Лоренц Конрад - Так называемое зло
Для уже выросших, но еще неуклюжих молодых птиц и млекопитающих, о которых идет речь, агрессивное поведение взрослых, очевидно, гораздо опаснее любых каннибальских наклонностей. Эта опасность устраняется с помощью ряда очень четко организованных механизмов торможения, большей частью также еще не исследованных. Исключение составляет легко доступный пониманию механизм поведения в не знающем любви сообществе квакв, которому мы далее посвятим небольшую главу. Этот механизм позволяет оперившимся молодым птицам оставаться в колонии, хотя в ее тесных границах буквально каждая ветка на дереве является предметом яростного соперничества соседей. Пока молодая кваква, покинув гнездо, еще попрошайничает, это уже само по себе обеспечивает ей абсолютную защиту от любых нападений оседлых взрослых квакв. Прежде чем взрослая птица соберется клюнуть молодую, та, «квакая» и хлопая крыльями, бросается ей навстречу и старается схватить за клюв и «подоить», потянув его вниз – точно так же, как поступают птенцы, когда хотят, чтобы родители отрыгнули им пищу. Молодая кваква не знает «лично» своих родителей, и я не уверен, что те узнают индивидуально своих детей; заведомо узнают друг друга только молодые птенцы из одного гнезда. Взрослая кваква, у которой нет настроения кормить, в испуге бежит от натиска собственных детей, и точно так же бежит она от любого чужого птенца, вовсе не собираясь его трогать. У многих животных известны аналогичные случаи, когда защитой от внутривидовой агрессии служит инфантильное поведение.
Еще более простой механизм позволяет молодой квакве, уже выросшей и независимой, но долго еще остающейся неравным соперником, приобрести собственный маленький участок в пределах колонии. Молодая кваква, которая почти три года носит детский костюмчик в полоску, возбуждает у старших гораздо менее интенсивную агрессию, нежели птица с взрослой окраской. Это приводит к интересному явлению, которое я не раз наблюдал в альтенбергской колонии свободно гнездившихся квакв. Молодая кваква без всякого умысла приземляется где-нибудь в пределах семейного участка насиживающей пары и, к счастью для себя, попадает не в его свирепо охраняемый центр, т. е. не в ближайшую окрестность гнезда. Но это раздражает одного из соседей, и тот, как «принято» у квакв, медленно подкрадывается к пришельцу, делая угрожающие движения. Однако при этом он неизбежно приближается и к расположенному в том же направлении гнезду соседней высиживающей пары, а поскольку он своим роскошным нарядом и угрожающей позой вызывает гораздо бОльшую агрессивность, чем тихо и робко сидящая молодая птица, именно его, как правило, «берут на мушку» соседи, поднимаясь в контратаку. Часто они атакуют на волосок от молодой птицы и тем самым невольно защищают ее. Поэтому «нераскрашенные» кваквы обычно поселяются между территориями оседлых насиживающих птиц в строго определенных местах, где появление «раскрашенной» кваквы провоцирует нападение хозяина, а появление птицы в юношеском костюме – еще нет.
Труднее разобраться в механизме торможения, который препятствует взрослым собакам всех европейских пород всерьез кусать щенков в возрасте до 7–8 месяцев. По наблюдениям Тинбергена, у гренландских эскимосских собак этот запрет ограничивается молодняком своей стаи, запрета кусать чужих щенков у них не существует; может быть, так же обстоит дело и у волков. Каким образом узнается юный возраст собрата по виду, не вполне ясно. Во всяком случае, размеры не играют здесь никакой роли: крошечный, но старый и злобный фокстерьер относится к громадному ребенку-сенбернару, порядочно надоевшему ему своими неуклюжими приглашениями поиграть, так же дружелюбно и миролюбиво, как к щенку своей породы того же возраста. По всей вероятности, существенные признаки, вызывающие это торможение, содержатся в поведении молодой собаки, а также, может быть, в запахе. Последнее представляется правдоподобным, когда видишь, каким образом молодая собака прямо-таки напрашивается на проверку запаха: если приближение взрослого пса кажется молодому в какой-то степени опасным, он бросается на спину, предъявляя свой еще голенький щенячий животик, и к тому же испускает несколько капель мочи, которую взрослый тотчас же нюхает.
