Лоренц Конрад - Так называемое зло
Впрочем, такие выводы нельзя считать обоснованными, как показывает очень простой, но важный для социологии опыт, который поставил однажды на речных гольянах Эрих фон Гольст. Он удалил у одной-единственной рыбки этого вида передний мозг, отвечающий, во всяком случае у этих рыб, за все реакции стайного объединения. Гольян без переднего мозга выглядит как нормальный, нормально ест, нормально плавает, и единственный отличительный признак в его поведении состоит в том, что ему безразлично, следует ли за ним кто-нибудь из товарищей, когда он выплывает из стаи. Таким образом, у него отсутствует «уважительное отношение к товарищам», свойственное нормальной рыбе, которая, даже если очень интенсивно плывет в каком-нибудь направлении, уже с самых первых движений нерешительно оглядывается на товарищей по стае: для нее важно, плывут ли за ней другие и много ли их. Товарищу без переднего мозга это было совершенно безразлично; если он видел корм или по какой-то другой причине хотел куда-нибудь свернуть, он решительно туда направлялся. И вот что тогда происходило: вся стая следовала за ним. Оперированное животное именно благодаря своему дефекту стало бесспорным фюрером. [Немецкое слово F?hrer означает «лидер» или «вождь». В этом месте неизбежно возникает ассоциация с Гитлером]
Действие внутривидовой агрессии, отталкивающей и отдаляющей друг от друга животных одного вида, противоположно действию стадного инстинкта, так что, само собой, сильная агрессивность и очень тесная сплоченность стаи несовместимы. Однако менее крайние проявления воздействий обоих механизмов поведения вовсе не исключают друг друга. У многих видов, образующих очень большие скопления, отдельные особи все же никогда не придвигаются друг к другу ближе некоторого определенного предела: между каждыми двумя животными всегда сохраняется какое-то постоянное расстояние. Хорошим пример - скворцы, рассаживающиеся на телеграфном проводе с правильными промежутками, словно жемчужины в ожерелье. Расстояние между двумя птицами в точности соответствует их возможности достать друг друга клювом. Когда скворцы только что сели, они размещаются случайным образом; но те, которые оказались на слишком близком расстоянии, тотчас затевают драку, отгоняя друг друга, и она продолжается до тех пор, пока повсюду не установится «предписанная» индивидуальная дистанция, по удачному выражению Гедигера. Пространство, размеры которого определяются индивидуальной дистанцией, можно рассматривать как своего рода маленькую «переносную территорию», потому что механизмы поведения, обеспечивающие его сохранение, в принципе ничем не отличаются от механизмов, определяющих разграничение владений. Бывают и настоящие территории - например, у гнездящихся колониями олушей. Их территории возникают точно так же, как распределяются сидячие места у скворцов: крошечное владение пары олушей имеет как раз такие размеры, что две соседние птицы, находясь каждая в центре своего «участка», то есть сидя на гнезде, только-только не достают друг друга кончиками клюва, если обе вытянут шеи, насколько могут.
О том, что сплоченность стаи и внутривидовая агрессия не полностью исключают друг друга, мы упомянули лишь для полноты картины. Вообще же для стадных животных типично отсутствие какой бы то ни было агрессивности и вместе с тем отсутствие какой-либо индивидуальной дистанции. Стайные сельдеобразные и карпообразные не только при беспокойстве, но и в спокойном состоянии держатся так плотно, что касаются друг друга; и у многих рыб, которые во время нереста становятся территориальными и крайне агрессивными, всякая агрессивность исчезает, как только они по окончании периода размножения снова собираются в стаи, как многие цихлиды, колюшки и некоторые другие. В большинстве случаев неагрессивное стайное состояние рыб можно распознать по окраске. У очень многих видов птиц тоже существует обычай на время, не связанное с заботой о потомстве, вновь собираться в большие анонимные стаи; так обстоит дело у аистов, цапель, ласточек и у очень многих других певчих птиц, у которых между супругами осенью и зимой не сохраняется никаких связей.
Лишь у немногих видов птиц супружеские пары, а также родители и дети, держатся вместе и в больших перелетных стаях, как у лебедей, диких гусей и журавлей. Понятно, что в большинстве крупных птичьих стай многочисленность и теснота затрудняют сохранение связей между отдельными особями, но по большей части такие животные и не придают этому никакого значения. Дело именно в том, что форма такого объединения неизбежно вполне анонимна; каждому отдельному существу общество каждого собрата по виду так же мило, как и любого другого. Идея личной дружбы, так прекрасно выраженная в народной песне, – «У меня был друг-товарищ, лучше в мире не сыскать»*, – абсолютно неприложима к такому стадному существу; каждый товарищ так же хорош, как любой другой; хотя ты не найдешь никого лучше, но и никого хуже тоже не найдешь, так что нет никакого смысла цепляться за какого-то определенного члена сообщества как за своего друга и товарища.
