыслы которой обращены к Богу, и которая, разочаровавшись во всем земном, жаждет лишь вечного покоя. Быть может, ее умиление робко и мало сознательно, но оно, по крайней мере, искренно. Все черты лица выражают его: начиная с печального и пугливого взора и кончая морщинами на лбу. Это не кающийся грешник, это – святой, который боится, при малейшем промахе, потерять свой путь к спасению. Тот жар, который никогда воспламенял его молодость, согревает еще и теперь его благочестие, не запятнанное фарисейским лицемерием.
В своем очерке о религиозной физиономии Лафатер виден весь в нескольких строках, где под плащом теолога и религиозного человека скрывается натуралист.
У каждого религиозного человека, смотри по его характеру, складывается своеобразное понятие о божестве. Флегматик поклоняется богу кроткому и спокойному, человек жестокий страшится божьего могущества и мести. Вот почему св. Петр и св. Иоанн говорили об одном и том же Боге – первый со страхом, второй с нежностью.
Если гению Лафатера не удалось создать физиономического типа религиозного человека, то нисколько не удивительно, что его заурядные ученики и писатели нового времени не достигли в этом деле большого успеха.
К некоторым из них критик может относиться не иначе, как с улыбкой. Торе[69] утверждает, например, что высокая макушка головы составляет общий признак всех религиозных людей:
Произведения искусства представляют много доказательств, подтверждающих это мнение. Почти у всех античных статуй верхняя часть головы мало возвышена. Таков тип языческий, в котором религиозность была менее развита, чем в типе христианском… Голова Христа, в изображениях художников, представляется замечательно развитой в верхней своей части, оттого ли, что художниками руководил инстинкт, или же потому, что тип этот был удержан в преданиях.
Лепеллетье характеризует благочестивого, искренне верующего человека следующими чертами[70]:
Голова, если она и не особенно велика, всегда хорошо сформирована, лоб высокий, но не чрезмерно; он чист, благороден, носит печать достоинства, без признаков тщеславия, суетности; сильные волнения не омрачают его чистоты; те же чувства, который могли бы нарушить его безмятежность, смягчаются небесными лучами, окружающими такое чело ореолом света и могущества; брови образуют две изящные и совершенно правильные дуги; глаза миндалевидной формы и довольно велики…
… Шея скорее длинна, чем коротка, и т. д.
О, мужчины, обладающие короткой шеей! О, женщины с маленькими и круглыми глазами! Откажитесь от надежды войти в рай? Так как ведь у вас не может быть ни истинного благочестия, ни искренней веры.
Глава XIII. Мимика ненависти, жестокости и гнева
Сколько раз в жизни приходится нам, вздыхая, повторять исполненные глубокого смысла слова Сёма: «Небо испортило нам землю!» В сфере страстей ненависть находится в таком же отношении к любви, как страдание к удовольствию в области ощущений; и мимика ненависти должна быть противоположна мимике любви, подобно тому как диаметрально противоположны те чувства, которые ими выражаются. Изучение мимики ненависти при помощи сравнений и противоположений было бы очень легко, если бы мы составляли свое понятие о чувстве ненависти исключительно путем наблюдения. Но, размышляя о ненависти, мы уклоняемся от здравого суждения под влиянием этических и религиозных идей, которые приучили нас непременно рассматривать это чувство, как греховное. Напротив, следовало бы думать, что всякое животное, всякий человек, рожденный под луной, должны и могут ненавидеть, лишь бы только они имели правильное понятие о ненависти, как об орудии удаления и противодействия тому, что им угрожает и вредит. Монтень, один из глубочайших знатоков человеческого сердца, должно быть предчувствовал эту истину, когда сказал: «Боюсь, что сама природа развила в человеке некоторую склонность к бесчеловечности».
