Рамиль Гарифуллин - Сборник научных и публицистических статей
Кроме того, необходимо отметить, что многие авторы почему-то не осознают того, что дуализм модерн — постмодерн является фундаментальным, как фундаментальны дуализмы: волна-частица, плюс-минус, начало-конец, форма-содержание, случайность-необходимость, деятельность-сознание. Они не осознают того, что имеет место принцип единства модернизма и постмодернизма, и, поэтому третьего не дано. Всё остальное является производным этих главных бимодальностей Бытия. Всё дальнейшее будет лишь вечным колебанием между модерном и постмодерном, как у наркомана периодически шарахающегося от реальности к наркореальности, как общество колеблется между свободой и диктатурой, как наука между логикой и искусством и т. п. В настоящее время не стоит вопрос о том, что идёт за постмодернизмом? Вопрос в другом: можем ли мы застрять на одном полюсе и не возвращаться в другой никогда? Или колебание между модерном и постмодерном будет главным механизмом развития человечества? И как долго это колебание возможно?
На наш взгляд, не имеет смысла заставлять писать романы на листах бумаги и компоновать его части с помощью ножниц и клея (или переписывать), проще использовать компьютерную программу “Word” или “монтажный видеокомплекс” и играть смыслами (интертекстульностью) на более виртуозном и культурном уровне. Тексты изменили своё качество и состоят теперь не только из букв, слов, предложений, смысловых структур и т. п. В настоящее время, тексты пишутся на теле-видео-аудио-метаязыко-текстуальном уровне, позволяющем передавать смыслы на более глубоком уровне. Точно также как когда-то письма писали лишь избранные: поэты, писатели и власть имущие, а сейчас пишут практически все. Точно также в недалёком будущем все мы станем режиссёрами-постановщиками своих писем-фильмов, компонуя их на персональном компьютере (размещённом на мобильном телефоне), имеющем монтажный комплекс. Это будут тоже тексты, но имеющие иную качественную основу. Мы обречены на то, чтобы жить в постмодерне, развиваясь в нём и превращаясь в иных существ — всечеловеков или квазибогов. Это, очевидно, опасно для нашего человечества, как опасна жизнь, как источник смерти.
Эпштейн отмечает, что «Смерть автора», «стирание подписи», о которых писали Р. Барт, М. Фуко и их бесчисленные последователи, ни разу, между прочим, не отказавшись от своей подписи и от включения очередного «смертного приговора» в список своих авторских публикаций… Дескать на самом деле, это не конец, а начало новой эпохи гиперавторства, размножения авторских и персонажных личностей, странствующих по виртуальным мирам во все более косвенных отношениях к своим биородителям и “бионосителям”. Но именно это и есть Смерть автора. Автор преобретает иное качество, не имеющее ничего общего с тем качеством, которое было изначально заложено в понятии “автор”. Всё это опять недопонимание Эпштейном сути некоторых проектов постмодернизма.
Таким образом, провозглашаемая Эпштейном грядущая эпоха протеизма, по сути своей является, лишь хрупкой веточкой постмодернизма, которая может быть сломана ветром постмодерновой реальности.
Далее Эпштейн отмечает, что «смерть человека», которую провозгласило поколение постгуманистов вслед за М. Фуко, что дескать действительно, мы выходим за пределы своего биовида, подсоединяя себя к десяткам приборов, вживляя в себя провода и протезы. Между человеческим организмом и созданной им культурой устанавливаются новые, гораздо более интимные отношения симбиоза. Все, что человек создал вокруг себя, теперь заново интегрируется в него, становится частью его природы. Эпштейн, судя по всему не понимает, что это и есть смерть человечества о которой говорят авторы постмодернизма. Ни о какой иной смерти постмодернистами и не говорилось. Очеловечивание приборов, орудий и машин, благодаря которым они приобретают человеческие функции движения, вычисления и даже мышления и есть смерть человека в постмодерновом понимании. Потому, что возникают совершенно иные существа и корень “человек” здесь применять уже не придётся. Всечеловек — это уже не человек, а некий квазибог. Качественное перерождение это всегда смерть старого. Ведь память об индивидуальным психическом и экзистенции исчезнет, останется одна эссенция, которая не достаточна для существования феномена Человека. Обидно только одно, что не успели мы разобраться с тем, что есть Человек, как мы потеряем его.
