Самуил Лурье - Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова)
Как бы то ни было, № 2 (6) "Русского богатства" представляет собою сборник произведений Григория Померанца: мемуары, эссеистика, полемика разных лет - вернее, трех последних десятилетий. Тут и стихи его жены Зинаиды Миркиной.
Григорий Померанц, как известно, ровесник Солженицына, и те же прошел университеты: фронт и лагерь. В шестидесятые и семидесятые годы создавал такие тексты и говорил такие речи... Никто их не печатал, конечно, зато все знали. Бесстрашное веселье последовательной мысли было в этой полуслепой машинописи. Слава Григория Померанца была потайная, но яркая.
Теперь многое опубликовано, - и о Померанце редко думают и редко говорят. Усилия ГБ, подавившего Самиздат, не пропали все-таки даром: некоторых имен и людей как бы не стало.
"В 1987-м люди просто не знали, кто я такой, и даже фамилию мою не умели грамотно написать, когда я записывался в прениях, и слова не давали (человеку с улицы)..."
Он был и остался мастером обобщающих афоризмов. Он с читателем честен, как мало кто. Он весь виден и в этой книге, составленной неудачно, как бы из остатков, обрезков (модель "журнала"! бездействующая модель!). Это автопортрет благородного человека - храброго, умного, доброго.
Но при этом ясно, что он сказал себе: смирись, гордый человек! - и смирился - не только с личной участью, но и с нашей общей судьбой. Роль ума в истории невелика, и вся надежда на личную добрую волю каждого из людей, но она, по определению, от нас не зависит, поэтому займемся самосовершенствованием.
Возразить нечего - и незачем. Как я уже написал однажды: учение Толстого бессильно, потому что верно. Однако у Григория Померанца толстовство обходится без Толстого, - тот будто бы проповедовал слишком резко, слишком настойчиво: "Интуиция гения досталась разуму артиллерийского поручика". Людей надо склонять к добру ненавязчиво: скромным личным примером...
Все это, наверное, неоспоримо, но читаешь с таким чувством... боязно сказать, разочарования, что ли? Умиротворенное мышление томительно.
Как хотел бы я восхититься этой книгой, расхвалить ее. Сколь многим я, как и все интеллигенты моего поколения, обязан ее автору! Но хороши по-настоящему лишь отдельные фразы. Одною из них закончу:
"Если нет позвоночника, нужна скорлупа. Но я за то, что позвоночник лучше и надо поддерживать позвоночных. Может быть, их со временем станет больше".
Письмо VI
15 декабря 1994
В такие дни читать не хочется. Разве перечитывать, - но и это занятие бесконечно грустное. "Хаджи-Мурат" Толстого, "Наказанные народы" Некрича, "Ночевала тучка золотая" Приставкина... Литература ничего не значит, мысль о справедливости растворяется в имперском сознании без следа. Литераторам дозволяют поболтать на перемене между уроками военной географии, пока не пролетит с колокольчиком тяжеловооруженный ангел смерти: займите свои места!
И опять все сначала: стратегические интересы требуют жертвовать населением ради территории - территория необходима, чтобы разместить войска, - войска нужны, чтобы охранять территории...
Генеральская наука. Мнения нижних чинов никто не спрашивает.
С какой это стати молодчага в лампасах прислушается к надорванному голосу давным-давно истлевшего унтер-офицера:
Взгляни, наперсник сатаны,
Самоотверженный убийца,
На эти трупы, эти лица,
Добычу яростной войны!
Не зришь ли ты на них печати
Перста невидимой руки,
Запечатлевшей стон проклятий
В устах страданья и тоски?..
Это Александр Полежаев повествует о предыдущей (об одной из бесчисленных предыдущих) карательной экспедиции в Чечню. Война, как известно, продолжалась более полустолетия, угасла всего сто тридцать лет назад.
Полежаев попал на Кавказ не по своей воле, добывал там (не добыл) офицерские эполеты, совесть его не страдала, он чувствовал себя так, словно попал в роман Фенимора Купера, и чеченцы были для него, как и для всех просвещенных современников, - те же индейцы: нехристи, дикари; отвергают самую передовую в мире идеологию и технический прогресс; как же не убивать их? Опять же стратегические интересы...
Так что вообще-то Полежаев имел намерение воспеть. Но также хотел и блеснуть невыдуманными подробностями: не в тылу, дескать, сочинялось, не в обозе. От этого текст получался не совсем праздничный:
В домах, по стогнам площадей,
В изгибах улиц отдаленных
Следы печальные смертей
И груды тел окровавленных.
Неумолимая рука
Не знает строгого разбора:
Она разит без приговора
С невинной девой старика
И беззащитного младенца;
Ей ненавистна кровь чеченца,
Христовой веры палача,
И блещет лезвие меча!..
