Борис Братусь - Аномалии личности
Объяснить это, видимо, следует прежде всего тем, что главного обещания эксперимент все же не выполнил — реальный человек так и не вошел в сферу его изучения. В экспериментальных условиях действовал, выбирал решение человек здесь-и-теперь, без прошлого и будущего, вне социального и жизненного контекста, вне живой истории его борьбы за присвоение человеческой сущности. Это обстоятельство обычно связывают с ограниченностью психологической концепции, которой придерживался Левин. Думается, однако, что дело обусловлено не только этим. Действительно, Левин, как хорошо известно, был представителем гештальтпсихологии, и конкретные психологические гипотезы, которые он пытался проверять с помощью эксперимента, носили отпечаток всех присущих данной теории недостатков. Но достойно удивления и наводит на размышления другое — что эксперимент как метод исследования личности, основы которого были заложены Левином, не предоставил возможности другим использовавшим его исследователям, исходившим из иных теоретических позиций, подойти к изучению живой человеческой личности. Очевидно, поэтому, что какие-то причины неудач эксперимента следует искать и в нем самом, в его собственных ограничениях, которые надо снять или обойти, для того чтобы получить новый импульс к его использованию в познании личности.
Чтобы обнаружить эти ограничения, проследим судьбу эксперимента после утверждения его Левином в качестве метода. В психологии личности эта судьба свелась, как мы уже говорили, к короткому периоду расцвета, а затем к дальнейшему прозябанию в качестве "бедного родственника", теснимого более почитаемыми тестами, опросниками и тому подобными методами. Зато, как это часто бывает в истории науки, метод, не нашедший должного признания в "своем отечестве", был с успехом применен в областях смежных. Таких областей можно назвать по крайней мере три.
Во-первых, это социальная психология, начала экспериментального подхода которой были заложены Левином (проблемы групповой динамики, типы лидерского поведения и т. д.) [82]. Во-вторых, это детская психология, прежде всего психология дошкольника, где относительная легкость организации игры, т. е. ведущей для ребенка деятельности, изменение ее различных условий создают уникальную возможность для экспериментальной проверки психологических гипотез. Наконец, в-третьих, это область патопсихологии. Экспериментальная патопсихология была основана в СССР бывшей сотрудницей Левина — Б. В. Зейгарник, которая перенесла на психологическое изучение больного многие принципы левиновской школы: внимание к процессу, а не только к результату выполнения, варьирование условий внутри одной и той же ситуации, постоянное общение экспериментатора и испытуемого и т. п. Общая направленность патопсихологического эксперимента была в основном обращена к изучению познавательной сферы, тонкостей патологии мышления, при этом каждый полученный результат ставился в контекст определенного поведения, от-ношения к опыту, всей ситуации эксперимента, оценкам экспериментатора и другим, по сути мотивационным, личностным компонентам. Иными словами, по сравнению с левиновскими опытами здесь как бы сменились фигура и фон: если для Левина главными были поведенческие реакции и стоящие за ними механизмы, тогда как познавательные, интеллектуально-мнестические способности испытуемых оставались фоном, то в опытах Б. В. Зейгарник и ее школы последнее стало "фигурой", основным объектом внимания, а личностные реакции — фоном исследования. Помимо этого в школе Зейгарник были непосредственно повторены многие опыты Левина в применении к различным вариантам психических отклонений.
Однако дальнейшее продвижение в каждой из перечисленных областей обнаружило и ряд недостатков, тормозов, ограничений применяемого экспериментального подхода, главным из которых продолжала оставаться оторванность от жизненных реалий и контекстов, тех самых, которые с такой тонкостью описывали в это время писатели или клиницисты-феноменологи. Иначе говоря, разделение двух психологии роковым образом останавливало продвижение и здесь. "Эксперименты в вакууме" — так охарактеризовал современную социальную психологию известный исследователь в этой области Анри Тешфел 20., подчеркивая их основную черту — оторванность от жизни. Что касается экспериментальной детской психологии, то она, по свидетельству американского психолога Ури Бронфенбреннера, постепенно превратилась в "науку об искусственном поведении детей, помещенных в искусственные ситуации с необычно ведущими себя взрослыми" 21..
