Пиаже Жан - Речь и мышление ребенка
Еще раз Эк. «Мухи, которые жужжат вокруг лошадей, не подвигают вперед дилижанс» = «От недостатка, который вошел в привычку, трудно избавиться», «потому что мухи всегда садятся на лошадей и мало-помалу привыкают, и потом трудно исправиться». А «Каждому по его трудам» = «Тот, кто засыпает поздно, просыпается поздно», «потому что, когда нужно что-нибудь выучить, то ложишься поздно. Его труды — наши, тогда пробуждаешься поздно. Наши труды — это то, что мы должны делать, у нас имеется, что делать, и мы принуждены идти спать поздно, чтобы их выучить». Этот последний пример вводит схему целого, более отчетливую, чем предшествующая.
Кси (12 л. 11 м.). «Каждой птице ее гнездо хорошо» = «Ничтожные причины могут иметь страшные последствия», потому что «птица строит свое гнездо с осторожностью, а тогда, когда делают вещи плохо, то можно получить страшные последствия». А «Пока гуляют, жаркое пригорает» = «Люди, наиболее занятые исправлением других от их недостатков, сами не всегда являются наиболее безупречными», потому что, «когда слишком занят исправлением других от недостатков, то допускаешь пригореть жаркое».
Читатель видит механизм этих обоснований. Это случаи синкретизма, в которых схема целого сведена к минимуму, к тому, что Кузине называет «непосредственной аналогией».
Способность к обоснованию во то бы то ни стало, обнаруживаемая детьми, является, таким образом, следствием синкретизма: синкретизм как отрицание анализа, вынуждает для каждого нового восприятия или для каждой новой идеи искать во что бы то ни стало связь с тем, что ей непосредственно предшествует. Связь эта то сложна и представляется в форме глобальной схемы, которая заставляет новое почленно сочетаться со старым, то она проще и более непосредственна, и тогда имеешь дело с уже приведенными нами случаями обоснования во что бы то ни стало. Можно ли сказать, что эти обоснования достаточно объясняются понятием непосредственной аналогии, без вмешательства понятия синкретизма? Мы, напротив, думаем, что без умственных привычек, вырабатываемых синкретизмом, без признания того, что ребенок воспринимает лишь схемы целого, порождающие постоянное убеждение, что все зависит от всего, он не обнаружил бы этого обилия произвольных обоснований. Впрочем, из примеров, которые мы только что привели, видно, что между синкретизмом в собственном смысле слова и другими формами связи имеется целый ряд посредников: здесь снова, благодаря образующейся схеме целого, аналогия в деталях вырисовывается отчетливее.
В детском воображении имеется, таким образом, удивительная способность отвечать на все вопросы гипотезой или неожиданным доводом, устраняющим все трудности. Для ребенка нет такого «почему», которое осталось бы без ответа. Ребенок может сказать: «Я не знаю», чтобы отделаться от вас, и лишь очень поздно, к 11 или 12 годам, он скажет: «Этого нельзя узнать». Может быть, скажут, что эти объяснения давались просто для того, чтобы не оставаться a quia, из-за самолюбия и т. п. Но это не объясняет богатства и неожиданности гипотез, которые напоминают скорее плодовитость мистических символистов или бред больных, одержимых манией все истолковывать, чем уловки взрослых, захваченных врасплох (например, отвечающих на экзамене).Это сродство детских оправданий с объяснениями больных манией интерпретации на первых ступенях безумия должно многое объяснить тому, кто оспаривает существование потребности в обосновании во что бы то ни стало. Действительно, факты, которые мы только что цитировали, по всем своим признакам приближаются к тем, которые д-р Дромар наблюдал над интерпретантами (больными, одержимыми манией истолкования)[38]: воображаемое рассуждение (raisonnement imaginatif), во время которого все возможности становятся вероятностями или достоверностями, рассеяние (diffusion) истолкования, то есть «связь, в силу которой истолкование чаще всего вызвано предшествующим истолкованием и опирается, в свою очередь, на истолкование дальнейшее» («Я прикрепляю одну вещь к другой таким образом, что мало-помалу строю целое» — больной Г.); изучение (rayonnement), или «случайная и неожиданная продукция бесчисленных истолкований, которые вращаются на расстоянии вокруг одной главной идеи, представляющей центр и как бы точку соединения всех частей системы»; символизм (simbolisme), что означает тенденцию находить в каждом явлении или в каждой фразе скрытую идею, более глубокую, чем та, которая представляется на первый взгляд, и т. д. И д-р Дромар делает справедливое заключение, что «способ мышления у интерпретантов, одним словом, их манера воспринимать и рассуждать напоминает некоторые наиболее существенные черты примитивной мысли и детской мысли»[39].
