Джесси Беринг - Я, ты, он, она и другие извращенцы. Об инстинктах, которых мы стыдимся
Большинство из нас считает детей четырех-девяти лет асексуальными, но если это действительно тот возраст, когда происходит половой импринтинг, отрицание детской сексуальности может увеличить вероятность того, что мы воспитаем чудесных девиантов. В конце концов, шансы на то, что сработает эротизированная версия эффекта Зейгарник, гораздо выше, если учесть, что мир ребенка, где якобы нет места сексуальности, на самом деле переполнен таинственными знаками. Возможно, когда у мальчиков сочетается генетическая предрасположенность к половому импринтингу и пытливость ума, требующая разгадать тайну этих знаков, это преображает обыденные аспекты, которые в противном случае не несли бы сексуального подтекста. Смещение сексуального объекта воздействует на психику, на нейронные сети, отвечающие за половое возбуждение, и вуаля: получите парафилию. Возможно, обществу следует задуматься, в каком возрасте объяснять детям, что такое секс. Более полувека назад Альфред Кинси сокрушался о положении парафилов и прочих “извращенцев”. Он указывал, что общество полагает, будто добилось морального прогресса в вопросах сексуальности: “Мы больше не сжигаем на кострах тех, кто одержим дьяволом от рождения, но возлагаем вину на человека за одержимость бесами, возникающую после рождения”. К сожалению, это верно и сегодня. Но я убежден, что все может измениться. Чем лучше мы будем понимать друг друга, тем меньше станем бояться.
Глава 5
Пристрастия и пристрастность
Поскольку речь здесь идет о боли, это такая боль, которую мазохист способен обратить в удовольствие. Это страдание он, с помощью одному ему известной алхимии, может трансформировать в чистую радость.
Жан Полан, предисловие к роману Полин Реаж “История О” (1954)Что первое приходит вам на ум, когда вы слышите “садо-мазо”? Велика вероятность того, что вы ответите: “Трилогия ‘Пятьдесят оттенков’”. Или же опишете чувственную сцену вроде этой: мерцающие свечи, кубик льда у торчащего соска, горячий воск, капающий на вздрагивающий обнаженный живот, маска, конская упряжь, туго перевязанная мошонка и роторасширитель на пружине… Ну-ну, уважаемые извращенцы, не увлекайтесь. В любом случае, доминантно-субмиссивные отношения (“раб” – “господин”) встречаются чаще, чем может показаться. Около 11 % из нас, вне зависимости от пола, хотя бы один раз имели личный опыт садомазохизма, а 5 % мужчин и 7 % женщин признают, что в их эротическом репертуаре есть “словесное унижение”, к которому они регулярно прибегают. И это лишь те, кто готов поделиться такими подробностями.
Большинство так называемых садистов в СМ-сообществе не такие уж на самом деле садисты, ну а “мазохисты” не особенно глубоко погружаются в свою роль. Джон Мани, писавший о типичном любителе бондажа и дисциплины, где большое внимание уделяется безопасности обеих сторон, называл его “бархатным драконом”. Несмотря на то, что садизм включен в пятый пересмотр ДСР как одна из наиболее вредоносных парафилий, вряд ли врачи поставят психиатрический диагноз артистичной женщине, которая любит иногда связать “маленькую сучку”, в чьей роли добровольно выступает муж, и цапнуть его за ягодицу. Такие игры могут причинить боль, но после них не потребуется реконструктивная хирургическая операция. Чтобы определить, попадает ли пациент в категорию истинных сексуальных садистов, психиатры оценивают два фактора: причиненная боль должна быть реальной, и садист получает удовольствие от того, как страдает человек, который не соглашался на это добровольно. Обычно парафилы-садисты попадают в поле зрения психиатров после того, как совершат преступление[57].
Это вполне логично. Ведь боль приятна лишь тогда, когда она приятна. Когда сумасшедшие нападают на невинных, боль и секс против воли почти всегда идут рука об руку. Однако если применить те же два критерия к садомазохистам, которые отходят максимально далеко от торной тропы, известной другим членам сообщества, там достаточно боли и страданий. Но принимающая сторона пошла на это добровольно. Не забывайте, что вред определяется субъективно. Культурные различия играют не последнюю роль[58]. А с мазохистами-экстремалами вопрос вреда очень усложняется. Например, вот случай “Мясника” (Der Metzgermeister) из немецкого Ротенбурга.
