Кеннет Келзер - Солнце и тень
В этом сне также содержалось несколько других ценных нюансов, сообщивших этому «пиршеству образов» особый аромат. Со временем, обретая все более глубокий доступ к сокровенным тайнам и символическому языку своего бессознательного, часто получаешь особую награду, когда понимаешь свои сновидения. Наверное, никто другой не смог бы оценить все нюансы и составляющие такого сна в той мере, как сам сновидец: ведь совершенство некоторых ключевых символов сновидения часто бывает глубоко личным. Это похоже на то, как ты просматриваешь фотографии в семейном альбоме, и на тебя вдруг нахлынет волна воспоминаний и чувств.
Меня обрадовало, что действие этого сна происходило в доме на Диллон Бич — особом для меня месте, куда я время от времени отправляюсь, чтобы в одиночестве заняться писательским трудом. Этот дом принадлежит одной моей приятельнице, которая часто разрешает мне воспользоваться им как приютом для творческой работы и размышлений. Она тоже часто спрашивает меня: «Ну, как продвигается твоя книга?» и уговаривает не отступать от намеченной цели. Ее голос — это еще один голос, призывающий меня к дисциплине, упорству и творчеству. Мне было очень приятно, что мой сон разворачивался именно в этой обстановке.
Словно сошедший с картинки эффектный старинный автомобиль, на котором в моем сне приехал Джон, тоже обладал для меня особым смыслом. Когда Джулия начала ходить на мои лекции по сновидениям в местном колледже, первый сон, которым она поделилась с нами, был посвящен красивому, заново отреставрированному старинному автомобилю. Она назвала свой сон «Мой классик-1927», потому что 1927 — это год ее рождения. В той группе, которую я очень хорошо помню, Джулия заворожила всех красотой и силой своего сновидения, в котором красноречиво запечатлелось множество подробностей ее жизни. С того дня мы с ней часто использовали название «классик-1927» как символ ее энергии, энтузиазма и снов, которые на протяжении всей ее жизни оставались яркими и волнующими. Со временем упоминание о «классике-1927» стало нашей с ней дежурной шуткой, которую мы оба любили и к которой часто прибегали. И вот теперь он появился в моем сновидении, а за рулем его сидел Джон! Энергия сновидений — штука заразная. Бывает, что по каким-то особым причинам образы снов, принадлежащих одному человеку, подхватываются и повторяются или воспроизводятся в снах другого человека. Мне кажется, это особенно справедливо для людей, которые активно делятся друг с другом содержанием своих сновидений. Я много раз был свидетелем такого явления в постоянных группах по исследованию сновидений, где между участниками возникают очень тесные связи. Этот сон помог мне оценить тот вклад, который Джулия внесла в мою работу, а также оценить человеческие качества Джона. Сон приснился мне в тот период, когда я только начинал узнавать их — и как супружескую пару, и как друзей.
На протяжении всего сна мой сын Эрик был рядом со мной. Я воспринял его как символ детского в моей душе, как источник моего творческого «я», игривого и простодушного, свободного от эгоистических забот. Его радостное присутствие стало счастливым предзнаменованием моей работы (и игры) с осознаваемыми сновидениями. Я решил, что оно подразумевает следующее: когда я устраню препятствия, мешающие осознаваемому сновидению, творческая сторона моей жизни сможет проявиться более полно. И здесь я не могу не вспомнить слова Иисуса: «Если не обратитесь и не станете как дети, не войдете в Царство Небесное»[20].
Довольно странно, а, может быть, и вовсе не странно, но через неделю после того как меня посетили эти три сна, способность к осознаваемому сновидению вернулась ко мне. На этот раз у меня снова было три осознаваемых сна за одну ночь, и я почувствовал, что мое прежнее рвение возродилось с новой силой. Сознание снова озарила внутренняя искра. Из этих трех осознаваемых сновидений самым важным для меня стало второе, и я часто размышляю над вестями, которые оно мне принесло.
НА КРАЮ ПОЛЯ
29 июля 1981 года
Сижу за столом, вместе со мной еще человек восемь. Все мы смотрим бейсбольный матч высшей лиги, расположившись прямо на поле, рядом с ограждением, футах в пятнадцати-двадцати от основной базы. Позади подающего, совсем близко от него, вижу отца Дэниэла Кэролла — он стоит там и следит за игрой. Вдруг я осознаю, что это сон, и ощущаю во лбу слабое покалыванье.
Меня очень радует, что отцу Дэниэлу удалось найти такое удачное место — в самой гуще игры. Он подходит к столу, где мы сидим. Я поднимаюсь и, протягивая ему руку, говорю: «Добрый день, отец Дэниэл! Вы меня помните? Я Кен Келзер, только теперь у меня борода. Он узнает меня и явно рад нашей встрече. Мы обмениваемся рукопожатиями. «Вы, должно быть, по-прежнему дружите с Винсом Ломбарди!» — добродушно подтруниваю я над ним. Мы оба смеемся над этой шуткой.
