Аллан Фромм - Способность любить
Зигмунд Фрейд разработал более сложную теорию, основанную на уже знакомом нам предположении о том, что все мы представители царства животных и, по существу, рождается маленький зверек, комок физических потребностей и желаний. Эти фундаментальные животные потребности и желания Фрейд собрал вместе как часть личности человека и назвал «ид». Первоначально, согласно описанию Фрейда, эти настоятельные неотложные физические желания, это кипящее «ид» доминирует в жизни маленького человека. Но на протяжении первых лет жизни ребенок обнаруживает, что он в мире не один и что он не живет в джунглях. Он живет в сложном мире, он окружен другими людьми, которые старше его и дальше отошли от животной стадии, они более цивилизованны, более очеловечены и требуют, чтобы и он становился цивилизованным. Они приказывают делать одно и воздерживаться от другого, и ребенок чувствует, что должен выполнять их требования, чтобы по- прежнему удовлетворялись его желания.
Так каждый из нас вступает в цивилизованное человеческое общество. Мы идентифицируем себя с этими старшими членами общества, которые обладают над нами властью, и развиваем совесть, принимая их правила, так что даже если их нет рядом, чтобы сказать, как нужно вести себя, мы говорим это себе сами. Мы сами начинаем контролировать свои желания, управлять «ид» внутри нас. Эту совесть Фрейд назвал суперэго.
Таким образом, суперэго до определенной степени контролирует «ид», но никогда не устраняет эти кипящие животные силы. И поэтому в каждом из нас продолжается конфликт этих двух начал, конфликт сил «ид» и сил суперэго. Эта продолжающаяся всю жизнь битва поднимает облака пьши, и эта пыль и есть тревога. В битве всегда существует угроза, что один из противников победит, что одна сторона одолеет другую — либо суперэго лишит нас удовлетворения наших глубочайших желаний, либо «ид» поведет нас в направлении, которое вызовет у нас чувство вины: мы ведь в первые годы жизни узнали, что желания «ид» по большей части неприемлемы для человеческого общества, в котором мы живем.
Таким образом, согласно Фрейду, мы также не можем избежать ранних опытов, порождающих тревогу.
Многие обычные детские переживания способны обострить эту начальную тревогу. Своего рода комплекс враждебность—вина—тревога — знакомый компонент годов роста. Мы любим родителей, но, когда они что-нибудь нам не разрешают, мы на них сердимся, испытываем враждебность к ним и можем даже открыто ее проявить. И тогда, продолжая любить родителей или опасаясь потерять их любовь, мы испытываем волну чувства вины, что в свою очередь вызывает в нас потребность в наказании, чтобы снять эту вину, и мы переживаем страх наказания. Родители могут давить на нас, но даже если они этого не делают, сама жизнь и наш рост ставят нас в ситуации напряжения, например в школе или с друзьями. Нас постоянно выталкивают из безопасного и удобного, потому что знакомого, нынешнего этапа роста на следующий, на котором нам предстоит встречаться с новыми людьми и ситуациями, принимать решения, брать на себя все увеличивающуюся ответственность.
Есть еще многочисленные жизненные случайности: ребенка закрыли в шкафу, он потерялся в супермаркете, встретился с рычащей собакой. Мы видим, как другие испытывают боль, видим, как заболевает кто-то из родителей или друзей, кто-нибудь из членов семьи может умереть. Все эти переживания оставляют шрамы в виде склонности к страху, тревоге.
Удивительно, что наша тревога не так уж сильна. Жизнь полна опасностей и случайностей. И мы узнаем об этом в таком юном возрасте, когда еще не можем этим опасностям противостоять или относиться к ним философски.
Одна из причин того, что тревога не подавляет нас, заключается в том, что мы научились с ней справляться. Мы объединяемся в различные социальные группы, организованные или возникшие по географической случайности; мы идентифицируем себя с членами группы и чувствуем, как расширяется наше индивидуальное эго в такой группе. Мы пользуемся защитой группы; что бы ни случилось, мы не будем противостоять опасности в одиночку. Такой группой служит семья; таковы подростковые банды, загородные клубы[30], соседи, нация. Группы бывают любых размеров и способны удовлетворить любые потребности.
