Дмитрий Соколов - Книга сказочных перемен
А как подобрался тот лютый змей под самые окна, прибежала опять Марьюшка, просит, плачется, убивается. Выскочил Иван тогда из дома, только и успел, что рубаху подпоясать, да кочергу схватить, какой в печке управляются. Глядит – а чудище-то грозное, огромное, ужасное. Он не испугался, но понял, что кочергой одной змею голову не срубит. Встал Иван, задумался.
А змей налетел на Ивана и спрашивает: «Ты что тут делаешь в рубахе посреди улицы? Али жизнь не дорога? Почему не убегаешь?» А Иван ему: «А я печник здешний и на весь мир самый козырный! Я смотрю – у тебя пламя-то изо рта коптит, гарью пахнет. Давай я тебе, змей, пламенную суть твою налажу! Глотай ты меня, змей, вовнутрь, я тебе подсоблю!»
Змей рот разинул и Ивана внутрь пропустил. А тот, оказавшись внутри, не сразу за работу принялся, а огляделся: мать честна! Сколько народу интересного, вещиц невиданных! Славно змей всякой дивы наглотался! Но, однако, решил Иван заняться огненной змеиной сутью. Уж что-что, а печку он и вправду знал хорошо, а внутри у змея, почитай, то же самое: поддувало, заслонка и прочее, только что не дрова горят, а какое-то странное месиво. Иван поначалу своей кочергой огонь-то прочистил, а потом думает: «Это ж змей, поганая сила! Этим огнем он честных христиан палит, дома сжигает, зверей не милует! Может, закрыть ему поддувало на веки вечные? Али не закрыть?» Все-таки убавил он огонь до малехонького и аккуратно полез наружу. Змей поперхнулся и его изо рта выплюнул. Иван встал, отряхнулся и говорит: «слышь ты, змей, поганая сила! Огня в тебе осталось совсем немного. Будешь если буйно пыхать – кончится вся твоя сила через три дня. Я тебе как мастер говорю. Бери меня в друзья, буду тебе огонь раз в неделю чистить. А не то прям сейчас этой кочергой по балде так огрею – смерть примешь, чудище!»
А змей только открыл рот, чтоб Ивану ответить либо сглотнуть его – а Иван только перехватил поудобнее кочергу – как вышла из дома Марья Маревна. Взяла она змея за шкирку и превратила в маленькую заколку, а ту заколку вставила себе в волоса. Вот колдовство какое! Это она Ивана с печи сгоняла, чтоб на себе женить! Пока Иван со змеем сражался, она и печку Иванову разобрала, дескать, дымит и ремонт нужен срочный – ну, в общем, наплела что-то его родителям! Получается, Ивану некуда стало ложиться, кроме как на Марьюшке немедленно жениться! Что он и сделал. И я на свадьбе был, сладкую горечь пил, кочергою по уху получил. От этого звона и вышла сказка эвона. Может, оно и не новь, так зато про любовь!
_________
___ ___
___ ___
_________
_________
_________
«Воспитание великим» – оно же «воспитание великого». Великое, обозначенное в этой гексаграмме тремя янскими палками нижней триграммы (как и «Обладании великим» № 14 и в «Мощи великого» № 34), в данном случае «накрыто сверху» триграммой горы. Это как бы дракон и его уздечка, тело и сознание, медведь и маша, народ и царь; другими словами, «низ» – это великое, мощное, буйное, природное, очень сильное; а сверху – постоянное, организованное, разумное, вводящее энергетику низа «в берега». «Укрощение дракона» – так можно назвать этот сюжет и не ошибиться.
Русская сказка «Маша и медведь» прекрасно иллюстрирует эту ситуацию: маленькая девочка ненавязчиво «воспитует» медведя до того благоприятного состояния, когда он сам несет ее домой к людям с гостинцами. Благоприятность этого сюжета (в отличие от того, где медведь бы ее просто съел с дальнейшим жестким вариантом «Красной шапочки»), в частности, в том, что он благоприятен для обеих сторон: медведя в деревне награждают. Вот этот знаменитый эпизод, когда Маша сидит в корзинке наверху медведя и не дает ему «сесть на пенёк и съесть пирожок» – явственная иллюстрация нашей гексаграммы. Это слабое и маленькое существо повторяет: «высоко сижу, далеко гляжу» – и это правда, хотя и не совсем буквальная. Это сознание, по большому счету, там, над макушкой головы.
***
Иероглиф, обозначающий данную гексаграмму, изображает плодородную, богатую илом черную почву речной дельты. Это еще один образ «дракона», в необработанном состоянии соответствующий ситуации «невинности», а в данном сюжете обрабатываемой и дающей урожай. Как и Ваня в нашей сказке. Основной комментарий И Цзин гласит: «Кормись не только от своего дома. Счастье».
