Жак Лакан - Изнанка психоанализа (1969-1970)
Вы сами знаете, что это далеко не так — Бог Моисея говорит всего-навсего, что с другими богами не следует иметь дело, он не говорит, что их нет. Он говорит им, что не следует себе сотворять кумиров, но речь идет, в том числе, о кумирах, представляющих его самого, каковым был, без сомнения, золотой телец. Они ждали Бога, они сотворили золотого тельца — это только естественно. Но налицо здесь и отношения совсем иные — отношения с истиной. Я уже сказал вам, что истина — сестра наслаждения, и к этому надо будет еще вернуться.
Ясно одно — что в грубой схеме убийство отца-наслаждение матери не нашло ни малейшего отражения трагическое начало. Конечно, только убийство отца позволяет Эдипу заполучить Иокасту, а с ней и единодушную поддержку народа. Что касается Иокасты, то она — я всегда это говорил — кое-что знала, потому что у женщин всегда находятся собственные источники информации. У нее был слуга, который принимал участие во всем этом деле, и странно, что слуга этот, вернувшийся во дворец и под конец найденный, не сказал Иокасте — гляди, этот тип как раз твоего мужа и замочил. Но как бы то ни было, это не слишком важно. Важно лишь, что Эдип был допущен к Иокасте потому, что выдержал испытание на знание истины.
Но к загадке сфинги мы позже еще вернемся. Если Эдип плохо кончил — мы посмотрим в дальнейшем, что это очень плохо кончил значит и до каких пор это так называется — то лишь потому, что непременно хотел узнать истину.
Невозможно серьезно рассматривать то, к чему нас Фрейд отсылает, не учитывая, наряду с убийством и наслаждением, измерение истины.
Здесь я могу, пожалуй, сегодня остановиться. Одного взгляда на то, как артикулирует Фрейд этот важнейший для него миф, достаточно, чтобы видеть, наскольконеправомерно все подгонять под мерку Эдипа. Какое отношение, черт побери, имеет Моисей к Эдипу или отцу первобытной орды? Здесь должно крыться нечто такое, что при-частно как явному содержанию, так и латентному.
В заключение скажу лишь, что мы попробуем в дальнейшем проанализировать комплекс Эдипа как сновидение Фрейда.
11 марта 1970 года.
VIII От мифа к структуре
Истина, кастрация, смерть.
Отец как структурный оператор.
Мертвый отец и есть наслаждение.
Действие и деятель.
Истерик хочет себе господина.
Одна из участниц наших собраний почла за благо — и я приношу ей за это искреннюю благодарность — отреагировать на высказанное мной в прошлый раз разочарование. Она с удовольствием — удовольствие, как вы знаете, это закон наименьшей затраты сил — сообщила мне, что на пути, куда мне предстоит вступить, у меня-таки есть предшественники.
Участница эта — я вижу сейчас, как она улыбается, и, поскольку она среди нас, почему бы и не назвать ее, это Мари-Клэр Бунс — послала мне подшивку очень интересного журнала под названием Бессознательное. Я не смог, по уважительным причинам, познакомиться с ее статьей раньше. Журнал этот, где есть, надо сказать, немало интересного, мне не выслали, не выслали, как это ни парадоксально, именно потому, что в принципе — по крайней мере это касается редакторского совета — он опирается на то, чему я учу. Мое внимание привлек номер, посвященный Отцовству, где я с большим вниманием прочел статью Мари-Клэр Бунс и еще одну, написанную нашим другом Конрадом Стайном.
Что касается статьи Мари-Клэр Бунс, то я готов, если она не против, воспользоваться сегодня ее текстом как материалом для комментария — при этом могут возникнуть несколько серьезных вопросов в отношении выбранного ей подхода к теме убийства отца у Фрейда. Я полагаю на самом деле, что в ней не найдется ничего такого, что опередило бы те — весьма скромные, надо сказать — соображение по поводу эдипова комплекса, которые я на момент публикации успел высказать.
Существует еще один подход, и я попытаюсь сегодня продвинуться сегодня несколько дальше, показав, что подход этот имплицитно присутствовал уже в тех осторожных шагах, которые я успел сделать. И тогда, может быть, то, что я хотел во время одной из наших встреч высказать, станет, задним числом, яснее, чем если бы я остановился подробно на некоторых моментах статьи, которая во многом представляет собой, на самом деле, своего рода подготовку почвы, введение в проблематику.
Можно высказаться здесь в пользу любого из этих методов — я предоставляю слово Мари-Клэр Бунс.
Затем я испробую второй поход.
1
Смерть отца. Любому известно на самом деле, что ключ ко всему тому, что высказывается, и не только под углом зрения мифа, о психоанализе, нужно искать именно здесь.