Но что, пожалуй, еще интереснее и загадочнее, чем торможение, охраняющее подросшего, но еще неуклюжего детеныша, – это тормозящие агрессию механизмы поведения, которые препятствуют «нерыцарскому» отношению к «слабому полу». У толкунов, у богомолов и у многих других насекомых, как и у многих пауков, сильным полом являются, как известно, самки, и необходимы особые механизмы поведения, препятствующие тому, чтобы счастливый жених был съеден раньше времени. У богомолов (Mantoptera) самка, как известно, зачастую с аппетитом поедает переднюю половину самца, в то время как задняя беспрепятственно выполняет великую миссию оплодотворения.
Здесь, однако, нас должны занимать не эти капризы природы, а те механизмы торможения, которые у столь многих птиц и млекопитающих, а также и у человека весьма затрудняют избиение дам и девиц, если не полностью препятствуют ему. Правда, что касается человека, то максима “you can not hit a woman” [«Нельзя бить женщину» (англ.)] соблюдается не всегда. Берлинский юмор, часто смягчающий добросердечием мрачноватые краски, заставляет побитую мужем женщину говорить рыцарски вмешавшемуся прохожему: «Ну а вам-то какое дело, что мой муженек меня колотит?»* Но среди животных есть целый ряд видов, у которых при нормальных, то есть не патологических условиях самец никогда не нападает всерьез на самку.
Это относится, например, к собакам и, без сомнения, также к волкам. Я испытывал бы глубокое недоверие к кобелю, укусившему суку, и посоветовал бы его хозяину соблюдать большую осторожность, особенно если в доме есть дети, – потому что в социальном торможении этого пса явно что-то не в порядке. Однажды я попробовал выдать замуж свою суку Штази за огромного сибирского волка; когда я начал с ним играть, она от ревности пришла в бешенство и совершенно серьезно на него набросилась. Единственное, что он сделал, – подставил исступленно кусавшейся рыжей фурии свое огромное светло-серое плечо, чтобы принять укусы на менее уязвимое место. Точно такой же абсолютный запрет трогать самку существует у некоторых птиц семейства вьюрковых, например у снегиря, и даже у некоторых пресмыкающихся – например, у изумрудной ящерицы.
У самцов этого вида агрессивное поведение вызывается роскошным нарядом соперника - прежде всего великолепным ультрамариновым горлом и зеленой окраской остального тела, от которой и пошло название этих ящериц. В то же время торможение, запрещающее кусать самку, явно основано на обонятельных признаках. Об этом мы с Г. Кицлером узнали, когда однажды коварно раскрасили под самца цветными мелками самку нашего самого крупного изумрудного ящера. Когда мы выпустили даму-ящерицу обратно в вольер, она – разумеется, не подозревая о своей внешности, – побежала кратчайшим путем на территорию своего супруга. Увидев ее, он яростно бросился на мнимого самца, вторгшегося в его владения, и широко раскрыл пасть для укуса, но тут же, уловив запах загримированной дамы, затормозил так резко, что его занесло и он перекувырнулся через самку. Затем он обстоятельно обследовал ее языком и потом уже не обращал внимания на зовущую к бою расцветку; это уже само по себе – примечательное достижение для рептилии. Но что всего интереснее – это происшествие настолько потрясло изумрудного рыцаря, что он еще долго после того и настоящих самцов, прежде чем напасть, ощупывал языком, проверяя на запах. Так сильно он был смущен тем, что едва не укусил даму!
Можно было бы подумать, что у видов, у которых самцам абсолютно запрещено кусать самок, дамы держатся со всем мужским полом весьма дерзко и заносчиво. Как это ни загадочно, дело обстоит как раз наоборот. Агрессивные крупные самки изумрудной ящерицы, затевающие между собой яростные баталии, в буквальном смысле ползают на брюхе перед самым юным, самым слабым самцом, даже если он весит втрое меньше, а его мужественность едва проявляется синим оттенком на горле, который можно сравнить с первым пушком на подбородке гимназиста. Самки поднимают с земли передние лапки и своеобразно поводят ими, словно собираясь играть на фортепиано: это общий всем ящерицам жест покорности – «переступание» (Treteln), как назвал его Крамер. Так же и суки, особенно тех пород, которые близки к северному волку, относятся к избранному кобелю – хотя он никогда не кусал их и вообще не доказывал свое превосходство каким-либо действием – прямо-таки со смиренным почтением, едва ли не граничащим с тем, какое они испытывают к человеку-хозяину. Но самое интересное и самое непонятное – это иерархические отношения между самцами и самками у некоторых птиц из широко известного семейства вьюрковых, к которому относятся чижи, щеглы, снегири, зеленушки и многие другие птицы, в том числе канарейки.