Связь, соединяющая такую анонимную стаю, имеет совершенно иной характер, нежели личная дружба, придающая силу и прочность нашему собственному сообществу. Однако можно было бы предположить, что личная дружба и любовь вполне могли бы развиться в недрах такого мирного объединения; эта мысль особенно заманчива по той причине, что анонимная стая, безусловно, появилась в процессе эволюции раньше личной связи. Поэтому, чтобы избежать недоразумений, я хочу заранее сказать о том, что будет главной темой 11-й главы: объединение в анонимную стаю и личная дружба исключают друг друга, потому что последняя, как это ни удивительно, всегда связана с агрессивным поведением. Мы не знаем ни одного живого существа, которое было бы способно к личной дружбе и при этом лишено агрессивности. Особенно хорошо заметна эта связь у тех животных, которые становятся агрессивными лишь в период размножения, а в остальное время лишены агрессивности и образуют анонимные стаи. Если у таких существ вообще возникают личные связи, с угасанием агрессивности они распадаются. Именно поэтому не сохраняются супружеские пары у аистов, зябликов, цихлид и других животных, собирающихся для осенних странствий в большие анонимные стаи.
Глава 9. Общественный порядок без любви
… и в сердце вечный хлад
Гёте
Противопоставление анонимной стаи и личной связи, которым мы закончили предыдущую главу, означает лишь, что эти два механизма социального поведения в весьма значительной степени исключают друг друга; оно не означает, что нет других механизмов. У животных возможны и такие отношения между особями, которые соединяют их на долгое время и даже на всю жизнь без возникновения личных связей. Как у людей бывают деловые партнеры, хорошо сработавшиеся, но никогда не проявляющие желания пойти вместе на прогулку или как-нибудь еще побыть вместе, так и у многих видов животных имеются индивидуальные связи, которые осуществляются лишь опосредованно, благодаря общим интересам партнеров в некотором общем «предприятии» – или, лучше сказать, которые и состоят в этом предприятии. Любителям животных, склонным их очеловечивать, странно и даже неприятно слышать, что у очень многих птиц, в том числе и у живущих в пожизненном «браке», самцы и самки не придают никакого значения совместной жизни, и им в буквальном смысле нечего делать друг с другом, когда они не заняты совместной деятельностью, относящейся к заботе о гнезде и птенцах.
Крайний случай таких отношений – индивидуальных, но не связанных с индивидуальным узнаванием и любовью партнеров – представляет то, что Гейнрот назвал «местным браком» (Ortsehe). Например, у изумрудных ящериц самцы и самки занимают участки независимо друг от друга, и каждое животное обороняет свой участок исключительно от представителей своего пола. Самец ничего не предпринимает в ответ на вторжение самки, да он и не может ничего сделать, поскольку торможение не позволяет ему напасть на самку. В свою очередь, и самка не может напасть на самца, даже если тот молод и значительно ей уступает в размерах и силе, потому что ее, как было описано ранее, удерживает глубокое врожденное почтение к регалиям мужественности. Поэтому самцы и самки устанавливают границы своих владений так же независимо, как животные двух разных видов, не нуждающиеся во внутривидовом дистанцировании. Принадлежность самцов и самок изумрудной ящерицы к одному виду выражается только в том, что они проявляют одинаковые «вкусы», когда им нужно занять жилую норку или подыскать место для ее устройства. Но даже в хорошо оборудованном вольере площадью более 40 квадратных метров, да и в естественных условиях, ящерицы не всегда имеют в своем распоряжении неограниченно много привлекательных возможностей устроить себе жилье – пустот между камнями, нор в земле и т. п. Поэтому неизбежно получается так, что самец и самка, которых ничто друг от друга не отталкивает, поселяются в одном и том же жилище. Кроме того, два возможных жилища редко оказываются в точности равноценными и одинаково привлекательными; поэтому неудивительно, что в нашем вольере в особенно удачно обращенной к югу норке вскоре обосновались самый сильный самец и самая сильная самка из всей нашей колонии ящериц. Животные, которые таким образом оказываются в длительном и весьма тесном контакте, естественно, чаще спариваются друг с другом, чем с чужими партнерами, случайно попавшимися на границе их владений, но отсюда не следует, что они отдают индивидуальное предпочтение совладельцу жилища. Когда одного из «местных супругов» в ходе эксперимента удаляли, то довольно скоро среди ящериц вольера «проходил слух», что освободилось заманчивое место для самца или для самки. Это вело к новым яростным схваткам претендентов, и – что можно было предвидеть, – как правило, уже на другой день следующие по силе самец или самка овладевали этим жилищем и вместе c ним половым партнером.
