Шалва Амонашвили - Как живете, дети?
Но, друзья-взрослые, что же такое получается?
Я вам прямо скажу: во всех этих случаях получается то, что за счет замедления действительной жизни детей мы выигрываем время для удовлетворения своих (боюсь сказать — эгоистических) потребностей.
«Без разрешения!»
Ну, конечно, ребенку не все можно разрешать, но и запрещать все тоже нельзя.
«Дорогой учитель! Мне не о чем Вам писать. Мама не выпускает меня со двора. А двор маленький. И сельские девочки не приходят ко мне. Мама говорит, что они могут отнять у меня время. Каждый день мы с мамой упражняемся в письме, решаем задачи. Мама говорит, что Вы будете очень довольны моими успехами. Я очень соскучилась здесь. Не надо было никому придумывать каникулы».
Это письмо написала мне Кетино, у которой, я вижу, бледное лицо, тусклые глаза. Письмо я получил совсем недавно, и потому не успел ответить — не ей! — а ее матери, строго требуя от нее жить жизнью своей дочери, а не так, чтобы детскую жизнь приспосабливать к условиям спокойной и невозмутимой жизни матери.
Ну, хорошо, будет писать Кетино красиво, не будет допускать ошибок в сложении и вычитании.
Но разве это все?
А что она скажет нам в классе, когда я дам детям задание: «Расскажите о ваших новых друзьях, которых вы приобрели во время каникул»?
Она не поднимет руку.
Что же она мне напишет, когда я дам детям сочинение: «Лето есть лето!»?
Она напишет красиво о том, что ей не о чем писать.
Какие ассоциации могут всплыть в памяти девочки, когда на уроке мы будем изучать стихи и рассказы о селе, сельской жизни, о сельских ребятах?
Какими впечатлениями ей делиться с товарищами может быть, выдавать за правду небылицы?
Но кому будет интересно выслушивать их и кто ей поверит?
Только богатый опыт рождает богатую фантазию — это же психологический закон! И дети верят в такие плоды воображения и вымысла, которые опираются на жизненную правду, — это тоже закон, но уже педагогической психологии. И Кетино будет чувствовать себя неловко среди товарищей и подруг, она станет пассивной, а я, не узнав настоящих причин, могу воспринять это как ее личностную черту.
Вот какая может произойти педагогическая ошибка!
В письме Кетино я нашел шелуху от семечки. И мне представилось, как она щелкает семечки (а что другое делать, ежели нечего делать!), скучает, капризничает. А если она сдалась и примирилась с неестественной для себя жизнью, то ее духовный мир, значит, не обогащается, значит, взросление ее замедляется! Три месяца каникулярного вакуума взросления ребенка, подумать только! Ему же никогда, никогда не наверстать упущенного! Этот вакуум отнял у ребенка много радостей, отнял, может быть, невосполнимую возможность полноценно проявить свои способности!
Из чего, в конце концов, строится личность? Разве так трудно заметить, как прочно она опирается на жизненный опыт детства! Моя забота в том и состоит, чтобы помочь детям обогатиться жизненным опытом детства, ибо хорошо знаю:
Чем многограннее у ребенка жизненный опыт детства, тем успешнее можно вплетать в него богатейший опыт человечества.
Хочу закрепить эту мысль: речь идет не о том, чтобы жизненный опыт детства подогнать под опыт человечества, и не о том, чтобы сделать наоборот. Речь идет совсем о другом.
Многогранный жизненный опыт детства есть благодатнейшая почва, и посеянные в ней очищенные семена богатого опыта человечества могут дать редчайший урожай — неповторимую личность.
Каникулы, таким образом, — это не вакуум в воспитании детей, а сама жизнь — богатая, полная похождений, порой опасных, порой смешных, удивительных, увлекательных, но познавательных. Не проживешь их, как диктует закон детской жизни, не будешь лазить по скалам, ходить по лесу, прыгать с обрыва, спускаться в темный подвал — станешь маменькиным сынком, трусишкой. И надо еще, конечно, читать, чтобы обогащать свою жизнь, надо читать о Томе Сойере не для того, чтобы знать, как он жил, а для того, чтобы самому стать современным Томом Сойером.
Но разве только этим заполняется жизнь детей в каникулярное время? А какое множество поручений и просьб родителей, дедушек и бабушек, близких и соседей надо еще выполнять? И во всех этих делах, жизненно важных делах, они растут, общаются, познают мир, обогащаются опытом.
Так и становятся каникулы «жаркими» для детей.