Как видим, только в предпоследней строчке нашлось убедительное оправдание для действий ограниченного контингента захватчиков. Не будь ее пожалуй, цензура вмешалась бы (временный, то есть, информационный центр) - и была бы по-своему права: не слишком ли иного ужаса и жалости? Военнослужащий, называется, - кого жалеет? Неблагодарных басурман, даже не способных понять, что их убивают лишь для того, чтобы сделать полноправными субъектами.
Государство тратит порох, свинец, молодые жизни собственных подданных, только бы дать этим горцам возможность хоть через сто лет отправиться на казенный счет в казахстанские степи, - а они не ценят своего счастья, нашего великодушия... разбойники!
Но что поделать с этой литературой! Не умеет проникнуться интересами генералов и госбезопасности (стратегическими, разумеется). Знай горюет по пустякам: не о целостности территорий, а о девичьей косе: ну, прикончили наши храбрецы по ходу дела чеченскую девушку - и черную, в три грани, косу шутки ради шашкой снесли, - ну, бывает, - а вот поэту, видите ли, жаль девушку.
Казалось бы, ясно, что красавица сама виновата: кто ей мешал добровольно отдаться русскому штыку, сделаться неотъемлемой, так сказать, россиянкой? А поэт - свое шепчет, слабак: больно ему, слабаку, смотреть на эту косу под ногами, в пыли, в крови:
Оставь меня!.. Кого лелеет
Украдкой нежная краса,
Тому на сердце грусть навеет
В три грани черная коса.
Все равно никто ее не читает, литературу эту.
Письмо VII
10 января 1995
Старый стиль - юлианский календарь - дает неисправным должникам благовидный предлог для небольшой отсрочки. Еще не поздно исполнить некоторые обещания, данные себе самому.
Чуть ли не целый год я собирался - да все недосуг - похвалить как можно громче книжку, изданную С. - Петербургским университетом: А. Г. Булах, Н. Б. Абакумова. Каменное убранство главных улиц Ленинграда.
Просто не знаю более утешительного сочинения. Это минералогия города, книга о веществе декора: о мраморах, гранитах, известняках, издали принимаемых нами за окаменевший воздух. Каждый фасад неторопливо рассмотрен словно бы в мощный телескоп:
"Из-за слоя краски трудно определить естественный цвет песчаника на фасаде дома 106, где находится ресторан "Универсаль" Этим камнем выложена горизонтальная полоса над окнами второго этажа, отделяющая облицованную гранитом нижнюю часть дома от верхней, оштукатуренной. Поскольку плиты песчаника выкрашены в серый и темно-розовый цвета, можно предположить, что здесь были применены серый и красный песчаники. На высоту двух нижних этажей фасад облицован плитами из красного крупнозернистого гранита, похожего на валаамский с острова Сюскюянсари..."
Бездна сведений, пропасть труда, какая-то неистовая тщательность придают самой этой книжке - оформленной, конечно же, нищенски - плотность и долговечность камня.
Если господа генералы вздумают за какие-нибудь провинности нашего мэра поступить с Петербургом, как с городом Грозным, - иностранный турист или дальний потомок с такой книжкой в руках не потеряются среди развалин: по осколкам розового тивдийского мрамора или темно-красного бременского песчаника отыщет, где стоял Казанский собор, где - Публичная библиотека.
Кстати, о генералах. Им я тоже в прошедшем году кое-что задолжал. Но сам с собою заключил как бы пари: вот подольше помолчу - и непременно кто-нибудь другой не выдержит - кто-нибудь с фамилией поблагонадежней; не может же быть, чтобы все образованные люди, все до единого, притворились, будто ни сном ни духом не ведают о так называемых романах Г. Климова: тиражи-то неимоверные, а библиотекари числят этого самого "Князя мира сего", а также "Имя мое легион" в первом десятке бестселлеров. Сам факт, откройся он в европейской стране, ужаснул бы общественное мнение: в худшие из средних веков не бывало текста, исполненного столь мрачной и столь похабной злобы... Короче, пари я проиграл.
Не знаю, жив ли еще этот Климов. Американской разведке он якобы продался вскоре после войны, надо полагать - гэбэшником уже в чинах, так что немолод. Якобы занимался психологическими диверсиями. Пишет в технике промывания мозгов. Слог - хамский, уснащенный сальностями. Идея одна и вдалбливается читателю бесчисленными повторами на сотнях страниц: евреи - не люди, их существование представляет смертельную опасность для человечества, они активные носители абсолютного зла. На шикарно уродливой суперобложке дьяволы с шестиконечными звездами.