Дело было еще до “Копа-каннибала” Джилберто Валле. (Полицейский из Нью-Йорка был признан виновным в том, что планировал похитить, убить и съесть женщину. Или съесть, а потом убить? Последовательность установить не удалось.) “Мясника” звали Армин Майвес. В обычной жизни мастер по ремонту компьютеров, Майвес весной 2001 года нашел мазохиста по имени Бернд Юрген Брандес, который желал быть съеденным. “Ищу хорошо сложенного мужчину восемнадцати-тридцати лет для забоя и потребления”, – гласило объявление Майвеса на сайте Cannibal Café (который, спешу сообщить, давно закрыт). А Брандес, казалось, хотел быть тщательно переваренным. Даже Амур-психопат не смог бы подстроить более трагическую встречу. (После главы 4 вам, вероятно, хочется узнать, как называется парафилия, связанная с каннибализмом. Это ворарефилия – от лат. vorare, “глотать”, “пожирать”.)
Из видеозаписи (этот кошмар был записан от начала до конца) явствует, что Майвес (поедающий) ничуть не принуждал Брандеса (поедаемого). Можно даже сказать, что мазохист сам подталкивал садиста. Брандес буквально умолял сомневающегося Майвеса откусить его пенис. Не будем вдаваться в подробности, но вскоре после этого Майвес поджарил на сковородке откушенный орган с вином и чесноком, и парочка вместе продегустировала его. (Впоследствии Майвес объяснил, что его “трудно прожевать”.) Перематываем запись… и вот труп Брандеса висит на мясницком крюке в комнате-бойне в этом доме ужасов, хозяин которого постепенно поглотит двадцать килограммов отборного мяса. Я ни в коем случае не хочу сказать, что “С” или “М” в этом случае не были психически больными людьми. Не нужно быть психиатром, чтобы это понять. И все же если попытаться применить критерии ДСР относительно боли и согласия, есть неувязка: Майвес искал совершеннолетнего партнера. Теперь сложите вместе добровольное согласие и очевидное желание собственной смерти у мазохиста, и становится понятно, почему у судебного психиатра такая тяжелая работа. Поставить диагноз единственному выжившему партнеру из этого плотского союза может быть проблематично с философской точки зрения, учитывая крайне необычное отношение жертвы к произошедшему[59].
Попытки объективно оценить боль и четко определить, что обозначает согласие, предпринятые для постановки диагноза “садизм”, столкнулись со сложностями на другом конце болевой шкалы. В данном случае проблема не в согласии (очевидно, что другой не хочет делать то, что приносит удовольствие садисту). Но есть некоторые виды сексуального поведения, которые со стороны не выглядят “болезненными” в обычном смысле. Нам даже может показаться, что в таких действиях нет ничего сексуального, но для того, кто совершает их, именно в этом заключается злой умысел. Возьмем, например, щекотку. Несмотря на то, что из-за щекотки человек может заливаться смехом и улыбаться до ушей, щекотка может быть крайне неприятной. Щекотание по взаимному согласию достаточно часто практикуют любители садомазохизма, и обычно это вполне безобидное занятие. Но когда человека щекочут против его воли, это превращается в пытку.
Если совместить садистские наклонности и титиллагнию (парафилию, при которой половое возбуждение возникает от щекотки), станет совсем не до смеха. Психиатр Эмиль Гутхайль в 1947 году занимался пациентом (женатый мужчина тридцати девяти лет, преуспевающий юрист из Нью-Йорка; любопытно, что именно там наблюдается много случаев девиантного поведения), который испытывал жгучее желание кого-либо пощекотать. И это было отнюдь не безобидное желание: наиболее частой фантазией этого человека во время мастурбации было защекотать кого-либо до смерти, по меньшей мере – до потери сознания. То, что мужчина был садистом, придавало случаю необычную окраску, однако он едва ли был первым, кто прибегал к щекотанию со злым умыслом. В Китае при династии Хань (III в. до н. э.) вельмож таким образом пытали, не оставляя на теле следов. А спустя много веков некая жительница Вены подала на развод из-за домашнего насилия: муж много лет, истязая, щекотал ее[60].
Следуя теории полового импринтинга у мужчин, Гутхайль счел, что необычная страсть пациента берет истоки в детстве: в семилетнем возрасте тот однажды почувствовал возбуждение, когда во время игры его поборол и щекотал старший брат. Повзрослев, этот мужчина считал половой акт отвратительным и вместо этого истязал свою бедную жену. Психиатр отмечает также, что пациент иногда находил проституток, которые соглашались на то, чтобы их связывали и щекотали: “Но такие проститутки были слишком дороги, и он не мог позволить себе долго оплачивать их услуги”. Ранее мужчина платил мальчикам, чтобы они непрерывно щекотали друг друга, а он, глядя на это, мастурбировал, таким образом переживая сцену из детства, но теперь в роли наблюдателя.
