Екатерина Мурашова - Любить или воспитывать?
Невольно поглядывая на часы и лениво раздумывая над тем, стоит ли задать вопрос: «А чего вы ко мне пришли-то?» или лучше все-таки воздержаться, я выслушала, как непросто выбрать хорошую школу для обоих детей, как способный к языкам Ваня дополнительно занимается французским и испанским по своему выбору, какие интересные мероприятия проходят в Машиной школе «с индивидуальным подходом» и какие красивые замки они всей семьей осмотрели минувшим летом, путешествуя по Хорватии на арендованной машине. Маша, которой явно не терпелось принять участие в разговоре, рассказала мне, какие бренды в одежде она предпочитает, как советуется с мамой в выборе и как они вместе ходят по магазинам. Потом отец подробно рассказал о семейных праздниках…
Сказать по чести, в этом месте я уже ждала, когда они уйдут. В коридоре у меня сидел записанный следующим подросток, который после смерти отца (от алкогольного цирроза) явно пошел «налево», и теперь его выгоняли из школы. Я помнила лукавого и смышленого мальчишку еще с тех времен, когда он десятилеткой воровал у матери деньги на компьютерный клуб, симпатизировала ему и всегда находила с ним контакт. Сейчас мать очень просила с ним поговорить, он (на удивление – все-таки пятнадцать лет!) пришел и смирно сидел, ожидая.
– Я очень рада знакомству с вашей замечательной семьей, – я решила быть максимально дипломатичной. – Правильно ли я поняла, что у вас нет ко мне никаких вопросов?
– Да, нет, – сказал отец.
– Нет, есть, – сказала мать.
– Я слушаю вас.
– Мне кажется, что мы с мужем сделали для них все, что могли, и даже чуть больше, и у нас все получилось. Но вот Ваня часто говорит, что ему скучно, и нам это, конечно, обидно – ведь редко кто из родителей уделяет детям столько времени, сколько мы. А недавно у нас с Машей был о чем-то разговор, и я в нем по случаю обмолвилась: «Вот когда ты станешь взрослой…» – а она мне вдруг совершенно серьезно и даже с каким-то испугом: «Мама, но я не хочу вырастать и становиться взрослой!»
– Так! – сказала я. – Сейчас вы идете домой и по пути записываете ко мне Машу и Ваню. Отдельно.
Никаких «скелетов в шкафу». В личных разговорах брат и сестра подтвердили мне все то, о чем рассказывали родители. Практически идеальная семья, мама с папой, несомненно, любят друг друга и своих детей. Юноша не смог ничего конкретизировать: да, ску-учно. Почему? Не знаю. Единственная зацепка: много приятелей, но нет близких друзей. Как будто его избегают, не доверяют ему. А делится ли он с ними своими проблемами? А какие у меня проблемы? У меня же все хорошо…
Младшая девочка оказалась более внятной: девчонки в школе такие вредные, противные, и Марья Петровна в художественной школе ко мне придирается, не хочу вырастать, потому что боюсь – меня никто нигде больше так любить не будет, как дома.
– Кое-что прояснилось, – сказала я родителям, снова, уже без детей, пришедшим ко мне на прием. – А расскажите-ка мне, как росли вы сами?
Отца и его старшего брата растила мать-одиночка, по профессии библиотекарша. Именно тогда он решил: мои дети не будут донашивать обноски друг друга! И, к удивлению матери, настаивал: купим Маше новые ролики, а еще исправные (стали малы) Ванины выбросим.
У матери в перестройку отец, потеряв работу, по-черному запил, ее мать боролась, работала и практически не обращала на прилежную и беспроблемную дочь никакого внимания. Та тоже решила: когда у меня будет дочь, мы будем очень близки, я позабочусь об этом.
У них все получилось.
– Понимаете, детство не должно быть слишком счастливым, – сказала я им. – Максимально счастливой должна быть старость, потому что она – конец жизни. А детство – это начало. Им же надо потом много лет куда-то идти, что-то исправлять, к чему-то стремиться. «Вот подождите, я вырасту – и уж тогда…» А у них так не получается, ведь Маша права: никто больше никогда не будет ее любить так безусловно, так прислушиваться к ее желаниям, так бескорыстно восхищаться ее мнимыми и реальными достижениями. И что же, ей потом всю жизнь сравнивать и вспоминать свое реальное детство как навсегда утраченный рай, о котором издавна грезит человечество? А Ваня? Ему же нечего предложить подростковому социуму – у него нет обычных проблем и обычных конфликтов, и он чувствует себя изолированным, упакованным в целлофан…
– Не понял! – перебил меня отец. – Что же, мне теперь следует начать пить водку и бить сына, чтобы Ване было чем поделиться с приятелями, а матери перестать разговаривать с дочерью, чтобы она оценила участие своих стервозных подружек?
