Дмитрий Соколов - Книга сказочных перемен
25. Невинность
Валера по фамилии Алеша
У меня есть друг Валера по фамилии Алеша. Он приедет ко мне на поливальной машине и мы с ним поедем на пенсию. Я буду размахивать флагом – это же мы едем на пенсию, чтобы никто дорогу не заслонял и все радовались. А Валера будет дудеть и бить в барабан. Из этого барабана разлетаются птицы.
Мы уедем далеко-далеко. Там дороги из масла, а по бокам толстые булки. Мы с Валерой поцелуемся и улетим на небо. Я там стукну тучу ногой и пойдет страшная гроза. В городе все дома разлетятся на куски. Эти куски полетят на небо, а потом будут падать оттуда – бум!бум! – всем по головам. Но есть такой волшебный зонт, мама раскроет его над головой и все спрячутся туда. Потом туча уйдет и дождь кончится, и все построят себе дома гораздо лучше и выше. А мама и папа построят такую башню, чтобы со мной разговаривать и чтобы я мог с неба прямо в окошко заходить.
Такая у нас песня будет: О! О! Мы летим как пилоты! О! О! Мы летим самолеты! О! Ого! Мы летим в простоквашу! Ого-го! Мы летим на парашу!
Мама заберет у нас все плохие слова и закопает в землю. Там такая яма глубокая. Их там червяки съедят. Больше не будет плохих слов вообще! На пенсии нет ничего плохого.
И я улечу на верхнее небо, на самое верхнее, туда улетают белые птицы. Туда поливальная машина не может проехать. Валера Алеша тоже полетит со мной. Мы никому не скажем, куда полетели. Никто не узнает никогда-никогда! Что мы там делали!
_________
_________
_________
___ ___
___ ___
_________
Если «Возвращение» удается, то наступает состояние блаженной невинности (или беспорочности, как обычно переводится название этой гексаграммы). Это легко понять на образе детства (и возвращение мы рассматривали в основном как возвращение в детство), хотя на самом деле область реализации этого сюжета значительно шире. Невинность может быть состоянием спокойного благородства или скромной отрешенности; это – островок счастья и покоя (в морально-этическом смысле) посреди суетливого и довольно-таки «грязного» мира. То есть в этом сюжете пресуппозируется два пространства: одно большое, «взрослое», шумное, деловое, хищное – и отличное от него другое, значительно меньшее (и вероятнее всего, не самостоятельное, а окруженное со всех сторон тем самым большим – как островок среди моря), «детское», полное свободных «первичных» страстей и открытой «первородной» красоты. Причем в данном сюжете именно этому второму «малому» пространству достаются «карты в руки». Ему И Цзин прописывает в главном комментарии «изначальное свершение», а первому там же грозит: «Если кто не прав, у того будет беда».
***
Это сюжет моего любимого «Маленького принца». Он тоже летает, как и герой моей сказки. Нижняя триграмма, кстати, означает молнию, а верхняя – небо. Очень располагающая к полетам комбинация. Вообще в этом сюжете чувствуется сильный отрыв от земли: земля-то как-то небезгрешна, вина и порок давят вниз так же как сила тяжести; а когда их нет – летим! Маленький принц и от своего тела отказывался, чтобы летать было полегче.
Невинность может быть похожа на наивность («недоразвитость», сюжет № 4), но внутренне гораздо мудрее и целостнее её. Кларинда Пинкола Эстес в своей «Бегущей с волками» приводит такую поговорку своих мест: «неведение – это когда ничего не знаешь и тянешься к добру, а невинность – когда все знаешь и все равно тянешься к добру».
Между тем, как и сама молния, энергия этого сюжета редко делает что-то мало-мальски плодотворное. Разрушить что-то ненароком может (как город грозой в сказке), но тоже без особо печальных последствий. Состояние невинности прекрасно само по себе, а не в смысле полезности. По «земным» результатам оно скорее печально. «невинность» наивна, и окружающее «грешное» пространство этим пользуется. В кризисном периоде этой ситуации (соответствующем третьей черте гексаграммы), как говорит И Цзин, «беспорочному – бедствие; он, может быть, привяжет своего быка, а прохожий завладеет им».
