Морган Пек - Непроторенная Дорога
Если вы устремляетесь к другому человеческому существу, то всегда есть риск, что это существо устремится прочь, оставляя вас в еще более мучительном одиночестве, чем раньше. Вы полюбите какое-нибудь живое существо — животное, растение, — а оно умирает. Вы доверяетесь кому-то — и можете жестоко пострадать. Вы зависите от кого-то — и он может предать вас. Цена катексиса — боль, страдание. Если некто решил не подвергать себя риску страдания, то ему придется обойтись без многих вещей — не вступать в брак, не заводить детей, лишить себя амбиций, дружбы, восторгов секса — всего того, что делает жизнь живой, полной смысла и значения. Двигаться или расти в любом измерении можно только ценой страдания и радости. Полная жизнь обязательно будет полна страданием. Но альтернативой может быть только — не жить полной жизнью или не жить вообще.
Сущность жизни есть изменение, карнавал развития и разложения. Выбирая жизнь и развитие, мы выбираем перемены и неизбежную смерть. Вероятной причиной изолированной, ограниченной жизни той женщины было переживание или ряд переживаний, связанных со смертью; для нее оно оказалось настолько болезненным, что она предпочла никогда больше не встречаться со смертью, даже если откупиться придется жизнью. Избегая переживаний смерти, она должна была избегать заодно развития и перемен.
Я говорил раньше, что попытка избежать законного страдания лежит в основе всех эмоциональных болезней. Не удивительно, что у большинства пациентов психиатрических клиник (и, вероятно, у большинства непациентов, поскольку невроз — скорее норма, чем болезнь) возникают проблемы, независимо от возраста, когда им приходится встречаться с реальностью смерти лицом к лицу. Удивительно другое: в психиатрической литературе только-только начинается осмысливание значимости этого феномена. Если мы можем жить, зная, что смерть — наш постоянный спутник, следующий за нашим «левым плечом», тогда, выражаясь словами дона Хуана, она становится нашим «союзником»: он ужасен, но всегда готов дать нам хороший совет.[15] Имея своим советником смерть — постоянное осознание пределов времени, отведенного нам на жизнь и любовь, — мы всегда можем найти наилучшее употребление нашему времени и прожить нашу жизнь наиболее полно. Но если мы не хотим открыто взглянуть в лицо ужасному союзнику — смерти за левым плечом, — то мы лишаем себя ее совета и, видимо, не сможем жить и любить ясно. Если мы уклоняемся от смерти, от вечно изменчивой природы вещей, то неминуемо уклоняемся и от жизни.
Риск независимости
Итак, всякая жизнь сама по себе представляет риск, и чем в большей любви мы живем нашу жизнь, тем больше риска принимаем. Из тысяч, может быть даже миллионов, рисков, которые мы принимаем в течение всей нашей жизни, величайшим является риск роста, взросления. Я имею в виду шаг из детства во взрослую жизнь. На самом деле, это скорее боязливый прыжок, чем шаг, и многие люди этого прыжка фактически никогда в жизни не совершают. Они могут внешне выглядеть взрослыми и даже иметь успех в жизни, но едва ли не большинство этих «взрослых» до самой смерти психологически остаются детьми, не способными по-настоящему отделить себя от родителей и родительской власти над собой.
Возможно, из-за того, что сам я пережил это очень болезненно, мне лучше всего будет проиллюстрировать сущность взросления и непомерность связанного с ним риска, описав тот гигантский шаг, который я совершил во взрослый мир на исходе пятнадцатого года моей жизни — к счастью, очень рано. Хотя этот шаг был сознательным решением, я должен предварить мой рассказ замечанием, что в то время я совершенно не осознавал, что то, что я делаю, является взрослением. Я знал только, что прыгаю в неизвестность.