В конце своей статьи Мэри-Клэр Бунс дает понять, что из смерти отца следует множество важных вещей — то самое, в том числе, в силу чего психоанализ, в определенном смысле, освобождает нас от закона.
Вот она, великая надежда. Я знаю, на самом деле, что именно это имеют в виду, когда наклеивают на психоанализ ярлык анархизма.
Я полагаю, что дело обстоит совершенно иначе — в этом весь смысл того, что я называю изнанкой психоанализа.
Смерть отца, что вторит у Фрейда вести о смерти Бога, этому центру тяготения ницшеанской мысли, не способна, мне кажется, по природе своей принести нам свободу. И первое тому доказательство — это высказывания самого Фрейда на этот счет. В начале своей статьи Мари-Клэр Бун справедливо обращает внимание на то, о чем я говорил вам два занятия назад — о том, что весть о смерти отца не так уж несовместима с мотивом, который Фрейд, давая религии аналитическую интерпретацию, ей приписывает. Сама религия, иными словами, основана на чем-то таком, чтоФрейд, как ни удивительно, сам выдвигает на первый план — на представлении об отце как о том, кто заслуживает любви. И здесь заключен определенный парадокс, вызывающий у упомянутого мною автора некоторое смущение, поскольку оказывается, таким образом, что психоаналитик предпочитает поддерживать, сохранять для себя поле религии.
По этому поводу тоже можно сказать, что дело обстоит совершенно не так. Острием психоанализа является, конечно же, атеизм — при условии, разумеется, что он не сводится для нас к пресловутой смерти Бога, которая, судя по всему, не только не ставит то, о чем идет речь, то есть закон, под сомнение, а скорее придает ему прочности. Я давно уже говорил, что из фразы старика Карамазова Если Бога нет, то все позволено следует в контексте нашего опыта, что ответом на Бог умер служит, наоборот, не позволено ничего.
Чтобы высветить те горизонты, которые нам здесь открываются, будем исходить из смерти отца, поскольку именно ее, смерть отца, провозглашает Фрейд ключом к наслаждению, к наслаждению верховным объектом, идентифицированным с матерью, с матерью как объектом инцеста.
Убийство отца, понятное дело, входит во фрейдовское учение не в качестве попытки объяснить, что значит спать с матерью. Скорее наоборот — именно на фундаменте смерти отца возникает запрет на это наслаждение как изначальное.
Речь, на самом деле, идет не просто о смерти отца, а именно об убийстве отца — которое как раз и поставлено во главу угла нашим автором. Именно в мифе об Эдипе, в той форме, в которой он предстает у Фрейда, находится ключ к наслаждению. Но именно постольку, поскольку миф этот предстает нам в изложении Фрейда, рассматривать его следует в качестве того, что он собой представляет, то есть его явное содержание. И потому для начала важно это содержание грамотно артикулировать.
Миф об Эдипе, в том трагическом изводе его, которым Фрейд пользуется, показывает нам, что убийство отца является условием наслаждения. Пока Лай не устранен — в бою, где победа Эдипа вовсе означает для него вступление в наследство наслаждением матери, — пока Лай не устранен, повторяю, этому наслаждению не бывать. Но действительно ли ценой этого убийства Эдип его получает?
Вот здесь-то и выступает на первый план главное — выступает особенно выпукло именно в связи с тем, что Фрейд пользуется именно мифом в трагическом его оформлении. Эдип получает доступ к наслаждению в награду за избавление народа Фив от вопроса, попытка дать ответ на который погубила лучших его сынов, попытавшихся разрешить то, что представало им как загадка в двусмысленной фигуре сфинкса — полу-льва, полу-женщины, воплощении той полу-правды, в которую облечена истина. Дав сфинксу ответ, Эдип разрешает — в этом-то и заключена двусмысленность — то напряженное ожидание, которое породил в народе вопрос об истине.
Он и знать не знал, ответив на этот вопрос, до какой степени его ответ предвосхищает его собственную жизненную драму, как не знал он, что, сделав выбор, попадется в ловушку истины. Человек — вот разгадка, но кто знает, что он, человек, такое? Довольно ли будет того двусмысленного определения, что дал ему Эдип, сказав, что именно он ходит поначалу на четырех конечностях, потом на двух задних — здесь проявилось то, что его самого и всех потомков его отличало, по справедливому замечанию Леви-Стросса, неумение ходить прямо — а затем, наконец, на трех, с помощью посоха, который, хотя и не был белым посохом слепца, принял в случае Эдипа форму еще более поразительную, оказавшись его собственной дочерью Антигоной?