***
Идея беспорочности соответствует архетипу «золотого века» – универсального мифологического образа о первичном состоянии человеческого сообщества или целого мира, когда мир был «не испорчен», и оттого был совершенен. Львы возлежали рядом с оленями, деревья сами давали вкусные и питательные плоды, люди были справедливы и добродетельны, а жили они до тысячи лет… Почти в любой культуре и мифологии встречается этот образ; он не менее распространен в личных историях и фантазиях как «золотое время» детства. Идеи об изначательной моральной чистоте ребенка и «tabula rasa» младенческой психики – из этой же оперы. Идеи Анастасии и ее последователей о «матери земле», которую не надо пахать, вскапывать и полоть, а урожай она давать будет – из этого же сценария «невинности». В этом, конечно же, есть много правды, но, вероятно, ошибочной является идея об «экспорте» этого чудесного состояния с маленького островка невинности на весь большой континент «большого» человеческого общества, которое «греховно» по сути своей. Невинность является уделом маленького существа – во-первых; а во-вторых, почти никогда не надолго. Молния прокатывается и исчезает. Комментарий И Цзин заканчивается так: «болезнь беспорочного. Будет беда, вызванная по своей вине. Ничего благоприятного». В этом состоянии невозможно прожить долго. Золотой век легче всего существует в прошлом. Накатывается сюжет «грехопадения» (в нашей книге соответствующий позиции «голодного дьявола» № 27), после которого жизнь принимает такую знакомую нам окраску в черную и серую полосочку. Но впереди маячит сюжет пенсии, куда я еще в раннем детстве собрался с моим другом Валерой по фамилии Алеша. Он приедет на поливальной машине, которая смоет всю житейскую грязь и увезет нас туда, где работать не надо, потому что дороги из масла, по бокам их – толстые булки, а деревья сами дают вкусные и питательные плоды…
26. Воспитание великим
Сказка про две печки
Тридцать три года лежал на печи добрый молодец Иван в том ли граде не то во селе. Терпелив был! А и было ему всего тридцать три года отроду, выходит, сызмальства лежал, снизу подогревался. Хоть зимушка мела вьюгами, хоть лето светило солнышком – а он все лежал, и стыда не ведывал. Многого он не ведывал, а ведал зато как мамке наказать пирогов испечь, да отца сгонять в погреб за квасом. Хороша была его жизнь! Только что скучная, ну да зубами молоть да подушку поправлять – вовек не наскучит тем, кто наши друзья, дай им бог счастья и долголетия!
Была у Ивана соседка Марьюшка, забегала иногда. Однажды прибежала, руками замахала: объявился окрест не то змей, не то чудище поганое, всех-то оно огнем палит, людей пожирает, зверей не жалеет. Нет с гадом никакого сладу ни войску, ни силачам.
Чтоб Ивана напугать – это тоже дело богатырское. Он знай себе лежит на любимой печке, в ус не дует, в бороду не щелкает. Приветливый такой, милый – одно заглядение!
А как подобрался тот лютый змей под самые окна, прибежала опять Марьюшка, просит, плачется, убивается. Выскочил Иван тогда из дома, только и успел, что рубаху подпоясать, да кочергу схватить, какой в печке управляются. Глядит – а чудище-то грозное, огромное, ужасное. Он не испугался, но понял, что кочергой одной змею голову не срубит. Встал Иван, задумался.
А змей налетел на Ивана и спрашивает: «Ты что тут делаешь в рубахе посреди улицы? Али жизнь не дорога? Почему не убегаешь?» А Иван ему: «А я печник здешний и на весь мир самый козырный! Я смотрю – у тебя пламя-то изо рта коптит, гарью пахнет. Давай я тебе, змей, пламенную суть твою налажу! Глотай ты меня, змей, вовнутрь, я тебе подсоблю!»
Змей рот разинул и Ивана внутрь пропустил. А тот, оказавшись внутри, не сразу за работу принялся, а огляделся: мать честна! Сколько народу интересного, вещиц невиданных! Славно змей всякой дивы наглотался! Но, однако, решил Иван заняться огненной змеиной сутью. Уж что-что, а печку он и вправду знал хорошо, а внутри у змея, почитай, то же самое: поддувало, заслонка и прочее, только что не дрова горят, а какое-то странное месиво. Иван поначалу своей кочергой огонь-то прочистил, а потом думает: «Это ж змей, поганая сила! Этим огнем он честных христиан палит, дома сжигает, зверей не милует! Может, закрыть ему поддувало на веки вечные? Али не закрыть?» Все-таки убавил он огонь до малехонького и аккуратно полез наружу. Змей поперхнулся и его изо рта выплюнул. Иван встал, отряхнулся и говорит: «слышь ты, змей, поганая сила! Огня в тебе осталось совсем немного. Будешь если буйно пыхать – кончится вся твоя сила через три дня. Я тебе как мастер говорю. Бери меня в друзья, буду тебе огонь раз в неделю чистить. А не то прям сейчас этой кочергой по балде так огрею – смерть примешь, чудище!»
А змей только открыл рот, чтоб Ивану ответить либо сглотнуть его – а Иван только перехватил поудобнее кочергу – как вышла из дома Марья Маревна. Взяла она змея за шкирку и превратила в маленькую заколку, а ту заколку вставила себе в волоса. Вот колдовство какое! Это она Ивана с печи сгоняла, чтоб на себе женить! Пока Иван со змеем сражался, она и печку Иванову разобрала, дескать, дымит и ремонт нужен срочный – ну, в общем, наплела что-то его родителям! Получается, Ивану некуда стало ложиться, кроме как на Марьюшке немедленно жениться! Что он и сделал. И я на свадьбе был, сладкую горечь пил, кочергою по уху получил. От этого звона и вышла сказка эвона. Может, оно и не новь, так зато про любовь!
