Вильям Гирш - Гениальность и вырождение
Хотя этот взгляд на гипнотизм, к которому я всецело присоединяюсь, ещё не стал общим достоянием, но все наверное согласятся с тем, что, в руках толпы став любопытной забавой, гипнотизм может повести к самым печальным последствиям. Мне по опыту известен случай, где, несмотря на строгие предостережения, подобная предосудительная забава гипнотизмом вызвала тяжёлые истерические припадки. С этой точки зрения, нельзя придумать ничего возмутительнее театральных представлений профессиональным гипнотизёром. «Медиумы», которых гипнотизёр выбирает из среды присутствующих, — это индивидуумы, склонные к истерии и в высшей степени доступные внушению. Общество убеждается в искусстве гипнотизёра, так как ведь эти медиумы – знакомые лица или даже члены собственной семьи, чем для него исключается всякая возможность обмана и мошенничества. Пусть же родители узнают, что этим у их дочерей искусственно вызывается болезненное состояние, что им прививается опасный яд, действие которого может оказаться крайне пагубным. Молодые дамы, которых салонные гипнотизёры на своих представлениях приводят в каталептическое состояние, которые принимают картофель за сладкое яблоко и т.п., обнаруживают для всеобщего увеселения психическую слабость, которой отнюдь не должны гордиться. Они – те же лица, которые на спиритических сеансах видят умерших и которые, родись они несколькими столетиями раньше, плясали бы по улицам в качестве бесноватых. Подобные представления должны быть, безусловно, воспрещены, потому что их вредное влияние не подлежит сомнению. Что касается применения гипнотизма как лечебного средства, то здесь не место об этом распространяться.
Рассмотрев в предыдущем причины и способ происхождения так называемой истерии времени, мы удостоверились, что это болезненное явление может быть обусловлено самыми различными внешними побуждениями, и мы действительно встречаемся с ним в истории в различнейших областях. Но повсюду психологические условия остаются одними и теми же: доступность внушению, чувствительность, склонность к мистицизму.
Если взвесить, насколько важно современное распознавание подобной массовой истерии, насколько мы, благодаря этому, бываем в состоянии противодействовать вредному влиянию болезненных нарушений, то предостережение и охранение человечества от большого несчастия становиться бесспорной заслугой. Нордау полагает, что исполняет этот долг, возвещая, что мы находимся «среди тяжёлой умственной народной болезни, какой–то чёрной чумы вырождения и истерии».
Невозможно с уверенность решить, наблюдаются ли нервные болезни и особливо вырождение и истерия чаще, чем в прежние времена. Как я уже заметил в начале этой главы, относящаяся сюда статистика ненадёжна; большая часть истеричных и выродившихся вообще ускользает от статистики, так как лишь сравнительно ничтожный процент является для лечения к врачу. Некоторые общие замечания Нордау, например, то, что люди теперь раньше седеют и лысеют, чем прежде, что наше зрение раньше слабеет, чем это наблюдалось у наших предков, всё это в конце концов не больше как утверждения, лишённые доказательств, а потому не имеющие значения.
Главным пунктом, на котором Нордау строит своё воззрение, служит поэтому не отдельное наблюдение, а общее явление современности, наша нынешняя культура, в которой он видит тяжёлую народную болезнь общего вырождения и истерии.
Раскритиковав, отчасти основательно, отчасти неосновательно, моду, одежду, устройство квартир и образ жизни современного общества, он уверяет, что «для человека толпы слова: каприз, чудачество, жажда новизны, подражание могли бы служить достаточным объяснением», но что врач, «в особенности специалист по нервным и душевным болезням», может увидеть в этом лишь два определённых состояния: вырождение и истерию. Рискуя быть зачисленным господином Нордау, «специалистом по нервным и душевным болезням», в число филистеров, я всё–таки должен сознаться, что не решился бы поставить диагноз вырождения или истерии на основании формы усов и ношения коротких или длинных волос. Я не могу также увидеть болезненного симптома или даже чёрной чумы вырождения в моде причёски и платья современной женщины, действительно нередко отличающейся эксцентричностью и безвкусием. Я даже должен признаться, что одежда современной женщины мне в некоторых отношениях милее одежды женщин других эпох; напомню лишь о кринолине наших бабушек, ещё не живших «в эпоху вырождения и истерии». Немецким женщинам делает также честь, что они наконец начинают оставлять заимствованный от дикарей обычай причинять себе повреждения для прицепки украшений; я с радостью узнал, что серьги всё более выходят из употребления.
