Лоренц Конрад - Так называемое зло
Три особенности, о которых мы только что упомянули при описании поведения хомяков, характерны для всех механизмов торможения, препятствующих убийству или серьезному ранению, и поэтому заслуживают более подробного обсуждения: во-первых, существует зависимость между действенностью оружия, которым располагает вид, и механизмами, препятствующими применению этого оружия против собратьев по виду; во-вторых, существуют ритуалы, цель которых состоит в том, чтобы приводить в действие у агрессивных собратьев по виду именно эти механизмы торможения; в-третьих, на эти механизмы нельзя полагаться абсолютно, иногда они могут и отказать.
В другом месте я уже подробно говорил о том, что торможение, не позволяющее убить или ранить собрата по виду, должно быть наиболее сильным и надежным у тех видов, которые, во-первых, как профессиональные охотники располагают оружием, достаточным для быстрого и верного умерщвления крупной добычи, а во-вторых, живут общественной жизнью. Хищникам-одиночкам – например, многим куньим и кошачьим – достаточно, чтобы сексуальное возбуждение затормаживало агрессию и охотничий инстинкт на время, достаточное для безопасного соединения полов. Но если хищники, охотящиеся на крупных животных, постоянно живут вместе, как, например, волки и львы, у них должны существовать надежные и неизменно действенные механизмы торможения, совершенно самостоятельные и не зависящие от меняющихся настроений отдельных животных. Так возникает особенно трогательный парадокс: как раз наиболее кровожадные звери – прежде всего волк, которого Данте называет “bestia senza pace” [Зверь, не знающий мира (итал.)], – обладают самыми надежными средствами торможения убийства, какие только есть в этом мире. Когда мои внуки играют со сверстниками, необходим присмотр кого-нибудь из взрослых; но я со спокойной душой оставляю их одних в обществе наших больших собак – помеси чау с овчаркой, – чрезвычайно свирепых на охоте. Социальные запреты, на которые я полагаюсь в подобных случаях, отнюдь не являются чем-то приобретенным в процессе одомашнения, но, без сомнения, унаследованы от волка, bestia senza pace!
Очевидно, что у разных видов механизмы социального торможения приводятся в действие очень разными стимулами. Например, у самцов изумрудной ящерицы запрет кусать самку несомненно зависит, как мы видели, от химических раздражителей; без сомнения, так же обстоит дело у собак с запретом кусать сук, в то время как бережное отношение взрослой собаки ко всем щенкам вызывается, по-видимому, также и их поведением. Поскольку торможение, как будет еще подробнее показано в дальнейшем, есть весьма активный процесс, который противостоит некоторому столь же активному побуждению и подавляет или видоизменяет его, вполне правильно говорить о запуске процессов торможения - точно так же, как мы говорили о запуске инстинктивного движения. Разнообразные передатчики стимулов, которые у всех высших животных запускают активное ответное поведение, также в принципе не отличаются от тех, которые приводят в действие социальное торможение. В обоих случаях передатчик стимула состоит из бросающихся в глаза структур, ярких красок или ритуализованных движений, а чаще всего – из сочетания всех трех компонент. Очень красивый пример, показывающий, насколько одинаковые конструктивные принципы лежат в основе тех передатчиков стимулов, которые запускают активное действие, и тех, которые запускают торможение, представляют собой сигналы, вызывающие боевое поведение у журавлей и торможение клевания птенцов у некоторых пастушковых. В обоих случаях на затылке птицы развилась маленькая «тонзура», голое пятно, на котором под кожей находится сильно разветвленная сеть сосудов, так называемое «набухающее тело». И в обоих случаях этот орган наполняется кровью и в таком состоянии, похожий на выпуклую рубиново-красную шапочку, демонстрируется собрату по виду поворотом затылка. Но функции этих запускающих приспособлений, возникших у обоих групп птиц совершенно независимо друг от друга, настолько противоположны, насколько это возможно. У журавлей этот сигнал означает агрессивное настроение и соответственно вызывает у противника, в зависимости от соотношения сил, ответную агрессию или стремление к бегству. У водяного пастушка и некоторых родственных ему птиц и этот орган, и соответствующая форма движения свойственны только птенцам и служат исключительно для того, чтобы включать у старших собратьев по виду специфическое торможение клевания птенцов. Птенцы водяных пастушков «по ошибке» трагикомично предъявляют свои рубиновые шапочки агрессорам не только своего вида. Одна такая выращенная мною птичка подставляла шапочку утятам; те, естественно, не отвечали торможением на этот сигнал, свойственный виду водяных пастушков, а наоборот, клевали ее в красную головку. И как ни мягок клювик у крошечного утенка, мне пришлось разъединить птенцов.