Но самое наивное место в фантазиях Эпштейна заключается в том, что дескать, благодаря развитию технологий появится возможность управлять и манипулировать процессами совести и духовности, чтобы дескать новое человечество не деградировало. Мозговые сигналы будут прямо передаваться по электронным сетям, мысли будут читаться, поэтому придется быть осторожным не только в словах. В мозгу будет время от времени вспыхивать табличка-напоминание: «Выбирай мысли!» или «Выбирай, о чем думать!». Церебрально открытое общество может потребовать от всех своих членов такой умственной аскезы, какой раньше предавались только монахи и йоги. Ментальная «корректность» или «гигиена» выработает привычку сурового мыследержания, и человек с особой радостью будет предаваться «снам наяву» — интервалам времени, специально отведенным для «анархии» мыслей. Согласно этому автору, личность сможет простираться через континенты, планеты, звездные системы, выступать в разных материальных обличиях и социально-профессиональных ролях — и одновременно осознавать единство своей судьбы и моральной ответственности, и все ее воплощения будут соведовать друг другу в единой совести. Творчески сильная, вдохновенная личность сможет населять целые миры своими бесконечно множимыми «я». Тогда все искусство прошедшего и настоящего будет осмыслено как эпоха протоморфизма — условно-знаковое предварение протеических личностей.
Всё вышесказанное, свидетельствует лишь о философском и психологическом невежестве автора и непонимании генезиса духовности. Всё это технологический редукционизм и кретинизм, но при этом, продукт постмодерна. Эпштейн являясь продуктом постмодерна пилит дерево постмодерна на котором сам же и сидит. Ему так кажется. Его работа является маленькой веточкой гигантского дерева постмодернизма и спуститься на землю, чтобы посадить зерно “своего протеизма” невозможно.
Вероятнее всего, позднее окажется, что неоклассика (а протеизм Эпштейна — это разновидность футуристической неоклассики т. е. не классика) — это очередной проект постмодерна, то есть возвращения к классики на новой основе, то есть с помощью постмодернистских приёмов и инструментов. Или окажется, что неоклассика — продукт тщеславных авторов болезненно переживающих Смерть Автора, вызывающая неоклассический психоз в силу того, что прекратилась возможность попасть в список классиков.
Увы! Смерть автора реальна и не является выдумкой хулиганов, халтурщиков и эпатажников от философий и наук. Частота того, что авторы сами того не осознавая, всё больше и больше повторяют друг друга, бессознательно компонуя уже чьи-то тексты, растёт. Это не связано с деградацией и декадансом, а вызвано с одной стороны феноменом глобального насыщения, а с другой, предсказуемостью сюреальной среды, в которую всё больше и больше погружаются различные авторы. Таким образом, говорить о том, что грядёт эпоха, которая имеет совершенно иную качественную основу, не приходится. Авторы, которые видят в постмодерне только декаданс, упадок, смерть Авторов и всего остального, заблуждаются. Декаданса и упадка в постмодерне не проглядывается, а просто изменяются качественно многие вещи, переставая быть тем, чем были, при этом развитие продолжается, только это развитие уже не человечества и его культуры, а иных существ и культуры, носителем которой будут эти новые существа. Поэтому говорить, что, дескать, имеет место развитие того же самого человечества не приходится. Оно (человечество) будет заменено на нечто, которое уже ничего общего не будет иметь с тем человечеством, в котором мы пока пребываем. В действительности, будет “расцвет” постмодерна. Расцвет “ада того же самого”, который прекрасно описал Михаил Эпштейн, выдавая этот расцвет как некую прото-эпоху. Эпштейн в своей статье по сути своей детально представил структуру “ада того же самого”, которую он называет сюреалом и т. п. Эпштейн, по сути своей пишет об эпохе, которая грядёт за постмодернизмом, называя её прото-эпохой. На самом же деле, он описывает лишь расцвет постмодернизма, выдавая его за прото-эпоху.
Но, увы! Всё это прекрасно и Михаил Эпштейн с радостью сообщает, что уже в XXI веке, разные части планеты покроются сюрреалами — как сейчас покрываются сериалами наши телеэкраны. Эти фрагменты инобытия, куски гиперпространства, — величиною сначала в ящик, потом в комнату, дом, кинозал (виртозал), стадион, город и, наконец, целую страну (виртолэнд), — перцептивно неотличимы от физического мира, хотя и имеют иные законы, точнее, предоставляют возможность выбора таковых. Инореальность XXI или XXII века психофизически достоверна и вместе с тем управляема: нажимаются кнопки уменьшения-увеличения объема, наведения на резкость, осязательного или зрительного контакта, обхождения вокруг или вхождения внутрь другого существа, и т. д. Сюрреал можно будет наблюдать, но в нем можно и находиться, как внутри трехмерного кино — голографической, объемно-подвижной картины, которая изнутри неотличима от реальности, с той разницей, что ее можно включить и выключить — войти или выйти из нее (в теперешних условиях монореальности для этого требуется рождение или смерть).