Явные ограничения обнаружило и патопсихологическое экспериментирование. Как мы говорили, описание личностных особенностей служило здесь в основном лишь фоном, оттеняющим те или иные характеристики интеллектуально-мнестической деятельности больного; что касается попыток перенесения левиновских опытов на изучение патологического материала, то эти попытки, несмотря на смену теоретических позиций, продолжали нести общий для экспериментирования в области личности недостаток — оторванность от реальных смысложизненных контекстов. С особой остротой этот недостаток обнаружился, когда практика поставила перед психологией задачу коррекции мотивационных аномалий, что потребовало перехода от сугубо диагностических задач, от анализа познавательной сферы к анализу конкретных личностных особенностей, к построению новых, более приближенных к жизненной реальности методов исследования.
Итак, дальнейшее продвижение в исследовании личности подразумевало нахождение способов сближения "двух психологии", внесения конкретных смысложизненных контекстов в опытное изучение личности, или, что то же, придание анализу реального жизненного материала статуса объективности и научности.
Для решения требовалось по крайней мере следующее: 1) доступ к этому жизненному материалу, к получению необходимых данных об интересующих нас феноменах, формах и особенностях их протекания; 2) нахождение адекватных способов "прочтения" этих эмпирических данных, перевода их с языка феноменологических описаний на язык научной психологии и построение на этой основе соответствующих гипотез о внутренних механизмах процесса; 3) обеспечение возможности осуществления необходимых для проверки наших гипотез вариаций условий (независимых переменных) исследуемого процесса; 4) построение целостной психологической модели, в которой могли бы быть обобщены полученные результаты проверки гипотез, рассмотрения отдельных сторон и механизмов изучаемого явления; 5) нахождение достаточно надежных способов проверки адекватности построенных моделей, возможностей их теоретического и практического применения.
Выполнение этой программы сразу наталкивается на ряд труднопреодолимых препятствий, особенно в применении к так называемому нормальному развитию. Трудности начинаются с первого же пункта — получения необходимых эмпирических данных и описаний. Выше мы не раз говорили, насколько бедна психология такими данными, насколько они недостаточны для начала соответствующих исследований и в то же время какие значительные ограничения лежат на возможностях привлечения в этом отношении богатейшего архива литературно-художественных исследований. Еще более серьезные препятствия возникают на пути выполнения третьего пункта. Искусственные вариации условий протекания жизненного процесса, нужные нам для проверки психологических гипотез, весьма ограниченны, причем не только и даже не столько из-за ограниченности самих принципиальных возможностей и способов такого вмешательства, сколько из-за элементарных этических соображений — нравственного запрета сколь-нибудь серьезно, а тем паче кардинально менять ход личностного развития ради внешних по отношению к этому развитию, в данном случае чисто научных, опытных целей.
Эти и целый ряд других ограничений в значительной степени снимаются, когда мы переходим к анализу аномального развития. Мы уже упоминали, что описания отклонений в развитии личности представлены значительно богаче, чем описания развития нормального. Парадокс современных представлений о личности как раз и состоит в том, что мы куда больше знаем, по крайней мере в сугубо эмпирическом плане, о ее аномалиях, нежели о том, что есть личность нормальная. Но пожалуй, наиболее важное преимущество состоит в том, что область аномального развития дает уникальную возможность проследить влияние самых различных вариаций условий на ход и качество внутриличностных процессов. Варьирование условий, введение действия "независимых переменных", порой кардинальным образом меняющих судьбу человека, осуществляются при этом отнюдь не лабораторным, оторванным от контекста жизни путем (что, впрочем, было бы и невозможно), но характером событий самой реальной жизни, будь то внезапная болезнь, сдвиг социальных обстоятельств, нарушение отдельных психических функций и т. п. По сути даже с достаточно строгой научной точки зрения можно сказать, что речь идет об эксперименте, отличающемся от лабораторного тем, что вмешательство в исследуемый процесс организуется и осуществляется не самим исследователем, а обстоятельствами, нами фиксируемыми как случившиеся, данные. Искусство состоит здесь, следовательно, не в создании и варьировании стимульных ситуаций, а во-первых, в выборе из представляемого патологией широчайшего диапазона и точной фиксации условий, необходимых для проверки интересующих нас гипотез, и, во-вторых, в "чтении", интерпретации происшедшего жизненного эксперимента. Сразу оговоримся, что подобный эксперимент (его можно вполне подвести под рубрику того, что в литературе обозначается как "эксперимент, на который можно ссылаться" или "эксперимент уже случившийся" 22.) отнюдь не противоречит эксперименту традиционному, лабораторному. Более того, и это надо подчеркнуть сразу, они дополняют и даже подразумевают один другого, ибо лабораторное поведение не может быть до конца понято вне жизненного контекста, равно как существенные психологические детали нередко оказываются пропущенными в анализе жизненного эксперимента и могут быть восполнены лишь в тонком лабораторном опыте.