Мы также ослабляем тревогу, собирая вокруг себя не людей, а имущество: богатство, успех, статус — все это укрепляет нас и позволяет меньше опасаться безымянной угрозы катастрофы. Гораздо реже — и для этого нужны особые данные — избавление от тревоги достигается в творчестве. Для художника создание произведения искусства — это катарсис, освобождение в приемлемой форме искусства, и такое освобождение способно, по крайней мере на время, рассеять тревогу. В таком освобождении от тревоги может участвовать не только сам художник, но и все мы, когда видим картину или игру на сцене, или слышим симфонию, или читаем роман или стихотворение. Наши эстетические реакции — это избавление от нашей собственной тревоги. Отчасти величие греческих трагедий и трагедий Шекспира заключается в том, что они способны заставить нас ощутить катарсис, душевное освобождение.
И наконец, мы все смягчаем тревогу в поисках любви. То, как мы привносим в любовь свою тревогу и как нам удается или не удается использовать любовь для смягчения тревоги — все это подробней будет рассмотрено ниже.
Самооценка и культивирование неудач
В ходе роста мы вырабатываем представление о собственной личности и учимся оценивать эту личность, то есть создаем самооценку. Мы создаем представление не только о том, кто мы, но и о том, какие мы. Это развитие приходится на те же годы и проходит через тот же опыт, что развитие тревоги. Будучи маленькими, зависимыми, неумелыми и часто ошибающимися, обнаруживая порой, что нас как будто не любят, постоянно поступая несоответственно предъявляемым к нам ожиданиям, мы начинаем считать себя неудачниками. Нам кажется, что родители и весь мир считают нас неадекватными и недостойными, и мы соглашаемся с этим мнением. Иными словами, мы вырабатываем низкую самооценку. Это вторая распространенная невротическая тенденция.
Один из способов, которым мы выражаем плохое мнение о себе, это стремление подтвердить такое мнение в действительности; иными словами, мы культивируем неудачи. Если вы увидите в этом противоречие, вспомните, что неудачи казались нам нашей участью на протяжении всего времени роста, мы приспособились к такому представлению о себе, приняв его. Неудача — это наша норма; она знакома и потому удобна. А все остальное кажется незнакомым и потому пугающим.
И вот мы видим, как многие люди, успех у которых буквально в руках, словно нарочно избегают его, отбрасывают от себя, превращают в неудачу. Я был знаком со старшеклассником, который завоевывал основные награды в школе, но не мог сдать языковой экзамен. Он был блестящим учеником, получал отличные отметки по всем предметам, но не смог сдать испанский. На этом уровне сдать экзамен по языку можно при помощи одной механической памяти, а все виды памяти были самой сильной стороной этого ученика. Казалось невероятным, что он не может сдать испанский — разве что он сам «хотел» провалиться. Если рассмотреть его поведение с точки зрения самооценки, которая допускала только неудачи, мы найдем объяснение поведения этого мальчика. Он провалился, потому что «хотел» провалиться, он должен был провалиться, вопреки всем своим способностям.
Наиболее очевидное проявление сознания собственной недостойности — противоположное поведение, стремление опровергнуть собственную самооценку, стремление к успеху. Мы все знаем людей, одержимых стремлением к постоянным успехам, к победам. Они должны иметь успех, должны снова и снова доказывать, что они его достойны. У них нет ни времени, ни интереса к чему-то другому; и даже успех не доставляет им радости. Глубокое ощущение собственной недостойности смягчается лишь на мгновение. Оно ненасытно: «Как будто голод рос от утоленья»[31]. Никакое количество успеха не способно его удовлетворить.
Еще один способ справиться с низкой самооценкой — полный отказ от битвы, уход от людей и их требований, от любых требований, которые индивид считает для себя непосильными. Распространенное проявление такого ухода — болезнь. В этом подсознательная причина многих хронических болезней психосоматического характера. Такие люди действительно больны, они не придумали и не вообразили свою болезнь. Они физически больны и страдают от реальных болей. Но эта болезнь удовлетворяет их подсознательную потребность. Болезнь избавляет их от необходимости стремиться к тому, на что они считают себя неспособными. Она также приносит им доброту и сочувствие вместо неодобрения угрожающими им постоянными неудачами.