Относительно же приписывания обилия детских истолкований простой выдумке, то мы сейчас увидим, что следует думать об этой гипотезе, которая приходит на ум по поводу всех фактов, приведенных в данной главе. Сверх того, следует устранить возражение, согласно которому истолковательный характер детских обоснований обязан будто бы тому, что мы пользовались пословицами. Все явления в рассуждении детей, о которых здесь идет речь, можно найти и при обычном наблюдении. Уже не раз изучали, например, спонтанную этимологию, которую дети предпочитают, а еще их удивительное стремление к вербализму, то есть к фантастическому истолкованию плохо понятых слов: эти два явления показывают, как легко ребенку удовлетворить свой ум произвольными обоснованиями. Более того, как мы это беспрестанно отмечали, ребенок в начале нашего опыта не знает, что пословица имеет скрытый моральный смысл. Мы ограничиваемся напоминанием ребенку, что пословица — это «фраза, которая кое-что значит», и просим у него найти другую фразу, которая значит «то же самое». Если бы у ребенка не было спонтанной тенденции к обоснованию во что бы то ни стало и к истолковывающему символизму, то в условиях наших опытов ничто не привело бы его к описанным нами явлениям.
Итак, мы можем сделать вывод, что потребность в обосновании во что бы то ни стало, есть общий закон вербального понимания ребенка и что этот закон, в свою очередь, вытекает из синкретизма детского рассуждения. Из того, что для синкретизма все связано, все зависит от всего, все воспринимается через схемы целого, построенные из образов, через аналогии частностей, через сопутствующие обстоятельства, — естественно вытекает, что идея случая или произвола не существует для синкретического ума, а поэтому можно найти основание для всего. В тоже время синкретизм — это продукт детского эгоцентризма, ибо именно привычки мыслить эгоцентрически заставляют избегать анализа и удовлетворяться индивидуальными и произвольными схемами целого. В связи с этим понятно, почему детские оправдания, вытекающие из синкретизма, имеют характер субъективных истолкований и даже подобны патологическим истолкованиям, представляющим возврат к примитивным способам мышления.
§ 4. Синкретизм понимания
До сих пор мы имели дело с детьми, которые приблизительно понимали каждую из двух сравниваемых фраз. Относительно фраз, соответствующих пословицам, понимание не оставляет сомнения; о пословицах же можно сказать, что вербально они были поняты, то есть ребенок, читая их, составлял себе конкретное представление об их значении, упуская лишь из виду их моральный смысл. Однако у всех детей было чувство, что нужно приписать пословице символический смысл, причем оно проявлялось без всякого давления с нашей стороны. Мы полагаем, в таких условиях достаточно понимания, что описанные выше явления, несомненно, зависят от синкретизма рассуждения.
Откуда происходит это явление синкретизма? До сих пор мы рассматривали способность создавать схемы целого как такового и как результат неаналитических привычек мысли, которые вытекают из эгоцентризма. Наступил момент ближе исследовать этот механизм, перейдя к изучению синкретизма понимания. Действительно, на основании явлений, которые мы изучили в первых главах, можно допустить, что, когда ребенок слушает речь другого, эгоцентризм толкает его к мысли, что он понимает все, и мешает ему последовательно обсуждать слова и предложения своего собеседника. Вместо анализа подробностей того, о чем ему говорят, он рассуждает о целом. Он не старается приспособиться к собеседнику и именно из-за отсутствия приспособления думает схемами целого. В этом смысле можно говорить, что эгоцентризм противоречит анализу. Существует легкий способ изучить механизм такого образования синкретических схем: посмотреть, что происходит в наших опытах, когда одно из слов пословицы или соответствующие фразы неизвестны ребенку. Заинтересуется ли он этим словом, как это сделал бы неэгоцентрический ум, старающийся приспособиться к точке зрения собеседника, станет ли он анализировать это слово раньше, чем вести свое рассуждение далее, или предположит слово известным и будет рассуждать дальше, как если бы никакого затруднения не было? Мы видим, что эгоцентрические привычки мыслить оказываются сильнее и что ребенок рассуждает так, как если бы он не слушал собеседника, как если бы он все понял. А отсюда неизвестное слово усваивается в зависимости от глобальной схемы фразы или двух фраз. Синкретизм понимания как раз и состоит в том, что понимание деталей происходит — правильно или неправильно — лишь в зависимости от схемы целого. Итак, именно в синкретизме понимания мы найдем настоящее связующее звено между эгоцентрическими привычками мысли, уже нам известными из наших первых трех глав, и синкретизмом, который оттуда вытекает.