Вижу еще нескольких священников, знакомых мне по учебе в семинарии. Все они, одетые в церковные облачения, подходят и окружают наш стол. Тепло приветствую Джима Киддера, и мы несколько минут разговариваем с ним. Все это время я сохраняю во сне состояние осознаваемости и наслаждаюсь этим чувством. Вижу Джима Палскэмпа. Мы садимся за стол, и между нами сразу завязывается сердечная беседа. Меня очень радует возвращение прежней близости со старым приятелем.
— Ты по-прежнему работаешь в Центре Ханна? — спрашиваю я его.
— Да, мне там очень нравится, — совершенно искренне отвечает он.
— И сколько уже ты там? — интересуюсь я.
— Восемнадцать лет, — говорит он.
— Здорово! — восхищаюсь я. — Может, ты проработаешь там еще восемнадцать лет?
Он смеется и говорит:
— Нет, надеюсь, что когда-нибудь перемена все же произойдет, хотя сейчас мне там по-настоящему хорошо.
Мне нравится его стремление к перемене как общий принцип. Медленно и постепенно сновидение тает.
В этом осознаваемом сне я обнаружил целый ряд ценных для себя вестей. То, что он развертывался в обстановке бейсбольного матча высшей лиги, несло для меня обнадеживающий смысл: ведь в высшей лиге играют те, кто достиг высот в этом виде спорта. Хотя игрок высшей лиги — профессионал, серьезно относящийся к своей работе, в абсолютном смысле его работа — это игра. И называют его «игрок», а не «работник». Его работа и игра — одно целое, поэтому, несмотря на все усилия сделать карьеру, ребенок в нем еще очень жив и осознан. Я воспринял это как напоминание: следуя по пути осознаваемого сновидения или по любому другому пути, необходимо всегда сохранять в себе такое игривое, детское качество. В связи с этим мне на память пришло двустишие, приписываемое Уинстону Черчилю:
«Для кого работа — сплошная отрада,
Тот мамаши-Фортуны любимое чадо».
Меня заинтриговал образ отца Дэниэла Кэролла в этом сне. «Отец Дэниэл», как мы все его звали, был ректором семинарии, где я проучился четыре года. В последний раз я видел его лет за восемь до этого сна на специально организованном банкете в Сакраменто. Тогда на меня произвел большое впечатление тот факт, что он недавно вернулся из Мексики, где занимался миссионерской деятельностью в сельских районах, в качестве единственного на весь округ священника странствуя по деревням. Там ему нередко приходилось в одиночку пробираться на ослике по безлюдной, непроходимой глуши, чтобы попасть к людям, которым он служил. В тот вечер на банкете я ощутил в отце Дэниэле непривычную, исполненную покоя безмятежность. В нем был глубокий внутренний мир, который исходил от всего его существа, а не от слов, которые он произносил или скупых историй, которые он рассказывал. Он показался мне совсем новым — не таким, каким я его знал в семинарии, где он был главой преподавательского состава и быстро растущего студенчества. Меня поразил неожиданный поворот в его карьере — из ректора калифорнийской семинарии он превратился в миссионера-одиночку, который жил и работал с беднейшими из бедняков на севере Мексики. Это его «повышение» напомнило мне о «смирении эго». В тот вечер, когда я ехал с банкета домой, полученное впечатление уже начало формировать в моем сознании новый символ: отец Дэниэл становился для меня символом такого смирения и присущей ему житейской скромности и простоты. Его положение в моем осознаваемом сновидении подразумевало, что он каким-то образом оказался «в гуще игры» — игры жизни. В игре жизни — а это самая высшая лига — смирение и покорность — как раз те качества, о которых на этой стадии эксперимента с осознаваемыми сновидениями мне приходилось вспомнить в очередной раз.
В этом сне также присутствовал элемент юмора. Упоминание о Винсе Ломбарди возвращает меня в семинарские дни — то был мой первый или второй год в средней школе. Отец Дэниэл тогда руководил спортивными программами семинарии и выполнял обязанности тренера. На поле мы зачастую громко спорили с ним, когда он судил наши матчи, и нередко прохаживались по поводу его спортивных знаний и способностей. Большинство из нас считало, что там, где дело касается спорта, отец Дэниэл силен больше на словах, чем на деле. Но однажды в разгар футбольного сезона нас поразило большое фото в последнем номере «Спортс Иллюстрейтед». На нем крупным планом был изображен защитник Пол Хорнунг, звезда команды «Грин Бэй Пэккерс», сидящий на скамейке рядом с товарищами по команде. Он кутался в толстую длинную накидку, изо рта у него шел пар, отчетливо видный в холодном зимнем воздухе. Хорнунг пыхтел и отдувался, потому что его стремительный прорыв только что принес «Пэккерсам» победное очко. А за скамейкой — мы его сразу узнали! — стоял отец Дэниэл собственной персоной. Он с обожанием глядел на Хорнунга, и на лице у него расплывалась широкая улыбка.