Ритуализованные формы движения, обеспечивающие торможение агрессии у собратьев по виду, обычно называют жестами покорности или умиротворения (Demuts- oder Befriediegungs-Gebärden); второй термин, пожалуй, лучше, поскольку он не столь сильно соблазняет субъективизировать поведение животных. Церемонии такого рода, как и вообще ритуализованные выразительные движения, возникают разными путями. В главе о ритуализации мы уже видели, каким образом из конфликтного поведения, из движений намерения и т. д. могут возникать сигналы с функцией сообщения и какую силу приобретают такие ритуалы. Познакомиться с этим было необходимо, чтобы разъяснить сущность действия умиротворяющих движений, о которых пойдет речь теперь.
Любопытно, что многие жесты умиротворения у самых разных животных возникли под селекционным давлением механизмов поведения, запускающих борьбу. Животное, стремящееся успокоить собрата по виду, делает все возможное, чтобы – выражаясь несколько антропоморфно – не раздражать его. Когда рыба возбуждает у сородича агрессию, она показывает свой роскошный наряд, демонстрирует возможно бoльший контур тела, расправляя плавники или оттопыривая жаберные крышки, передвигается сильными рывками; когда она просит пощады, происходит в точности противоположное, во всех деталях. Она бледнеет, до предела сжимает плавники, поворачивается к сородичу, которого нужно успокоить, узкой стороной тела, движется медленно, крадучись, буквально пряча все, что может вызвать агрессию. Петух, сильно побитый в драке, прячет голову в угол или за какое-нибудь укрытие, лишая этим противника стимулов боевого возбуждения, исходящих, как известно, от его гребня и бородки. Мы уже знаем, что некоторые коралловые рыбы, у которых кричаще-яркий наряд таким же образом запускает внутривидовую агрессию, «снимают» эту раскраску, когда им нужно мирно сойтись для спаривания.
Устранение сигнала, запускающего борьбу, поначалу позволяет лишь избегать запуска внутривидовой агрессии, но не включать активное торможение уже начатого нападения. Однако совершенно очевидно, что с точки зрения эволюции от первого до второго всего один шаг, и как раз возникновение умиротворяющих жестов из сигналов борьбы «с обратным знаком» дает тому прекрасные примеры. Естественно, у очень многих животных угроза состоит в том, что они многозначительно обращают в сторону противника и «суют ему под нос» свое оружие, будь то зубы, клюв, когти, сгиб крыла или кулак. Поскольку у таких видов все эти прелестные жесты принадлежат к числу сигналов, «понятных» от рождения и в зависимости от силы адресата вызывающих у него либо ответную угрозу, либо бегство, характер жестов, предотвращающих борьбу, в этом случае ясно предначертан: они должны состоять в том, что ищущее мира животное отворачивает оружие от противника.
Однако оружие почти никогда не служит только для нападения, оно всегда служит и для защиты, для отражения ударов, и потому в этой форме жестов умиротворения есть большая загвоздка: каждое животное, выполняющее такой жест, весьма опасным образом разоружается, а во многих случаях даже подставляет противнику незащищенным самое уязвимое место своего тела. Тем не менее эта форма жестов покорности распространена чрезвычайно широко и была «изобретена» независимо друг от друга самыми разными группами позвоночных. Побежденный волк отворачивает голову от победителя, подставляя ему таким образом чрезвычайно уязвимую боковую сторону шеи, выгнутую навстречу укусу. Галка подставляет под клюв другой галке, которую хочет умиротворить, незащищенную выпуклость своего затылка – как раз то место, куда такие птицы обычно направляют серьезные удары с целью убийства. Это совпадение настолько бросается в глаза, что я долгое время думал, будто животное обеспечивает действенность подобных поз покорности именно тем, что подставляет противнику свое самое уязвимое место. У волка и собаки это в самом деле выглядит так, как если бы молящий о пощаде подставлял победителю свою яремную вену. И хотя поначалу единственной действенной составной частью таких выразительных движений было, несомненно, отворачивание оружия от противника, в моем прежнем мнении есть все же некоторая доля истины.