– Ну зачем же так радикально? – улыбнулась я. – Для начала достаточно просто разрушить существующий симбиоз и слегка отстраниться. Чтобы они могли оглядеться и выстроить новые связи с миром, оценить их достоинства…
– Не поняла, – повторила мать слова мужа. – Как это, куда мы можем отстраниться от собственных детей?! Это же и есть наша жизнь!
– Да, – грустно согласилась я. – Это ваша жизнь и ваша цель. Вы к этому шли и выстроили все это для себя. Но стоит ведь и о них подумать, оставить им, так сказать, простор для дальнейших маневров…
Родители переглянулись.
– Вы говорите странные вещи. У нас прекрасные дети. Нашей семье все завидуют. Мы не собираемся делать то, что вы говорите. Если сыну скучно, значит, нужно подобрать ему еще какие-то занятия. Если Маша боится, значит, нужно работать с ее страхами. Мы найдем другого психолога… Всего доброго!
– И вам всего доброго и удачи, – сказала я и достала с полки справочник «Профтехучилища и колледжи Санкт-Петербурга» – нам с моим знакомым парнишкой предстояло выбрать ПТУ, где учат «чинить машины, чтобы потом зарабатывать как следует и чтоб я своим детям мог все купить».
Бомжонок Гарик
Много лет у меня сохранялись довольно тесные отношения с популяцией бомжей нашего квартала. И вот почему: у меня была собака, огромная дворняга по кличке Уши. Когда-то Уши был взят с улицы и на всю жизнь сохранил твердое убеждение: самая вкусная еда находится в мусорных баках. Поэтому при малейшей возможности Уши от меня сбегал и отправлялся в вояж по окрестным помойкам. Через некоторое время вслед за ним отправлялась и я, потряхивая поводком и истошно вопя: «Уши! Мерзавец! Где ты?!» Копающиеся в помойках бомжи узнавали меня издали и дружелюбно направляли мой путь: «Была, была здесь ваша собачка! Сожрала кость и вон туда побежала, за ту хрущевку, минут десять назад как…»
Однажды я возвращалась с работы домой и внезапно была остановлена персонажем весьма недвусмысленного вида и аромата:
– Я дико извиняюсь, но можно ли вас спросить…
Я удивилась. Наши бомжи никогда не просили денег. На еду и выпивку они зарабатывали честным трудом, тачками сдавая во вторсырье все, что удавалось найти на помойках и газонах.
– Вы ведь в поликлинике работаете… Детской, да?
«Вот это популярность!» – мысленно восхитилась я. Моя самооценка бодро перепрыгнула на следующий уровень. Я кивнула.
– Так вот, хотелось бы обратиться. Тут, понимаете, такое дело… Мальчонка к нам в подвал прибился. Зовут Гарик. Сколько лет – не знаем. Про семью не говорит ничего. Утруждается с нами, а после на равных водку пьет. Нехорошо ведь это? Может, вы бы с ним побеседовали, а?
– Безусловно, нехорошо! – согласилась я. – Но станет ли Гарик со мной говорить?
– Если мы ребром вопрос поставим – станет, – твердо ответил мой собеседник. – Я так понимаю, что ему, кроме нас, сейчас податься некуда.
– Хорошо, – сказала я. – Завтра у меня вечерний прием, приходите к семи. Второй этаж, восемнадцатый кабинет.
Бомж замялся:
– Вечером… понимаете… я не уверен…
К вечеру мальчишку будет уже некому привести, поняла я. Да еще в каком состоянии будет он сам…
– Ладно. Тогда в четверг к девяти утра.
– Да! Вот это хорошо! Спасибочки вам!
Люди, собравшиеся у дверей лаборатории, чтобы сдать кровь, откровенно расступались, когда они проходили мимо. Регистраторша высунулась в окошко, но увидев меня, спряталась обратно. Передав мне мальчика с рук на руки, мой знакомый с облегченным вздохом убежал на улицу, по пути нервно закуривая. В гардероб я Гарика не повела. Испачканную известкой и кирпичной крошкой куртку он аккуратно свернул и положил под скамейку в предбаннике. Я попросила его снять обувь (у меня в кабинете ковер) и тут же пожалела об этом.
В нашу первую встречу я ничего у него не спрашивала. Вообще ничего. Просто рассказывала о своей собаке, о работе в цирке и зоопарке, о биологических экспедициях, о виденных мною поселках бичей на побережье Белого и Охотского морей… Гарик слушал внимательно, иногда тихим голосом задавал уточняющие вопросы.
– Еще придешь? – спросила я, когда истек час, отведенный на прием.
– А вы меня не заложите? – спросил он.
– Кому?
Если честно, то это был именно тот вопрос, над которым я думала с самого начала. Кому бы «заложить» Гарика? Разгар перестройки. Все борются за демократию и личное обогащение. Свобода. Первоначальное накопление капитала. Передел сфер влияния. Про детей просто забыли. Социально неблагополучные ребята с минимальной мозговой дисфункцией в школьно-урочное время бегают по улицам стаями. В детских домах происходят вещи, о которых обычным людям лучше не знать, иначе спать не смогут.