Жилища современного общества, «театральная декорации, ветошные лавки и музеи», как Нардау их называет, где хозяин дома суетится, «как шут гороховый», в своём «красном халате опереточного атамана разбойников», действительно далеко не всегда удовлетворяют эстетическое чувство художника, но я - хоть убейте меня – не могу в этом увидеть ничего, кроме безвкусицы и желания щегольнуть роскошью – свойства, слишком присущие огромному большинству человечества, но не имеющие сами по себе патологического значения.
Если Нордау утверждает, что «специалист по нервным и душевным болезням» «с первого взгляда» должен распознать вырождение и истерию по склонностям и вкусу «модной публики», то полагаю, что он вряд ли найдёт многих последователей между врачами.
Существует ли вообще «верное» и «неверное» в области вкуса? Разве уже старая пословица не гласит: «о вкусах не спорят»? Если бы в моде и вкусе следовало узреть болезненный симптом, — кто должен был бы решать вопрос о верности вкуса? Врачи по нервным болезням? Тогда пришлось бы вместо обучения студентов анатомии и патологии развивать их вкус и читать им лекции о модах дамских туалетов и т.п. Но и тогда между «специалистами по нервным болезням» оказались бы разногласия; некоторые, быть может, вместо того, чтобы узреть в современной одежде «чуму вырождения», увидели бы в ней прогресс по отношению к тому доброму старому времени, когда ещё не было будто бы истерии, но когда мужчины носили расшитые фраки, шёлковые чулки, панталоны до колен и белые парики с длинной косой.
Любопытнее всего то, что Нордау вовсе не указывает невероятного довода, почему мы именно в наших обычаях и модах должны узреть вырождение и истерию. С тех пор как существуют женщины на земле, им всегда нравились побрякушки и украшения; почему это свойство должно считаться симптомом ужасной народной болезни, если оно присуще также современным женщинам – этого Нордау не говорит нам. Ему не нравится мода, и этого достаточно, чтобы объявить весь цивилизованный мир вырождающимся и истеричным.
В качестве одного из важнейших признаков вырождения Нордау описывает неспособность приспособления к существующим условиям, примирения с существующим порядком; на этом основании он считает анархистов и революционеров представителями вырождения. Он говорит о «глупой потребности протеста» у вырождающихся, создающих «союзы против снимания шапок при раскланивании» и т.п. Но что же делает сам Нордау? Он не только восстаёт против ношения бороды клином, против причёсок и модных платьев, но провозглашает помешанными всех тех, которые в этом отношении не разделяют его вкуса.
Мы видим, таким образом, к каким недоразумениям и противоречиям может привести изучение психиатрии по примеру господина Нордау. Кто при обсуждении духовного состояния руководствуется только собственным ощущением, чувством и воззрением, считая болезненным всё, что уклоняется от этого, тот судит как профан, и действительно, весь труд Нордау проникнут таким психиатрическим дилетантством.
Разумеется, Нордау находит у своих «умственно расшатанных современников» все симптомы вырождения, описанные Морелем, Маньяном и другими. Но именно та манера, с которой он пользуется психиатрическими понятиями, изобличает его полный дилетантизм. Всякий, имеющий какую–либо коллекцию или собирающий старинные предметы, страдает по мнению Нордау ониоманией (бредом покупания). Кто интересуется каким–либо предметом больше, чем это разрешает Нордау, страдает навязчивыми представлениями. Кто пишет что–нибудь не нравящееся Нордау, тот графоман. Кто сочиняет любовную драму, эротоман. Кто задумывается над задачами, уже решёнными Нордау, тот страдает манией сомнения. Это было бы всё равно, как если бы мы стали приписывать лёгочную чахотку каждому, кто раз случайно кашлянул.
Читая Нордау, всякий скорее склонен рассматривать его слова с юмористической, чем со строго научной точки зрения. Но как бы комичны и отчасти забавны не были его психиатрические взгляды для специалиста–врача, дело это имеет всё–таки и свою серьёзную сторону, особливо в виду того, что его книга написана для публики, среди которой подобный дилетантизм может повести к крайне пагубным последствиям. Его сочинение («Вырождение») поэтому невозможно игнорировать, хотя серьёзному человеку не может доставить никакого удовольствия - опровергать подобные взгляды.
