В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь - Сойта Марина

Я нашла эти письма во время работы над книгой. Это самая старая летопись моих самоощущений из всех, что сохранились.

С этим человеком я проявляла достаточно сильную уязвимость и делилась своими взаимоисключающими переживаниями.

Я писала ему, что волнуюсь за свое поступление, – а в следующем письме говорила «хотя, пожалуй, мне плевать».

Я писала ему, что хочу учиться в Москве, – а в следующем письме говорила «хотя, возможно, все это не имеет для меня никакого значения».

Я писала ему, что у меня текут слезы после неудачно (в моей картине мира) сданных экзаменов, – а в следующем письме говорила «если честно, мне все равно, что будет с моим будущим».

Я писала ему, что поступила на физфак, мехмат, факультет естественных наук и психфак^[20], – а в следующем письме говорила, что «мне настолько все неважно, что я хочу сделать выбор, наугад ткнув пальцем в факультет, на котором буду учиться».

Временами мои подписчики задают мне вопросы о моем «предназначении». Я не фанат этого слова – думаю, в жизни много интересных дорог. И вот вам очередная ирония диссоциативной амнезии: я совершенно не помню, как и почему выбрала психологию. Кажется, я была настолько разочарована и в себе, и в математике с физикой (справедливости ради, тогда я физику не любила – хотя сейчас смотрю на нее совсем другими глазами), что решила саботировать все известное мне о себе ранее и просто пойти куда глаза глядят. Нет, меня не влекло к психологии, чтобы «познать себя». И нет, меня не влекло к психологии, чтобы помочь другим. Чтобы кого-то спасти. Кого-то исцелить. Все это не было ни прямыми, ни косвенными причинами моего выбора. Думаю, я просто балансировала в моменте здесь и сейчас, и волны хаоса моей жизни выплеснули меня на психфак. Помню, на одном из самых первых занятий в университете нас снимали на камеру, задавая вопросы о наших профессиональных надеждах. Знаете, что я сказала? «Надеюсь, мы все подружимся». Вот и все мои надежды на будущее к тому моменту.

Сейчас я могу точно сказать, что мое состояние соответствовало всем диагностическим критериям КПТСР: мне были знакомы телесные флешбэки, избегание мыслей и воспоминаний о травме, гипербдительность, отсутствие эмоций, диссоциативные состояния, саморазрушающее поведение, стойкие негативные представления о самом себе и, наконец, социальные сложности.

Исключение составляла дружба. Эта сфера с самого юного возраста была для меня чем-то особенным.

Конечно, даже в дружбе можно было увидеть торжество моей аффективной личности: например, в университете, едва я немного перебирала с алкоголем, мое сознание тут же отключалось, и АЛ занимала водительское кресло. Наутро я ничего не помнила: по рассказам моих друзей, я совершенно отказывалась нести ответственность за свою жизнь, принимала рискованные решения, когда же они пытались меня вразумить и ругали меня, я лишь хохотала им в лицо. Это происходило снова и снова – когда мы ходили на вечеринки, я летала с барных стоек, разбрасывала свою обувь, которую они искали по всему клубу, исчезала и не предупреждала, что не вернусь ночевать, тех подруг, с которыми жила, несмотря на наши с ними договоренности. Когда они звонили мне, я не отвечала, но могла позвонить им в пять утра, и, смеясь, сообщить имя парня, с которым проводила время, и резюмировать: «Грибы!», вводя их в курс своих наркотических экспериментов. Моя АЛ веселилась, хохотала, буйствовала, я же просыпалась наутро и помнила только, как начинался вечер, – и ничего после этого. Господи, какое же у моих друзей было ангельское терпение! Они пережили со мной самые мрачные мои времена, и я бесконечно благодарна за то, что они были рядом. За то, что верили в меня.

Я до сих пор помню букеты, которые они прислали мне, пусть и живут на разных концах света, когда вышла моя первая книга. Эти цветы – пионы, розы, гортензии, ирисы, эустомы – были прекрасны.