Дальнейшие комментарии Книги Перемен показывают, что само по себе «великое», в «невоспитанном» состоянии, в этом сюжете проигрывает. «Будет опасность. Благоприятно остановить свою деятельность». А потом: «У воза выпали спицы». Всё это ждало Ивана, если бы он остался лежать на печке. Тридцать три года (подобно Илье Муромцу) он лежит на печке, не выходя в мир (сюжет «бегства» № 33), а потом, на тридцать четвертом году, всё же выходит ради свершения подвига (сюжет «мощь великого» № 34). Не выйти ему нельзя, плохо будет. Марьюшка это понимает (в отличие от родителей, которые поддерживают «ребёнка» в инфантильном состоянии).
А вот дальше, после прохода кризисной стадии, в этом сюжете героя ждет счастье и удача. Комментарии И Цзин подчеркивают безопасность ситуации в красивых образах одомашненных животных: «Защитная доска для теленка» (такую доску одевали в древнем Китае на рога быка); «Клыки выхолощенного вепря», каждый раз аккуратно прибавляя: «счастье» или «изначальное счастье». Другими словами, «воспитанному дракону» гарантируется высокая степень выживаемости и долгая счастливая жизнь. Где те дикие предки лошадей, коров и кошек? То-то и оно.
***
Неслучайно, что герой вроде бы, на первый взгляд, встречается с драконом, а на самом деле сталкивается с женщиной. Воспитание мужчины – одно из основных дел женщины, как и наоборот. Ох уж эта Марьюшка! Вечно-то она смотрит в сторону змея (в одних народных сказках он ее похищает, в других заколдовывает, в третьих – тайный ее полюбовник; в библии – соблазняет и так далее). Опасна Анима для человека, бок о бок с ней движутся хтонические, страшные энергетики. Близок сюжет «переразвития великого», в котором эти энергетики из плодотворных превращаются в мертвящие. Марьюшка в нашей сказке, кстати, делает один интересный шаг, когда рушит Иванову печку. Очень это похоже на сжигание лягушачьей шкурки из другой сказки («Царевны лягушки») – преждевременное насильственное «расколдовывание», которое до добра не доводит (там это делает Иван с Василисой, а я вам всё время твержу, что это равносторонне для полов, мы здесь в равном положении, мужчины и женщины; а в нашей сказке, кстати, Иван и Марья с печками поступают почти одинаково, Иван с драконовым нутром разве что поаккуратнее). Велика вероятность, что Иван ей еще за это отомстит, за вырывание его из материнского тепла и заботы. Эта битва могла бы быть бесконечной, если бы на «великую» ее энергетику не накладывалась сверху «гора» организованных традицией и законом взаимотношений – брака и семьи.
27. Голодный дьявол
Черный младенец
Эту историю рассказывают крестьяне наших мест нечасто, не то чтобы шепотом, но редко и будто бы сразу забывая; так что вроде бы все её знают, и малые, и большие, а никто нигде не слышал.
В давние времена жила в нашей деревне молодая женщина. Жила она одна, откуда приехала – неизвестно. Была она немного странной, со всеми приветливой, но нелюдимой. В её доме и вокруг всегда были развешаны какие-то травы пучками. В чужих домах она почти не ела, сама почти не готовила. Иногда, когда её звали, она приходила к больным и лечила растиранием или просто тем, что водила руками и что-то пела.
Вроде бы ни с кем из парней она не зналась, но вот как-то у неё стал пухнуть живот, она понесла. Люди болтали, что от лесного дьявола она забеременела, не иначе; ну, да люди вечно болтают всякую чушь, в которую сами не верят. Была бы у неё семья – переполошилась бы; а так всё вроде бы тихонько проходило; только деревенские вокруг неё как бы расступились, в дома больше не приглашали. Оно и понятно. Мужчины боялись, что на них подумают; женщины семейные просто не любят одиночек.
Родила она поздней осенью, у себя в доме. Выл ветер, на улицу никто не выходил. Она одна рожала, никто не пришел помогать. Наверное, она потеряла много крови при родах. Может быть, кричала, кого-нибудь на помощь звала, но сквозь ветер никто ничего не слышал. Короче, она умерла, только один раз покормив своего младенца. А тот скатился на пол, потом за порог, потом на двор по ступенькам. Там он лежал, и животик его пух от голода, а лицо почернело. Он был очень голоден, очень, очень голоден, но никто его не покормил.
И тогда младенец перестал быть человеком, а взмыл в воздух и стал летать над деревней голодным духом. Вначале он был маленьким, только пустой животик и черное лицо. Но потом он нашел себе еду. Он ел всё подряд: и камни, и щепки, и цыплят, и скорлупки от орехов. Он ел прищепки с белья и само белье, и веревки, на которых оно висело. Он стремился наполнить свое пузо, но никак не мог, потому что только материнское молоко и любовь могли бы это сделать. Но Черный младенец этого не понимал. Он летал и ел всё, что только можно. Потом он понял, что живое вкуснее, чем неживое, и стал охотиться за теплой кровью. Он стремился утащить маленького детеныша животных или птенца, или маленького ребенка. Говорят, несколько раз ему это удавалось. Это успокаивало его, но ненадолго. Он был вечно голодным духом.