Тринадцатилетним мальчишкой я был отдан в Академию Филлипс Экзетер — мужскую подготовительную школу с очень высокой репутацией, где раньше учился и мой старший брат. Я знал, что попасть туда большое счастье: учеба в Экзетере составляла часть хорошо отработанной программы с последующим поступлением в один из колледжей для интеллектуальной элиты, а оттуда — в высшие эшелоны государственной системы, куда без солидного образования дорога закрыта. Я был чрезвычайно счастлив, что я сын преуспевающих родителей, которые способны оплатить «лучшее образование, какое только возможно купить» у меня было великое чувство уверенности, обусловленное моей принадлежностью к тому, что считалось образцовым. Единственная беда была в том, что почти сразу после вступления в Экзетер я стал несчастнейшим существом. Причины несчастья были мне тогда совершенно непонятны, да и сегодня это, в глубинном смысле, остается загадочным. Я просто ощущал себя не на своем месте. Мне казалось, что я не соответствую специальности, студентам, лекциям, архитектуре, общественной жизни, всему окружению. Но делать было нечего, я прилагал все усилия, чтобы искоренить собственные недостатки и наилучшим образом соответствовать модели, которая была к моим услугам и которая, очевидно, была правильной моделью. И прилагал я эти усилия два с половиной года. А жизнь моя с каждым днем казалась мне все бессмысленнее, и чувствовал я себя все более жалким. В тот последний год я почти ничего не делал и много спал — только во сне обретал я какой-то комфорт. Теперь я думаю, что, пожалуй, во сне я отдыхал и бессознательно готовился к тому прыжку, который мне надлежало совершить. И я совершил его, когда приехал домой на весенние каникулы. Я заявил, что не собираюсь возвращаться в школу.
— Но ты не можешь бросить школу, — воскликнул отец, — это ведь лучшее образование, которое можно купить за деньги! Понимаешь ли ты, от чего отказываешься?
— Я знаю, это хорошая школа, — сказал я. — Но я не поеду туда больше.
— Почему ты не можешь приспособиться к ней? Почему не хочешь еще раз попробовать? — допытывались родители.
— Я не знаю, — отвечал я, чувствуя, что несу чушь. — Я не знаю даже, почему я ее так ненавижу. Но я ее ненавижу и больше туда не вернусь.
— Ну, хорошо, а что же ты собираешься в таком случае делать? Если ты так наплевательски относишься к своему будущему, то каковы твои планы сейчас?
— Я не знаю, — снова отвечал я обреченно. — Я знаю только, что туда я больше не пойду.
Можно понять моих родителей — они были встревожены и повели меня к психиатру. Психиатр определил у меня депрессию и предложил госпитализацию на месяц; он дал мне сутки на размышления, я сам должен был решить, то ли это, что мне нужно. В ту ночь я первый и единственный раз в жизни серьезно подумал о самоубийстве. Психиатрическая лечебница казалась самым подходящим местом для меня. Психиатр сказал, что у меня депрессия. Мой брат приспособился к Экзетеру, почему я не могу? Я знал, что в моей неприспособленности виноват только я сам, и поэтому ощущал себя некомпетентным, неадекватным, бесполезным человеком. Хуже того, я считал себя, по всей видимости, ненормальным. Не зря отец сказал, что я сумасшедший, если пренебрегаю таким хорошим образованием. Если бы я вернулся в Экзетер, это был бы возврат к безопасной, надежной, правильной, аккуратной, конструктивной, проверенной жизни. Но это был бы не я. В глубине души я чувствовал, что это не моя дорога. Но тогда где моя дорога? Если я не вернусь, то все, что меня ожидает, неизвестно, неопределенно, ненадежно, небезопасно, не одобрено, непредсказуемо. Такой выбор может сделать только безумец. Я был в ужасе. Но именно тогда, в минуту глубочайшего отчаяния, выплыли из моего подсознания странные слова, словно какой-то бестелесный оракул произносил их, и это был не мой голос: «Единственная реальная надежность в жизни заключается в том, чтобы наслаждаться ненадежностью жизни».
Что ж, даже если это означает быть сумасшедшим, порвать со всем тем, что представляется священным, — я все-таки выбираю быть самим собой. И я остался дома. На следующий же день я снова пошел к психиатру и сказал ему, что в Экзетер никогда больше не вернусь, но готов лечь в его клинику. Я сделал прыжок в неведомое. Я взял свою судьбу в собственные руки.
Процесс взросления обычно совершается постепенно, через множество маленьких прыжков в неизвестное — когда, например, восьмилетний мальчишка впервые рискует отправиться на собственном велосипеде в ближайшую деревню или пятнадцатилетняя девушка идет на первое свидание. Если вы сомневаетесь в том, что здесь есть реальный риск, значит, вы забыли, какая тревога сопровождает эти события. Если вы внимательно понаблюдаете даже за самыми здоровыми детьми, то увидите не только жажду риска новой, «взрослой» деятельности, но тут же и сомнение, нежелание, готовность отпрянуть, уцепиться за что-то знакомое и безопасное, вернуться к зависимости и детству. Более того, в достаточно скрытой форме вы найдете эту амбивалентность и у взрослых людей, в том числе у самого себя, особенно что касается приверженности к старому, известному, привычному. Почти ежедневно на моем сороковом году жизни мне представляются возможности рисковать, делать что-либо не так, как обычно, — словом, возможности развиваться. Я и развиваюсь, но не так быстро, как мог бы.