Мне важно, что частичка меня в виде моих текстов живет рядом с ними и является свидетелем их повседневной жизни. Особенно «Самоценность». Она стоит в их квартирах и домах, украшает их книжные шкафы, лежит рядом с их кроватями, является их настольной книгой.

Некоторые из них читают ее перед сном, некоторые вдумчиво обращаются к ней в сложные периоды своей жизни, некоторые не особенно погружаются в чтение психологических рассуждений, но дарят ее своим близким, родителям и друзьям.

У моей мамы до сих пор нет ни одной моей книги – и я не думаю, что эта книга станет исключением из правил.

Еще несколько лет назад мне было очень больно от этой мысли. Сейчас же я мысленно листаю фотоальбом, в котором запечатлены места обитания моих книг: у моей сестры, у моей тети, у моих друзей. Раньше они лежали на прикроватной тумбочке моей дорогой бабушки, которой больше нет; она читала их с карандашиком, оставляя закладки в тех местах, которые ей запали в душу больше всего. Когда она прочитала мою первую книгу (на мой нынешний взгляд, достаточно нескладную), она сказала: «Как жаль, что я не прочитала ее 50 лет назад».

Когда вы отправляете мне фотографии и видео с моими книгами, я добавляю их в этот мысленный фотоальбом. Не переставайте, хорошо? Если быть откровенной, когда я писала эту страницу, я расплакалась. Я писала ее на море, куда улетела вместе с подругой, – всю первую половину дня мы работали бок о бок. Она увидела мои слезы, подошла ко мне, обняла меня и расплакалась вместе со мной.

Дорогой мой друг, читающий эти слова: спасибо тебе за то, что ты рядом.

А вам, дорогие мои читатели, клиенты, подписчики: спасибо, что решились заглянуть по ту сторону рая вместе со мной. Спасибо, что дали шанс этой истории и этим словам.

Перелом

Я точно знаю точку отсчета перемен в моей жизни – это был день, когда нас с сестрой нашла семья отца. Это была зима 2012 года. Мне было 20 лет. Это не стало Днем, изменившим все. Но это точно стало Днем, принесшим свет осознания в мою жизнь.

Настоящие, устойчивые перемены требуют много, много, много времени. Наверное, это не самая радостная новость? Однако и в ней есть свет: перемены возможны. Заявляю вам это со всей серьезностью человека, справляющегося с КПТСР (и, на мой взгляд и на взгляд моего психиатра, делающего это успешно), и со всей ответственностью психотерапевта с 10-летней практикой, истово верящего в науку.

В начале книги я писала, что испытала облегчение, узнав о суициде отца. Возможно, вам показалось это бессердечным или как минимум странным? Я поясню: это событие бросило вызов моей диссоциации. Я впервые услышала честную версию своего прошлого. Я наконец узнала, какой была история моей семьи на самом деле. Я поняла, что скрывалось за дымкой молчания все эти годы.

Я не перестала употреблять наркотики.

Я не перестала пить в чрезмерных количествах.

Я не перестала находиться в созависимых отношениях.

Я не перестала ненавидеть себя.

Я не перестала испытывать сложности в общении с мамой.

Я не перестала чувствовать безнадежность.

Но что-то изменилось. Это было маленькое, едва уловимое изменение, заложившее основу для глобальных перемен.

Мы разделили этот опыт с сестрой, и наши отношения окончательно изменили свое направление – в ту зиму мы рука об руку стали двигаться в сторону безопасной привязанности. С тех пор мы ни разу не поругались и не сказали друг другу ни одного злого, неосторожного слова. Только поддержка, только доброта, только забота, и с каждым прожитым днем их становится все больше и больше.

Остальные изменения потребовали гораздо больше времени.

Прошел год, прежде чем я завязала с амфетамином.

Прошло четыре года, прежде чем я нащупала то, чем мне действительно хочется заниматься в своей профессиональной деятельности.

Прошло семь лет, прежде чем я начала строить по-настоящему здоровые отношения.

Прошло девять лет, прежде чем я осознала, что трудоголизм – это тоже форма зависимости, которая разрушает меня.