А тут — «Решай! Списывай! Зубри! Наверстывай упущенное!». Ох, эти наивные учителя! Как будто они сами прямо так и родились — с программами и конспектами уроков в руках да еще длинными-предлинными списками своих будущих учеников! Как будто так и шагнули в педагогическую жизнь, не прожили ни одного дня в мире детства, не бегали вдоль речки в коротких штанишках и юбочках. Не будь «жарких» каникул, в школу вернулись бы дети, задержанные в своем движении к взрослению. Мыслимы ли успешное учение и радостная жизнь ребенка в школе без его собственного, личностного богатого опыта детства?
Многие из моих ребятишек вернулись в школу переполненные впечатлениями. Часть их отражена в этих 119 письмах, часть скоро отразится на этой двухметровой белой бумаге, которую я уже приклеил в коридоре: каждый, кто захочет, нарисует на ней цветными фломастерами то, что больше всего запомнилось в дни летних каникул. Большая часть накопленного опыта будет систематизирована в виде рассказов и сказок, которые дети будут сочинять устно и письменно. А самое главное, опыт этот всегда будет обогащать и оживлять наши уроки, познавательную жизнь детей.
Почему мои дети стали трудноузнаваемыми?
Потому что их преобразил новый жизненный опыт детства, в котором немаловажную роль сыграло и то, что они уже имели за собой 170 дней жизни в подготовительном классе, и то, что у меня была с ними постоянная переписка в течение всего лета. Они повзрослели не только внешне, но и внутренне.
О самом главномЗвенит звонок первого урока. Я открываю двери классной комнаты. Она убрана и чиста, выглядит торжественно: на подоконниках — цветы, на партах — новые учебники.
— Мальчики, вы не забыли, что вы мужчины? — напоминаю я мальчикам наше правило — уступать место девочкам, пропускать их вперед.
— Нет! — отвечают мальчики радостно.
Девочки входят в класс и занимают свои прежние места. За ними следом входят мальчики. Через минуту вхожу и я. Дети встают.
— Здравствуйте, дети!
И в классе раздается такое единодушное, доброе, сильное «Здравствуйте!», что стекла окон начинают дребезжать.
— Садитесь!
На парте у каждого из вас лежат новые учебники — по родному языку, по русскому языку, по математике. На втором уроке вы познакомитесь с каждым из этих учебников и я расскажу вам, чем мы будем заниматься в этом году. Вы можете сдержать себя и не трогать пока учебники?
— Да!
На втором уроке я поговорю с детьми, чему они должны научиться в I классе, какие у нас могут возникнуть трудности, как мы должны помогать друг другу. Они ознакомятся с учебниками, и я расскажу им, что в них интересного, отвечу на их вопросы. Но сейчас, на первом уроке, я займусь давно задуманным и самым важным делом. Урок этот я вынашивал в течение всего лета, и у меня несколько вариантов его содержания.
Тридцать восемь пар глаз, полные любопытства, радости, ожидания чего-то интересного, уставились на меня.
Но что со мной происходит? Ну, конечно, я волнуюсь, хотя дело вовсе не в этом! Я же обдумал все мелочи этого урока, подготовил наглядный материал. «Давай начни, не отходи от намеченного плана!» — говорю самому себе, но внутреннее чутье, которое и раньше не раз неожиданно посещало меня и которое порой заставляло прямо на ходу менять свои намерения, и теперь подсказывает мне сделать все по-другому.
Я благодарен этому чутью, этой силе, которая мне хорошо знакома, но не могу дать ей точного определения и описания. Может быть, она и есть, рискну сказать, педагогическая муза, педагогическое озарение? Но почему именно сейчас, когда у меня не остается ни секунды на обдумывание нового содержания урока? То, что у меня записано в партитуре давно заготовленного урока, совсем неплохо, и урок, по всей вероятности, получится интересным, там мне все ясно. А то, к чему меня тянет эта неожиданная «педагогическая муза», пока окутано туманом. Туман этот, наверное, постепенно рассеется, по мере того как дети будут воспринимать творимое мною перед их глазами «произведение» (хотя они этого не заметят). Не в силах противиться ее воле, я обращаюсь к детям:
— Хочу рассказать вам сказку, вы не против?
— Не против, не против, расскажите сказку! — радуются дети.
Радостью дышат их лица. Может быть, эта радость, эти доверчивые детские глаза и есть первопричина возникновения «педагогической музы»?
В эту минуту в тысячах других школ и в десятках тысячах классных комнат, так же как я, стоят мои коллеги, и миллионы детей взирают на них глазами, в которых отражаются лучи солнца. И мы сговорились между собой на первом же уроке первого сентября поговорить с нашими питомцами о самом главном, с чем связана судьба нашей планеты, — о мире, о дружбе между народами, о необходимости защитить мир. Эта тема, в тысячах разных вариаций, будет преподнесена детям на наших уроках.
